- Сюда. - Она показала на лавку возле печи.
Я поставил ведра.
- Как же тебя зовут? - спросила она.
Я ответил.
- Хорошее имя, - сказала она.
- А мне... - Я хотел было признаться, что мое имя мне очень не нравится.
- Нет, хорошее, - повторила она.
- А вы? Вы одна живете? - робко поинтересовался я.
- Папа в армии, - сказала она, - старшая сестра в Москве в институте учится, а мама у нас умерла в тридцать третьем, во время голода.
- Ну, я пойду, - сказал я. Но на пороге остановился: - А зовут вас как?
- В школе Антониной Семеновной, - объяснила она. - А ты можешь Тоней. Ведь ты почти взрослый.
И она улыбнулась.
Мне было радостно и горько. Она со мной говорила, и говорила всерьез, но она, значит, учительница. И ей не пятнадцать и даже не семнадцать, а все девятнадцать. И это "почти взрослый"! Почему же "почти"?
* * *
В этот день на станции работы не было, хотя мы и пришли туда, но нас послали на уборку гороха.
Мы вернулись в деревню и направились в поле. Еще издали я увидел Тоню и ее девчонок.
- Помощь принимаете? - крикнул я, когда мы оказались рядом.
- Смотря как работать будете, - отшутилась Тоня.
Я снова видел ее совсем близко. Ладная фигура. Тонкие красивые ноги. Быстрые руки. Косы, спадающие вперед.
Я механически срывал стручки гороха в подол рубашки, а сам не отрывал глаз от нее.
Горох был вкусный, сладкий, но мне было не до гороха.
Тоня работала быстро, и я еле поспевал за ней.
Наконец догнал и даже чуть перегнал.
- А у тебя, смотри, хватка, - бросила Тоня на ходу.
* * *
Теперь я не спал по ночам.
Я писал:
Какая ты?
Такая ты,
Что все
Мечты мои
Пусты...
И еще:
Я бормочу спросонья:
Тоня...
Вместо сна я действительно бормотал стихи.
Теперь на реке я махал ей рукой, и она отвечала мне.
Теперь на улице я мог с ней здороваться.
По вечерам ждал, когда она пойдет за водой, но почему-то не заставал ее у колодца.
Зато в выходной день, когда мы работали только до обеда, я увидел ее на лавочке около дома с книгой в руках.
Я поздоровался и спросил:
- Что вы, Тоня, читаете?
- Второй раз "Войну и мир" перечитываю. Какая прелесть! - призналась она. - Ведь читала в педучилище и вроде недавно, а сейчас как будто впервые...
Я "Войну и мир" не читал и, когда речь зашла о моем чтении, весьма кстати (вот, мол, какой я!) вспомнил Мопассана и Достоевского. Их я тоже знал плохо, но все же что-то читал, а главное, помнил по предисловиям. Томик Мопассана был у меня даже в деревне.
- У Мопассана мне больше всего нравится "Измена графини де Рюн" и "Исповедь женщины", а у Достоевского - "Вечный муж", "Сон смешного человека", "Скверный анекдот", - самоуверенно сказал я.
Она вроде удивилась.
Потом сказала:
- А я почему-то думала, что ты стихи больше любишь и даже сам пишешь.
"Откуда же она узнала?"
- Что вы! Что вы! - поспешно опроверг я и, кажется, покраснел.
- Мне так казалось, - просто ответила она.
Меня мучила совесть.
"Как я мог обмануть Тоню? Сказал, что не люблю стихи и сам не пишу! Но не могу же я ей показать те стихи? Конечно, не могу!"
Решение пришло неожиданно.
"Напишу другие. И тогда покажу. Признаюсь, что сказал неправду..."
Я не спал несколько ночей.
И появилось такое:
Мы не забудем поля изрытые,
Села наши и города,
Дотла сожженные, в прах разбитые,
Мы не забудем их никогда.
Мы помним зверства в Пинске и Львове,
Куда притащен фашистский стяг.
За горы трупов, за реки крови,
За все ответит нам подлый враг.
И еще и еще...
* * *
В тот день я не пошел после работы на реку. Решил ждать Тоню в деревне. Заплывы через Оку - все это казалось теперь несерьезным.
Мои товарищи по бригаде явно что-то заметили, особенно местные, деревенские.
- На свидание? - многозначительно спросил один.
- Уж не влюбился ли ты в нашу учителку? - добавил другой.
- Тайна, покрытая мраком, - сказал третий.
Мне было все равно, но я все же буркнул:
- Не трепитесь!
Я болтался по почти пустынной деревенской улице. В кармане у меня были стихи. На лавочке после ослабшей дневной жары сидели самые древние старики и старухи. Возле копошились малые дети.
Наконец я увидел Тоню. Она шла со своими девчонками с реки.
Я неловко остановил ее:
- Здравствуйте, Тоня! Мне... Мне надо поговорить с вами... Можно?
- Идите, девочки, - сказала она. - Так?
"С чего начать?"
Я робел.
- Ну, так? - повторила Тоня, и мне почему-то показалось, что в голосе ее прозвучала обида. Косы ее были мокрыми после купания, с них падали капли воды. Падали на короткое выцветшее платьице с широким вырезом.
Но лицо было доброе. Каре-серые глаза смотрели на меня скорее с любопытством, нежели с обидой. Я успокоился.
Почему-то впервые в голове промелькнуло:
"В Москве никогда не встретишь такую учительницу".
- Я сказал вам неправду, - признался я. - Я люблю стихи и даже сам пишу.
- Значит, я не ошиблась? А ты можешь мне почитать?
Я пожал плечами.
- Пойдем, - решительно сказала она и, взяв меня под локоть, повела к себе домой.
Дома сказала:
- Я только переоденусь...
И скрылась за занавеской у печки.
Вернулась в желтой кофточке и зеленой юбке, еще более привлекательная.
- Почитай...
Я начал читать подряд. "Мщение", "Зенитчикам", "Партизаны", "Красной Армии", "Украина", "Москва".
- Мне нравится, - несколько раз повторяла она.
А когда я закончил, подтвердила:
- По-моему, хорошо.
Потом говорили о стихах. Я вразнобой называл Веневитинова, Баратынского, Батюшкова, Майкова, Кольцова, Языкова, Кюхельбекера, Дениса Давыдова. Мне и правда нравились их стихи.
- А я пишу только юмористические для стенгазеты и журнала, который мы делаем с пятиклассниками, - призналась она.
Это было совсем неожиданно.
Предложила:
- Хочешь, прочту?
Это уже было полное доверие ко мне, как к равному.
Я даже вспыхнул и молча кивнул головой.
Она прочитала:
Три сестрицы под окном
Говорили вечерком.
"Кабы я была царица,
Молвит первая сестрица,
Издала бы я закон:
Теоремы и таблицы
Тайно бросить в бездну волн"
"Если б я была царица,
Отвечала ей сестрица,
Я бы во дворце жила.
Там у зеркала стояла,
Платья, шляпы примеряла
И красавицей была".
Третья молвила сестрица:
"Кабы я была царица,
Я не знала бы забот:
Над контрольной не пыхтела,
Целый день в кино сидела
Вместо письменных работ".
А потом:
На вершину еле-еле
Я с волнением иду.
Неужели, неужели
Я в шестой не перейду!
Не знаю, что меня больше потрясло: ее стихи или ее доверие.
- Очень плохо? - спросила она.
- Да что вы! - воскликнул я. - Такие стихи печатают!
- Правда? - Она то ли обрадовалась, то ли искренно удивилась.
Когда я уже уходил, она невзначай попросила:
- А ты не можешь мне пока оставить свои стихи? Я их перепишу, а потом верну...
Я передал ей свои бумажки и долго еще топтался на пороге.
"Как жаль, что я не могу показать ей те стихи, что про нее, - думал я по пути домой. - А может, показать? Не читать, а просто передать и удрать?"
Ночью я написал еще одно, опять про нее.
Начиналось оно так:
Загорело твое лицо
И обветрело,
Я приду к тебе на крыльцо
С песней светлою...
* * *
Под утро мне приснился странный сон. Будто мы и не на Оке совсем, а на Черном море, в Немецкой слободе под Судаком, где я был в тридцать седьмом, и Тоня в купальнике, которые, носят на юге.
Она идет по воде, как в "Празднике Святого Иоргена" Кторов, а я придерживаю ее за руку, и взгляд ее устремлен вперед, к горизонту, где стоят немецкие корабли со свастикой.
"Может, не надо?" - говорю я.
"Нет, надо! Надо! - упрямо повторяет Тоня, и продолжает идти, чуть касаясь ногами воды. - Мы должны их уничтожить!"
Прямо в глаза нам светит яркое солнце и блестят брызги, но корабли все равно видны, и они направляют в нашу сторону жерла своих орудий. Орудия длинные, и, кажется, вот-вот они упрутся в наши груди.
"Сейчас, сейчас, - говорит Тоня. - Иди смелее! Ведь смелость - это не отчаяние, а осознанная необходимость".
Получается, что не я ее веду, как было вначале, а она меня, и я поспешаю вперед со словами:
"У Грина есть что-то про смелость, но я забыл. Из головы совсем вылетело".
"Грин - это прекрасно, - говорит Тоня. И вдруг удивленно спрашивает: - Почему же мы забыли с тобой Грина? Совсем забыли!"
* * *
Наконец я решился. Купил в сельмаге тетрадку в косую линейку (других не было) и аккуратно переписал в нее все стихи о Тоне. Сверху даже поставил посвящение: "Тоне". Сначала хотел написать сокращенно "АС", как, мне казалось, писали в старину, но потом подумал: "А вдруг она не догадается?" - и написал: "Тоне".
Долго выбирал подходящий момент.
Бродил по деревне. И как-то вечером заметил в ее плотно зашторенном окошке лучик света. На цыпочках пробрался в палисадник и просунул тетрадку под дверь. Будь что будет!
