Ничего-то не нужно ей, этой милой девушке, от вас, и вы тоже боитесь спугнуть ее даже своим взглядом, но оба где-то в себе радуетесь, что вместе куда-то едете в один и тот же чудесный весенний день вашей жизни.
- Учился я плохо и никогда этого себе не прощу: я был очень рассеян и ленив и недостаточно стремился побороть этот свой порок.
- Как же, - спрашивают, - при таком недостатке вы все-таки научились и сделались достаточно известным мастером слова?
- Тому, о чем вы спрашиваете, научиться нельзя: тут дело не в выучке, даже не в мастерстве, а скажу: в поведении. Дело было не в том, чтобы научиться, а в том, чтобы встретить свой родной язык, как друга, нужно было искать этой встречи... Я получил свое мастерство, как понимание законов родного языка, от своей матери, няньки, от школы и от всякого народа даром, как все. Не в мастерстве моя заслуга, а в поведении, в том, как страстно, как жадно метался я по родной земле в поисках друга, и когда нашел его, то этот друг, оказалось, и был мой родной язык.
У каждого яблока на одной и той же яблоньке такое разное выражение. Есть яблоко умное, выглядывает из-за листика выпуклиной своего лобика, а есть наверху любимое мое круглое, с круглыми дольками, всегда мне сверху весело смеется. И, бывает, я ему даже пальцем погрожу и скажу...
Нет, нет, благодарю за язык мой, спасающий меня от тяжелого молчания, вызывающий мне друга даже из яблоньки.
Искусство, как сила восстановления утраченного родства. Родства между чужими людьми. Искусство приближает предмет, роднит всех людей одной земли, и разных земель, и разные земли между собой, города, даже мелочи жизни становятся такими, будто их делало само время.
Да, так и можно сказать, что всякое истинное творчество есть замаскированная встреча близких людей. Часто эти близкие живут на таких отдаленных окраинах места и времени, что без помощи книги, картины или звука никогда бы не могли друг друга узнать.
Через тоску, через муки, через смерть, через все препятствия сила творчества выводит одного человека навстречу другому.
Случается каждому писателю на склоне лет среди своих писаний, убегающих в Лету, найти одну страницу необыкновенную. Как будто весенний поток выбросил эту мысль, заключенную в железную форму, как льдину на берег. И вот вода, выбрасывающая льдину, давно уже в море исчезла, а льдина все лежит, лежит и тратится только по капельке.
Когда я у себя в радостный день встречаю такую страницу, я всегда изумляюсь, как это я, ленивый, легкомысленный и вообще недостойный, мог написать такую страницу? После раздумья я отвечаю себе, что это не совсем я писал, что со мной сотрудничали неведомые мои друзья, и оттого у нас вместе получилась такая страница, что совестно становится отнести только к себе одному.
У меня в жизни друзей не было, и зато к каждому я стремился, как к другу.
Голодный повар - как это может быть? А вот бывает же: поэт похож на голодного повара, - он, создающий из жизни обед для других, сам остается голодным. И что ужасно, как будто оно в отношении писателя так и должно быть: сытым писателя так же трудно представить, как голодным повара.
Сегодня мысль моя вертится вокруг той силы души человека, которая развивается и раскрывается в борьбе с одиночеством: иду с человеком по тропе и говорю ему. Человек ушел - я один на тропе, мне не хватает слушателя, я вынимаю книжку и записываю.
Одиночество неестественно, и человек, царь природы, тем он и царь, что вступает в борьбу со своим одиночеством и, преодолев в себе природу свою, живет со всеми и всем царь.
Люди естественные - это люди семейные, и есть люди, лишенные этого "счастья", люди холостые, и есть люди преодолевающие зависимость свою от природы (одиночество), люди-цари.
Есть животный путь спасения - борьба за существование, и чисто человеческий - борьба с одиночеством, с природой своей отдельности за всего человека.
Итак, я хочу сказать, что человек делается царем, имеющим власть над природой, в борьбе со своим одиночеством.
Нет мудрости в том, что кто-то, завидев прекрасное, бросается к нему, присоединяет к себе и делает своей собственностью: эта собственность неминуемо рано или поздно сделает его своим рабом. Настоящая мудрость приходит к человеку, когда, завидев прекрасное, он не бросается к нему, а собирает друзей и показывает. Тогда прекрасное само приходит к нему, как к хозяину своему и другу, и свободно садится со всеми за стол.
Человек неведомый послал улыбку кому-то, и от этой улыбки родилось небывалое.
В жизни, кроме меня, действует другой человек, и путь к этому другу и есть наш жизненный путь.
Тема нашего времени - это найти выход из любви к каждому любовью ко всем, и наоборот: как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому?
Вся суть добродетели в том, чтобы на добром пути помочь человеку стать на свои ноги, поддержать и пустить.
Стояла на красивом месте лавочка. От нее теперь остались два столбика довольно толстых, и на них тоже можно присесть. Я сел на один столбик. Мой друг сел на другой. Я вынул записную книжку и начал писать. Этого друга моего вы не увидите, и я сам его не вижу, а только знаю, что он есть: этот мой читатель, кому я пишу и без кого я не мог бы ничего написать.
Бывает, прочитаешь кому-нибудь написанное, и он спросит:
- Это на какого читателя написано?
- На своего, - отвечаю.
- Понимаю, - говорит он, - а всем это непонятно.
- Сначала, - говорю, - свой поймет, а он уж потом всем скажет. Мне бы только свой друг понял, свой читатель, как волшебная призма всего мира. Он существует, и я пишу.
Моя поэзия есть акт дружбы с этим волшебным читателем-человеком: пищу - значит люблю.
Моя природа есть поэтическое чувство друга - пантеизм далеко позади, - друга-человека, составляющего вместе начало общего дела, начало коллектива.
Иногда, записывая что-нибудь себе в тетрадку, как будто опомнишься кажется, я не просто пишу, а что-то делаю, и даже определенно чувствую, что именно делаю: я сверлю.
Друг мой! Не бойся ночной сверлящей мысли, не дающей тебе спать. Не спи! И пусть эта мысль сверлит твою душу до конца. Терпи. Есть конец этому сверлению.
Ты скоро почувствуешь, что из твоей души есть выход в душу другого человека, и то, что делается с твоей душой в эту ночь, - это делается ход из тебя к другому, чтобы вы были вместе.
В основе любви есть неоскорбляемое место полной уверенности и бесстрашия. Если случится в этом с моей стороны посягательство, то у меня есть средство борьбы против себя: я отдаю всего себя в полное распоряжение друга и через это узнаю, в чем я прав, в чем виноват. Если же увижу, что друг мой посягает на святыню мою, я проверю его, как себя.
И если случится самое страшное и последнее: друг мой станет равнодушным к тому, чем я горю, то я возьму палку свою дорожную и выйду из дома, и святыня моя останется все равно нетронутой.
Друг, в этом все. Только друг!
* * *
Опять блистательное утро, но к вечеру радио обещает дождь. И пусть дождь, но утро мое. Пусть не будет даже совсем никакого утра больше - это утро мое!
Я бы желал перед смертью от себя отказаться для утверждения радости жизни: я не могу, а вы, друзья, царствуйте!
Целиком вопросы жизни решаются только у мальчиков, мудрец их имеет в виду, а решает только частности.
Этика социализма в том, чтобы маленькому вдунуть душу большого.
Есть люди, у кого много детей было, и они все хотят их рожать, и еще и еще... Так мы хотим друга такого большого, чтобы он обнял собою всю природу, всю жизнь.
Весь путь мой был из одиночества в люди.
Только одно к этому еще запомните, деточки, что жизнь для игры и сказки трудней и больней.
ШКОЛА ДУШИ
Уже в молодости Михаил Михайлович Пришвин был знаменит. Прожил он восемьдесят один год, и слава никогда не изменяла ему. При жизни издавались собрания его сочинений. Ему посвящали статьи, книги, диссертации. Рассказы Пришвина входили в школьные хрестоматии.
И все-таки по-настоящему узнаем мы Пришвина только теперь. И не потому, что вдруг, как это порой случается, обнаружились неизвестные прежде произведения писателя. А потому, что пришло время узнать и понять то, что казалось давно известным и понятным.
От века понятными считались отношения человека и природы. Природу благодарили, когда неутомимой рукой забирали ее щедрые дары. Природу покоряли и нещадно эксплуатировали, если она добровольно не уступала своих благ. Природа внушала мистический ужас действием необузданных стихий. И тогда в ней видели злейшего врага. Красотой природы восхищались.
К "певцам природы" был отнесен и Михаил Пришвин. Очевидная простота этого определения на долгие годы скрыла подлинное пришвинское лицо. "Казалось бы, все о нем ясно: певец природы, а на деле до ясности еще очень далеко", - пишет вдова писателя и глубокий исследователь его творчества В. Д. Пришвина в книге "Наш дом". И верно. При словах "певец природы" каждый непременно представит писателя, который сочиняет "охотничьи" рассказы, мастерски рисует пейзаж, любит зверей, птиц и прочую живность, учит читателей бережно относиться к богатствам родной земли. Все это можно сказать и о Пришвине. Но сказать о Пришвине только это - значит не сказать самого главного.
