Его обычно называли «парк», а мама говорила «наш лесочек», потому что он был небольшой, и пройти из конца в конец его можно было минут за сорок.
– Я буду горку делать, – обрадовался Игорёк и взял оранжевую лопатку, ту самую, которую подарил ему Дед Мороз на Ёлке в прошлом году.
– А я буду снеговика лепить, – и я тоже взял лопатку.
Снегопад в последние дни не прекращался, снег засыпал весь лес, все деревья, фонари, скамейки и тропинки, только главные аллеи были расчищены.
– Смотри, Игорёк, – сказал я, когда на аллее, из-за поворота, поднимая клубы пушистого снега, с шумом показалась снегоуборочная машина.
Мы отошли в сторону и с интересом наблюдали, как двигалась эта большая красная машина, и как она убирала снег.
На детской площадке никого не было.
Мы с Игорьком очистили от снега горку и стали кататься.
Забрались на горку, сели паровозиком, оттолкнулись и вниз.
Горка высокая, мы катимся быстро, Игорёк хохочет, раскраснелся.
И снова поехали, и снова!
Когда мы накатались на горке, я предложил:
– Давай снеговика лепить!
– Давай! – обрадовался Игорек.
Снег был не мокрый, но довольно липкий, и мы скатали один шар, такой большой, что дальше катать его стало тяжело.
Мы прикатили его к ёлочке и похлопали лопаткой, чтобы он стал плотнее, а потом пошли лепить ещё два шара.
И когда они были готовы, один побольше, другой поменьше, мы позвали маму, и она помогла нам поставить снежные шары друг на друга – самый большой внизу, потом поменьше, и самый маленький шар – голова – сверху.
Потом мы отыскали ветки, упавшие от сильного ветра с деревьев, и сделали из них руки, из тонких берёзовых веточек с потемневшими листьями получились волосы, а сосновые шишки стали глазами и носом для снеговика.
Сверху я воткнул несколько сосновых веток с иголками, и получились пышные, зелёные пряди волос надо лбом.
– Это ви́хор, – сказал Игорёк.
– Не ви́хор, а вихо́р, – исправил я брата.
– А рот где?
Я согнул пополам веточку, приделал её на месте рта, и снеговик заулыбался.
Игорёк отошёл, и смеясь, запрыгал на одной ножке:
– Ля-ля-ля, ля-ля-ля, – так ему понравился наш снеговик, улыбающийся, высокий, лохматый, с весёлыми зелёными прядями волос.
– Надо дать ему в руки метлу, – сказал я.
– Метлы не надо, он без метлы радостней выглядит, – мама смотрела на снеговика и улыбалась, – пойдемте белочек кормить, я орешки взяла.
На перекрёстках аллей к толстым стволам высоких елей и сосен были приделаны кормушки для белочек, которых в последние годы в нашем парке стало много.
Белочки привыкли к людям, привыкли, что о них заботятся и кормят, и они совсем перестали бояться, а, увидев кого-нибудь рядом, тотчас сбегали с деревьев на землю и садились совсем близко, смешно скрещивая верхние лапки и сверкая малюсенькими, чёрными глазками.
Мы положили орешки в кормушки и постояли рядом, наблюдая, как белочки грызут их, держа двумя лапками.
Когда рядом проходил кто-нибудь с собакой, пусть даже эта собака была на поводке, белочки сразу же убегали высоко на дерево и ждали, когда собака уйдет.
А людей они не боялись – носились по земле, засыпанной снегом, бегали вверх-вниз по деревьям и перелетали, как пушинки, с ветки на ветку, только искрились в зелёных сосновых иголках рыжие хвостики, похожие на парашюты.
Потом мы пошли домой, и проходя мимо детской площадки, увидели рядом с нашим снеговиком двух малышей с мамами.
Эти малыши били снеговика лопатками, а их мамы… мамы пинали его ногами.
Я побежал к снеговику, вслед за мной Игорёк, но когда мы оказались рядом, его уже сломали – голова отлетела в сторону, палки, которые были руками, заброшены далеко, один снежный шар разбился на куски, а по другому, нижнему и самому большому, эти мамы били и били ногами, а их дети смеялись.
Игорёк разревелся, разревелся что было сил, слёзы ручьями текли по его щекам.
– Что вы делаете! – взволнованно воскликнула мама.
– Мы… так они же маленькие, – как ни в чём ни бывало ответила мама одного из малышей, – они так играют.
– Печально, если вы не поняли, – мама вздохнула, вытерла Игорьку слёзы, взяла за руку и повела домой, а он всю дорогу всхлипывал и никак не мог успокоиться.
Через день мы, то есть мама, Игорёк и я, снова гуляли в парке, и мы снова оказались там, где раньше стоял наш снеговик.
На том же месте, у пушистой ёлочки мы увидели снеговика, другого снеговика, он был поменьше, но у него тоже торчали во все стороны волосы-ветки, и он улыбался… тоже улыбался.
На день рождения родители подарили мне волнистого попугайчика.
И хотя я давно мечтал о нём, этот подарок стал для меня настоящим, большим сюрпризом.
Попугайчик, которого я назвал Кеша, был маленький, и если его тихонечко потрогать, тёплый и мягонький такой, и весь ярко голубого цвета, даже клювик у него был голубоватый, только глазки чёрные и лапки с тонкими коготками жёлтые.
Мама сказала, что ему всего шесть недель, а доказательство этому – его голубой клювик, который с возрастом должен становиться жёлтым.
«Только такие молоденькие попугайчики могут научиться говорить», – сказал на Птичьем рынке продавец, у которого мама купила Кешу.
Через неделю после дня рождения я уехал с родителями в деревню к бабушке на всё лето, и Кеша с нами, конечно.
Клетку с попугайчиком поставили на стол, расположенный на веранде около окна, напротив которого рос огромный, цветущий всё лето куст шиповника.
Он зацвёл только что, «наш шиповник», как говорила мама, и душистый аромат его цветов разносился далеко по всему саду.
Окно было приоткрыто, и Кеша всё поглядывал на шиповник, который и ему, видимо, тоже нравился.
Не успели мы распаковать вещи, как пришёл Толик, мой друг, его дом стоит рядом с нашим, и хотя зимой мы живём в разных районах Москвы, зато всё лето вместе.
Толик с интересом стал рассматривать попугайчика, а потом вдруг сунул в клетку палец, и Кеша его цап! чуть было не схватил.
То лик едва успел убрать руку:
– Молодец, Кеша, маленький, а защищаешься!
– Ты не пугай его, Толик, а то он тебя запомнит и бояться будет.
– Да я не хотел, само собой получилось. Давай лучше будем учить Кешу говорить.
– Давай! Я недавно по телевизору видел, как попугайчик стихи читал. Это же чудеса – такая кроха и стихи!
С тех пор мы стали учить Кешу говорить.
Это выражалось в том, что и я, и Толик, и мама с папой, и бабушка, то есть все, находясь на веранде, то и дело подходили к клетке и начинали говорить приблизительно так:
– Кеша, хороший мальчик! Кеша, кушать хочешь? Кеша, кто там? Кто пришёл? Чай пить будем?
А бабушка любила говорить: «Кеша красивчик!»
Почему-то это выражение нравилось ей больше всего.
Толик же, слыша про красавчика, всегда добавлял «красавчик-чик», или «какой кошмарчик-чик», на что бабушка и сердилась, и смеялась.
Эта учёба попугайчика проводилась каждый день, но продолжалась недолго, каждый поговорит, поговорит да и уйдёт по своим делам.
А Кеша, когда с ним говорили, прямо-таки замирал будто от восторга, прижимался к клетке, переставал трещать и внимательно слушал, слушал, только глазки чёрные блестели.
Очередной учитель убегал, Кеша некоторое время сидел неподвижно, словно прокручивая в голове, как пластинку, новые и старые слова, а потом начинал играть с подвешенным колокольчиком или смотрел в зеркальце, или лазил вверх-вниз по маленькой, деревянной лесенке.
Иногда мы с Толиком открывали дверцу клетки, нам хотелось, чтобы Кеша полетал и размял крылышки, а он боялся выходить и сидел у открытой дверцы.
Но однажды он вдруг выпорхнул на волю, сделал круг под потолком и сел на клетку, таким было его первое путешествие.
«Первый выход в космос», – сказала бабушка.
– Давай его на палочку посадим, и будем как дрессировщики с голубями, я зимой в цирке видел, – сказал Толик и взял карандаш.
Потом он медленно, чтобы не вспугнуть Кешу, сидящего на клетке, стал подносить к нему карандаш.
Попугайчик смотрел настороженно, и я подумал, он испугается и прыгнет обратно в клетку, но нет, Кеша неожиданно перескочил на карандаш.
– Ты поводи его туда, сюда, – посоветовал я, с интересом ожидая, что же дальше.
Толик поднял карандаш с попугайчиком вверх, потом опустил вниз, потом повел вправо, влево, и снова вверх, вниз, вправо, влево, Кешик сидел ровно, не двигаясь, наверное, ему понравилось.
Тут вошла бабушка и, увидев нас, всплеснула руками:
– Ну прямо как в цирке!
На её голос Кеша встрепенулся, будто вздрогнул, взлетел, сел на клетку, и перебирая лапками, быстро залез внутрь.
Бабушка виновато посмотрела на нас – мол извините, не хотела пугать птичку.
Мы стали часто открывать клетку, Кеша вылетал, кружил по веранде, и если в это время рядом была мама, то он обязательно садился к ней на плечо, прижимался к уху и долго сидел так, играя маминой серёжкой.
