— Неужели, папа, ты готов сделать это ради меня? — спросила я, в сильном волнении взглянув на отца.
— Да, дорогая моя, — отвечал он. — Если ты не пожелаешь нам помочь, то нам придется изменить наши планы; лучше отказаться от них теперь же, чем когда уже будет поздно. Если же ты постараешься взять себя в руки и проявишь готовность быть нам полезной в этом деле, то, поверь, не только дело пойдет хорошо, но ты и сама будешь довольна от сознания исполненного долга. Да и вообще ты во многом выиграешь от общения с девицами твоего же возраста. Вначале, милая моя, дело это ни для кого из нас не будет легким и приятным. Но если уж приходится идти навстречу трудностям, то всегда лучше идти смело и весело. Признайся откровенно: готова ли ты быть бодрой и смелой? Ведь так неохотно приступая к делу, ты сразу обрекаешь его на неудачу.
— Нет, папа, я постараюсь быть бодрой, — заверила я отца. — Мне это очень трудно, я даже не могу выразить, как мне это трудно, но я постараюсь быть любезной с этими девушками, так как вы с мамой этого желаете.
— Вот и прекрасно, — промолвил папа, — я не сомневался, что моя любимая славная дочурка не захочет испортить наши планы, когда уже дело улажено. Теперь, милая моя, я пойду и займусь своими приходскими делами, а ты ступай к своей маме, ей надо о многом с тобой поговорить.
— Обещаю тебе, папочка, что ради тебя и мамы я постараюсь побороть свои чувства и быть благоразумной, — порывисто воскликнула я и протянула руки к папе в ожидании его ответной ласки.
Отец одобрительно взглянул на меня и, положив свою руку мне на голову, обнял меня и сказал:
— Да благословит тебя Господь, дитя мое, и да поддержит Он тебя в твоем добром намерении.
Глава II
Развенчанная принцесса
Весь день мы с мамой были очень заняты. Теперь, когда окончательно было решено, что к нам приедут эти девицы, я уже больше не возражала и принялась усердно помогать маме в ее хлопотах. Ожидаемый приезд чужих девушек менял весь наш домашний уклад. Пока я это еще только смутно сознавала, но сразу принялась с каким-то лихорадочным рвением переворачивать вверх дном всю нашу обстановку. Надо признаться, что я, Маргарет Гильярд, четырнадцатилетняя девица, была полна различных причуд. Я всегда пользовалась в семье всевозможными преимуществами в качестве единственной дочери своих родителей, и это исключительное, приятное для меня положение отчасти способствовало тому, что я слишком много возомнила о самой себе. Я была не по годам требовательна и щепетильна и при этом преисполнена чувством собственного достоинства. Я считала, что все касающееся моей личной жизни должно служить главной моей заботой. Убранство моей комнаты, расположение моих любимых безделушек, час моего пробуждения, время моих занятий, развлечений — все это имело для меня первостепенное значение. Теперь — первый раз в моей жизни — мне пришлось забыть о личных удобствах и вкусах, так как в силу обстоятельств я вынуждена была отступить на второй план. Я оказалась как бы в положении развенчанной принцессы.
Мама моя была совсем иного характера, чем я: она всегда быстро находила решения и умела мириться с обстоятельствами, как бы тяжелы они для нее ни были. И теперь она просто объявила мне, что Веда Конвей займет большую зеленую комнату верхнего этажа нашего дома, рядом с моей спальней; что Люси Драммонд поместится вместе со мной в моей собственной комнате — в моей милой, хорошенькой комнате, окрашенной в светло-голубой цвет и с мебелью такого же цвета!
Девицы Спаркс должны были, по распоряжению мамы, занять большую комнату тоже в верхнем этаже, но на другой половине нашего дома.
— Видишь ли, Мэгги, — объяснила мама, когда мы с ней принялись за устройство моей спальни, — я полагаю, что тебе лучше всего разделить свою комнату с Люси Драммонд, а не с какой-либо другой девушкой, потому что ты с ней уже знакома.
— Ах, мама, — с трудом выговорила я, — мне это очень неприятно: эта Люси такая… такая краснощекая и самодовольная! — я прошла через комнату и присела на широкий подоконник. — Надеюсь, мне, по крайней мере, будет позволено сохранить свою собственную кровать?
— Не глупи, Мэгги, — совершенно спокойно отозвалась мама и, обратившись к горничной, приказала передвинуть мою кровать на новое место и поставить другую — для Люси.
Пока горничная с мамой хлопотали, я сидела на подоконнике в угрюмом молчании. Несмотря на мое обещание папе, что я буду стараться побороть себя, мне было страшно обидно: кто-то станет хозяйничать в моей комнате и даже моя кровать будет сдвинута с привычного места. Я чувствовала, что одна эта перемена изменит всю мою жизнь: просыпаясь по утрам, я уже не смогу, лежа в своей кровати, видеть ни гнездо реполова, свитое им в кустах около нашего дома, ни тонкую верхушку церковного шпиля, ни розы у крыльца дома, ни вьющиеся растения на низкой ограде, обрамляющей сад.
— Да что с тобой, Мэгги? — спросила мама. — Раз уж ты изъявила свое согласие и решила примириться с пребыванием у нас этих девиц, так, пожалуйста, не выходи из себя по таким пустякам, как перестановка кровати.
— Нет-нет, мама! — воскликнула я и, сделав над собой усилие, вскочила со своего места.
Еще за завтраком мама рассказала о некоторых других своих распоряжениях, отданных ею, чтобы сделать жизнь наших гостей по возможности приятной. Между прочим, мама уже условилась с одной преподавательницей естественных наук, которая должна была ежедневно заниматься с нами, пятью девицами, с учительницей немецкого языка, с учителями музыки и рисования.
— Таким образом, Мэгги, — заключила мама, — я радуюсь тому, что ты получишь всестороннее образование, да и всем вам будет веселее вместе и учиться, и развлекаться в часы вашего досуга.
«Все эти планы просто ненавистны мне», — подумала я, не решаясь, однако, высказать свое негодование вслух. Я по-прежнему была всецело поглощена мыслями только о самой себе, о своих удобствах — вместо того чтобы проникнуться сознанием, что эта перемена в нашей жизни вызвана необходимостью, и постараться исполнить свой долг, покорившись обстоятельствам. Мама заметила мое настроение и сказала мне:
— Помни, Мэгги, — что жертвуя своими интересами, ты оказываешь нам — твоему отцу и мне — огромную услугу. Не забывай об этом, и эта мысль будет служить тебе утешением и поддержкой, если тобой овладеет дурное расположение духа или если тебе покажется обидным, что ты уже не будешь играть главенствующей роли в доме. Тебе надо стать выше мелочных претензий и отнестись к перемене в доме с пониманием, как ты обещала папе и мне. Ну а теперь ступай, покатайся верхом, пользуйся хорошей погодой. Поверь мне, что общество сверстниц доставит тебе большое удовольствие, если только ты сумеешь подружиться с ними, забыв о самолюбии. Я даже не сомневаюсь, что не далее как через неделю ты почувствуешь себя такой счастливой, что не захочешь вернуться к прежней жизни. Иди же, дорогая, а я тут еще займусь по хозяйству.
Я вышла из дома, правда, вовсе не в веселом расположении духа и направилась в нашу конюшню. Там я сама оседлала моего Бобби и поехала через лес по знакомым дорожкам, ведущим к деревне.
Вследствие уважения, которое питали к моему отцу жители нашего прихода, я тоже пользовалась их расположением. Они всегда приветствовали меня при встрече и, смотря по времени дня, желали мне доброго утра или доброго вечера. Если же встречавшиеся по пути дети были заняты собиранием полевых цветов, то всегда предлагали мне букетик. Мне нравились эти знаки внимания, мне льстило сознание, что я, как выражалась моя мама, среди них — точно принцесса.
«Вот эти люди, по крайней мере, не переменятся ко мне и всегда будут обращаться со мной по-прежнему, — думала я. — Они всегда будут помнить, что я — мисс Гильярд, дочь приходского пастора, и будут относиться ко мне совсем иначе, чем к тем четырем противным девицам, из-за которых все в доме пойдет кувырком».
Я проехала мимо великолепного поместья некоего сэра Уолтера Пенроуза, который редко жил в наших краях. Имение состояло из прекрасных рощ и садов, среди которых возвышался чудный старинный замок с высокой башней, окруженный крепостным валом; поблизости находилось несколько сторожек для множества служителей, которые поддерживали порядок в отсутствие владельцев замка.
Проезжая шагом мимо поместья, я увидела дочь одного из лесничих, сидевшую у сторожки. Это была хорошенькая девушка почти одних со мной лет; ее звали Сесилия Ферфакс, и моя мама была ее крестной матерью. Когда она была еще совсем маленьким ребенком, ее часто приносили к нам в дом и мы вместе играла в куклы. Когда же я подросла, моя мама решила, что мне не следует проводить с ней время, отвлекаясь от своих занятий. Я была очень привязана к Сесилии, но в последнее время редко виделась с ней. Теперь же, когда я увидела ее милое, веселое лицо, во мне возродилось чувство прежней симпатии к подруге моего детства и я ласково окликнула ее:
