Капка тяжело перевёл дух и затем продолжал уже решительнее:
— Арсений Петрович что говорил? Что мы прежде всего пионеры и даже всех других пионеров попионеристее. Мы и есть пионеры своего города, пионеры военного времени.
— А если дразнятся вот юнги эти? — спросил кто-то в темноте.
— За словом в карман не лазить, резать с ходу, брить начисто, — ответил Капка.
— И вот! — Тимсон для наглядности поднёс к костру свой объёмистый кулак.
— Ты только и знаешь, что «вот»… А они эвакуированные. Знаешь, как им в Ленинграде досталось? Какое у них было переживание? Надо считаться и соображать. И помочь, если что. Ведь наш город, мы хозяева. Ну и, конечно, если уж сами полезут, не давать им очень-то…
Костёр гас, вот-вот совсем потухнет.
— Степушкин, ты Хранитель Костра, за огонь отвечаешь. Почему жар не поддерживаешь? Костёр должен всё равно гореть.
Да, костёр должен гореть всё равно. Что бы там ни было — он должен гореть. Капка очень устал за день. Много пришлось ему передумать сегодня. Тяжёлая весть напомнила об отце… Вот как принесут такое же письмо… Но костёр должен гореть. Он должен гореть всё равно.
Под ржавым громыхнувшим листом жести Степушкин чиркал спичками. Но хворост попался сырой и никак не разжигался.
— В общем, так, — проговорил Капка. — Если ребята не против, то я согласный, как прежде. Давайте решать. Ставлю на голосование. Приготовьте зеркала! Ну, кто «за»?
Он вынул свой заветный карманный фонарь. Батарейка уже иссякала, но лампочка ещё давала слабый свет. И бледным желтеющим лучом Капка обвёл в пещере вокруг себя. Каждый синегорец подставлял под луч своё зеркальце, оно вспыхивало в темноте, и Капка считал голоса.
— Против?
Полная тьма, единодушная тьма была ответом. Капка ещё раз обвёл всех товарищей лучом: не блеснёт ли кто против? Нет. Он погасил фонарик.
— И предлагаю… В общем, ребята, давайте споём нашу песню, которую Арсений Петрович для нас сложил. Только… пускай кто-нибудь запевает. У меня сегодня горло чего-то простыло.
Синегорцы встали тесным кругом, обняв друг друга за плечи.
В темноте запел своим ясным, зеркальным альтом Валерка:
Отца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовёт!
Отвага — наш девиз, — Труд, Верность и Победа!
Вперёд, товарищи! Друзья, вперёд!
Мальчики пели негромко, ломкими, ещё не устоявшимися голосами, чуточку севшими от волнения. Они пели почти невидимые в темноте, но каждый чувствовал плечом плечо товарища.
И, если даже нам порой придётся туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврёт.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
Вперёд, товарищи! Друзья, вперёд!
А снаружи над островком, над Волгой спустилась ночь без огней и звуков. Только ветер шумел в затопленных кустах да, журча в ветвях, вились струи полой воды. Кира Степушкин наконец разжёг костёр, укрыл его жестью, поднялся, отдуваясь, и присоединился к поющим. Горячие красноватые отблески огня заиграли на лицах. Черты отяжелели, резкие тени легли у всех над бровями, на крыльях носа, на губах. Лица казались теперь суровыми, крепко, по-мужски отвердевшими. И мальчики пели:
Пусть ветер нам в лицо и нет дороги круче,
Но мы дойдём туда, где радуга цветёт!
Окончится гроза, и разойдутся тучи.
Вперёд, товарищи! Друзья, вперёд!
Глава 16. Гранатомётчики, на линию!
С каждым днём всё тревожнее становились вести с фронта. И утром, когда на заборе у Затона наклеивали свежее сообщение от Советского Информбюро, люди, сгрудившись, заглядывая друг другу через плечо, молча вчитывались в строки сводки, а потом медленно расходились с замкнутыми лицами, покачивали головами. Иногда кто-нибудь говорил:
— Гляди, как прёт, окаянный!..
Люди смотрели на Волгу. Вода ещё в ней не спала, река была бескрайной, плыла всей ширью мимо городка, отражая безоблачное летнее небо.
А уже полётывали иногда над Волгой немецкие разведчики, цыкали на них где-то за горизонтом резкие на язык зенитки, и небо вдали подёргивалось частыми пляшущими звёздочками разрывов. В Затоне спешно ремонтировали суда и делали сверх положенного ещё кое-что по особому заданию, приезжали военные инженеры, долго в ночь засиживались у директора. Юнги усиленно проходили строевые занятия, упражнялись в стрельбе и гребле, одолевали военное дело. И однажды юнги решили показать местным свою выучку и вызвали на соревнование затонских. Объявили, что в воскресенье, на площадке Дома пионеров будет военизированный бег с препятствиями, футбольный матч и состязание по гранате на меткость броска.
В Затонске любили всякие спортивные зрелища и гордились своими футболистами. Юношеская команда Затона целую неделю тренировалась перед встречей с юнгами. Ходулю, игравшего вратарём, мастер ради такого дела безропотно отпускал на два часа раньше других. Несмотря на военное время, народу в воскресенье собралось много. На дощатых трибунах уселись в ряд все знаменитые старики Затона — и Егор Данилыч Швырев, и Макар Макарович Расшивин, и Маврикий Кузьмич Парфенов, и Михайло Власьевич Бусыга, и Иван Терентьевич Яншин. Стариканы были заядлыми болельщиками своей затонской команды. Они были твёрдо убеждены, что только благодаря проискам неведомых завистников юношеская команда Затона не взяла первого места в области. А по справедливости-то, конечно, она и в самой Москве бы не уронила своей волжской чести — дали бы только сыграть да чтоб дело решал праведный судья, который не подсвистывал бы противнику.
К состязаниям по военизированному бегу старики отнеслись сравнительно равнодушно. Правда, когда по всем статьям — и по бегу в противогазе, и в состязании на бревне, в штыковом примерном бою, и в проползании через препятствия — юнги начисто обставили затонских, старики стали беспокоиться. Честь Затона была задета. Но совсем загорюнились затонские патриархи, когда начался футбольный матч.
Лёгкие, худощавые, быстроногие фигуры юнгов в чёрных трусах и полосатых сине-белых тельняшках стремительно неслись по зелёной площадке, тесня, обводя и сбивая с толку затонских, которые играли в оранжевых футболках. И, как всегда бывает, если какая-нибудь команда явно сильнее, зрителям стало казаться, что оранжевых на поле меньше, чем бело-синих. Затонских сразу прижали к воротам. Старики привставали, стучали палками о доски трибуны, хватались за седые свои головы, в сердцах швыряли шапки оземь и кричали игрокам затонской команды сперва ещё ласково: «Серёжа, голуба, шибче, милуша, давай, давай!» Потом стали подбадривать крепче: «Ну, ну, не сдавай, Петька, рви с ходу, дай ему!» И наконец, махнув на всё рукой, уже отпускали во всеуслышание совсем обидные замечания: «Эх, мазилы-мученики!.. Куды ты, к шуту, подаёшь? Раззява-кукла! Балда окаянный! Забыл, где ворота? Дурила!..» Ничего не помогало. Затонские проигрывали. Беки легко и точно передавали друг другу в ногу мяч, и половина поля от ворот юнгов до центра почти всё время пустовала, зато у ворот, где стоял голкипером долговязый Ходуля, всё время клубился песок, молниеносно перемещались бело-синие тельняшки и суетились без толку оранжевые футболки. Лёшке Дулькову пришлось туго. «Господи ты боже мой, и откуда только этого длинночёртого выискали?» — возмущался старик Швырев.
— Дубина стоеросовая! Чтоб ему пусто было! — честили старики злосчастного Ходулю, который только и успевал вынимать мячи из своей сетки.
Разгром был полнейший. В центральной ложе начальник школы юнгов капитан первого ранга Иванов-Тарпанов, положив на барьер руки, поблескивая на солнце широкими золотыми нашивками у обшлагов, легонько усмехался, довольный, и поглядывал на соседей. Рядом с ним, то и дело снимая кепку и вытирая платком вспотевший лоб, страдал директор Судоремонтного Леонтий Семёнович Гордеев. И при каждом забитом мяче на директора искоса и сердито поглядывал секретарь городского комитета партии товарищ Плотников.
К перерыву счёт достиг цифры, для футбола почти астрономической, — 9: 0 в пользу юнгов. А впереди был ещё один тайм. И в нём сорок пять минут и бог ещё знает сколько голов…
Синегорцы сидели внизу все рядом на одной скамье и пребывали в полнейшем отчаянии. Игроки ушли в раздевалку. Мальчишки свистели затонским и с недоброжелательным уважением смотрели на юнгов.
В перерыве проводили соревнования по гранате. Позади футбольных ворот был вырыт небольшой и узкий окопчик. В отдалении мелом по траве была наведена черта, с которой участники должны были метать гранаты в ровик.
— Гранатомётчики, на линию! — вызвал судья.
К белой черте вышли двое затонских парней и двое юнгов: Палихин и Сташук. Перед каждым участником положили по десятку учебных гранат. Это были небольшие деревянные булавы, смахивающие на бутылки.
