класса. И мы все радовались этому. Но вот выяснилось: что Паша Павлов вовсе не чемпион! — Николай Иванович подождал, пока затихнут недоуменные возгласы, шум, и повторил.— Да, не чемпион! Он получил это звание нечестным путем. Он нас обманул. Впрочем, об этом пусть лучше расскажет наш гость, лесник Мигусь Гаврилович.
Николай Иванович нервно поправил очки и сел. Мы оглянулись на Пашу. Он сидел, опустив низко голову, точно изваяние. Казалось, тронь его пальцем и он повалится, как стеклянный болванчик, и разлетится на куски.
Отец Паши тоже сидел, как на иголках. На лбу у неге блестел пот. Он непрестанно вынимал платок и вытирал мокрое лицо, и глуховато с надрывом прокашливался.
Мигусь Гаврилович неспеша поднялся со стула. Это был уже пожилой человек, с морщинистым лицом, натруженными руками.
— Вообще-то, говорить об этом как-то неловко,— смущенно развел он руками.— Я-то сначала и не подумал ничего плохого. Только вот внучек мой — в вашей школе учится — пришел домой, переживает, нервничает. Говорит, чемпион — не чемпион, ну и вее такое. А когда я толком все выслушал, тут и вспомнил. Как раз в день ваших соревнований совершал я по лесу обход. Слышу, значит, ребятишки кричат. Думаю, не забаловались бы, не попортили посадок. И пошел. Только в подлесок выбрался, гляжу: едет какой-то мальчик на лыжах, держась за длинный поводок. И быстро так едет! Что такое? Оказывается, тащит его по снегу большой пес. Я еще за елочкой стою и умиляюсь: ишь, думаю, сорванец, занятие придумал! Ну и все. А после разговора с внуком взяло меня сомнение. Порешил проверить. В школу к вам зашел, вижу — стенгазета. А на фото — тот самый паренек. Вот как, значит, дело было… Я и рассказал все директору, Тимофею Петровичу… Гм, гм…
Лесник кашлянул в кулак, поглядел сурово на Пашу и сел. Некоторое время все молчали. А потом будто плотина прорвалась:
— А еще — отличник! Безобразие! Разве так можно?
— Стойте, стойте! — закричал неожиданно Кируш.— Так вот для чего он своего Улая тренировал?! А я-то думал… Говорит, на границу, для армии! Я и тренировки забросил, все каникулы ему помогал…
Как не серьезна была ситуация, но мы не выдержали. От общего смеха задребезжали стекла. Смеялись и директор, и Николай Иванович, и лесник. А пуще всего, мы с Симушом. Он прошептал мне на ухо: «Выходит, и он там пропадал? Значит, вместе тренировались? Ну и Павлик-Карлик! Такую дылду вокруг пальца обвел!»
Кируш пытался еще что-то сказать, но лишь раздраженно махнул рукой. К теме разговора вернул всех голос Кати-Катюши.
— Я считаю, что Павлова надо лишить этого звания! Никакой он не чемпион! И — опозорил он нас!..
Весь класс дружно поддержал ее.
— Эх, Паша, Паша,— переждав шум, снова заговорила Катюша, и голосок ее от обиды зазвенел, как струна. Казалось, того и гляди, лопнет и она расплачется.— С тебя пример должны брать! А ты… Всю школу обманул! Класс подвел, товарищей! И в прошлый раз вместо того, чтобы помощь оказать, дверью хлопнул и ушел. «Мне не велели!» — вот что ты сказал! Только по указке делаешь, а сам палец о палец не ударишь! И не понимаешь, что этим позоришь званне отличника. Стыдно! О славе только печешься! А слава бывает разная. Учишься ты хорошо, но вот хорошим товарищем тебя не назовешь! Я, например, никогда бы не села с тобой за одну парту!..
— Ох и режет! Ну и язычок у этой Катюши, словно острый нож! — прошептал мне на ухо Симуш.— Никто ее не переспорит. Вылитая мамаша…
— Так и надо! — ответил я.— Человек должен быть языкастым.
— Не языкастым, а умным надо быть! — возразил Симуш, радуясь.
— Без ума нет и языка. Дурак нормально рассуждать ее умеет,— отрезал я.
Симуш попытался еще что-то мне возразить, но тут наступила тишина: это встал директор школы.
— Паша Павлов! — сказал он.— Может быть, выйдешь? Перед лицом товарищей скажешь что-нибудь? Объяснишь?
Паша медленно привстал, покрутился, как слепой, потом, еле передвигая ноги, вышел к доске. Щуплый, невысокий — он сейчас и вовсе казался маленьким.
Сейчас мы не узнавали Пашу. Он всегда держался независимо, с долей превосходства, даже чуточку надменно. А тут — вызывал жалость! Запрятав руку за спину, весь как-то сжавшись, он уставился себе под ноги, не смея поднять голову, взглянуть нам в глаза.
— Чего же ты стоишь? — не выдержал его отец.— Сумел пойти на обман, умей и ответ держать! Товарищи твоя хотят знать: есть у тебя еще совесть или уже нет?
Услыхав голос отца, Паша вздрогнул, словно его кто подтолкнул, выпрямился. Но взглянуть на нас он так и не решился. Взгляд его приковался к окну. Был он каким-то неподвижным, рассеянным, отчужденным. Класс ждал. Павел неловко переступил на месте и снова поник, словно на шею повесили какую-то тяжесть. Никто не нарушал тишину и не приходил Павлу на помощь. И, видно, он понял, что и не придет. Плечи его затряслись, хохолок на макушке задрожал, и Павел заплакал.
— Я… мне… я… Больше никогда… Не будет… Простите меня,— прошептал он.
И радостный вздох облегчения прошелестел по классу.
Как-то мы возвращались из школы. Первым на пути был дом Проши. Остановились попрощаться, а Проша и говорит:
— Зайдем, ребята, ко мне? У нас дома — никого. Мать и отец в городе. Раньше вечера не приедут, а то и вовсе там заночуют. Покажу вам одну отличную книгу! Рисунков в ней!.. За три дня не пересмотрите.
Кируш сразу же загорелся.
— Пошли!
А Гриша и Тимуш на меня смотрят. Мол, зайдем или нет?
— А что это за книга? — подозрительно покосился на Прошу Гриша.
— Книга? — спрашивает тот.— Об Африке, о путешествиях. Мировецкая книга!
Гриша пожал плечами: ну что ж, зайдем. Открыли калитку, поднялись на крыльцо. Проша пошарил за притолокой, достал ключ, отпер
