Но его продолжали преследовать неудачи. Завернув за угол, он увидел у ворот своего колледжа толпу с фонарями и факелами. Тихонько пробираясь в тени домов, он услышал исполненный достоинства голос декана, гремевший за зарешеченным оконцем:
- Я не желаю знать, кто вы такой, любезный сэр. Я декан колледжа Святой Марии, и эти ворота не открываются ни по требованию университетских надзирателей, ни по требованию городской стражи. Никакого обыска в своем колледже я не допущу. Утром я расследую вашу жалобу, и, если подтвердится, что один из наших студентов повинен, в подобном деянии, он будет передан в руки надлежащих властей.
Алан поспешил ретироваться. Нет, пожалуй, все-таки придется лезть по крыше.
Когда Алан вошел в большую комнату, которую он делил с тремя товарищами, Мэтью и Годфри уже спали, но из-под двери комнаты для занятий пробивалась полоска света: значит, Дик опять засиделся над книгами. Алан на цыпочках прошел через спальню и, приоткрыв вторую дверь, сунул голову в щель.
- Никак не можешь оторваться от греков? - спросил он шепотом.
- Дик поднял голову, и его худое бледное лицо осветилось улыбкой.
- Просто нет сил закрыть книгу, - сказал он. - В ней все так ново, столько замечательных мыслей и идей, которые мне даже не снились...
- Не так уж они новы. Им же больше двух тысяч лет. - С этими словами Алан пересек комнату и уселся на край стола.
- Но для нас они новые. Ведь прошло лишь несколько десятилетий с тех пор, как они стали нам доступны. - В глазах Дика вспыхнул восторг. - Насколько же они опередили нас! Какие сокровища знаний - наука, а не бабушкины сказки! Нет, Алан, греки - это целый мир, который нам еще предстоит исследовать. Это... это Америка духа!
- Знаю. Я чувствую то же самое. Но, - тут Алан грустно улыбнулся, - мне, пожалуй, уже не придется исследовать этот мир.
- Почему? Алан, что случилось? У тебя вся рука в крови!
- Небольшой спор с коллегами-учеными. - Его голос снова стал насмешливым. - Тупые ослы назвали меня лжецом, еретиком и еще кое-чем в том же роде.
- А что ты им сказал?
- Только повторил слова великого поляка Коперника. Сказал о том, что прекрасно знали греки Аристарх Самосский, например, и Гераклид Понтийский1 за много веков до того, как был заложен первый камень этого высокоученого университета.
Дик встревожился.
- Ты дрался с кем-нибудь?
- Немножко. Они пустили в ход подлую штуку, и мне пришлось отделать одного из них сильнее, чем я собирался.
- Это скверно, Алан.
- Знаю. - Алан соскочил со стола и продолжал быстро: - В лучшем случае меня выгонят из Кембриджа. А если рана тяжелее, чем я думал, одному богу известно, что со мной будет. Поэтому лучше мне уйти самому, прежде чем меня принудят.
- Ты вернешься домой? Алан горько усмехнулся:
- А есть ли у меня дом? Дейлгарт, эта холодная темница в далекой глуши? Тетка мне не обрадуется. Старик Эндрью умер, и у меня там нет больше друзей.
- Но как же так? А друзья твоего отца? Ведь Дрейтоны - такой древний род!
- Который в войне Алой и Белой розы оказался на стороне побежденного2. У нас не осталось друзей с тех пор, как мои дядья лишились головы, а мой отец земель за то, что на Босуортском поле они сражались за Ричарда. Нет! - Он принялся расхаживать по каморке. - Люди не забывают того... о чем следовало бы забыть. Хотя со смерти моего отца прошло десять лет, а я - последний в роде Дрейтонов, Генрих Тюдор по-прежнему не жалует нас. Если дело дойдет до суда, это может сослужить мне плохую службу.
- Так куда же ты пойдешь?
- Не знаю, Дик. Во всяком случае, ясно одно: до зари мне надо убраться из колледжа, да и из Кембриджа тоже. Если бы я мог попросить у кого-нибудь совета!
- Алан! - Дик взволнованно вскочил с табурета. - Ведь в Кембридже есть человек, который способен тебе помочь - даже помочь уехать из страны, если понадобится.
- Кто же?
- Эразм!
- Пожалуй... Но не могу же я идти к Эразму ночью!
- Почему же? Он всегда работает чуть ли не до рассвета. А ты один из самых любимых его учеников, один из горстки верных греков, как он нас называет. Дик настойчиво потянул Алана за рукав. - Иди к нему, не теряя времени! Он самый прославленный человек в Европе, у него повсюду есть друзья. Кое в чем он даже могущественнее королей.
- Хорошо. - Алан направился к двери в спальню. - Я захвачу свои пожитки, ведь я вряд ли еще вернусь сюда. Утром передай Мэтью и Годфри мой прощальный привет.
- Счастливого пути! - Дик печально пожал ему руку. - И что бы ни случилось, где бы ты ни оказался, не забывай греческого.
- Будь спокоен. - Алан негромко засмеялся, стараясь скрыть собственную грусть.
Пять минут спустя темная фигура бесшумно прокралась по заснеженной крыше и спрыгнула в переулок Святой Марии
Глава вторая. УДИВИТЕЛЬНОЕ СОКРОВИЩЕ.
- Боюсь, любезный Дрейтон, ты не создан для ученых занятий.
Плотнее закутавшись в черную, подбитую мехом мантию, маленький голландец протянул руки к пылающему камину. Как и подобало ученому мужу, он говорил по-латыни, и Алан обиженно ответил на том же языке:
- Но разве не следует защищать истину, высокочтимый Эразм?
- Конечно, следует, юноша, но не мечом, а пером. И не хмуря гневно брови, а с улыбкой. Рази их глупость смехом! Ты читал мою последнюю книгу?
- "Похвалу глупости"? Кто же в Европе не читал ее, учитель?
- Мне надо было показать, как церковь под видом истины часто насаждает ложь и суеверия. Как она внушает, будто изображения святых способны творить чудеса, будто человек может обрести рай, каждый день усердно бормоча молитвы, будто грязное тело свидетельствует о святости духа... Но осмелился ли я прямо изобличить эти нелепости? Если бы я выступил против них открыто, меня, как сегодня тебя, сочли бы язычником и еретиком. Нет, мне пришлось искать обходный путь. Жгучая сатира, легкая насмешка, ирония. Я шутил, и люди смеялись со мной, тем самым уже наполовину соглашаясь, что я прав.
- Да, конечно. Но ведь ты - прославленный Эразм Роттердамский, и тебе дано совершать подобное. Любую написанную тобой книгу прочтут во всех уголках Европы. - Алан замялся и, крутя в руках шапку, уставился на свои башмаки: налипший на них снег, растопленный жаром камина, растекался темными лужицами. Как объяснить этому знаменитому ученому, что простому смертному не так-то просто следовать его совету и что спор в кембриджской харчевне, где лучшим доводом служит удачный удар шпаги, совсем не похож на споры, которые ведутся в тихих стенах университета с помощью писем и памфлетов?
- Насилием ничего решить нельзя, - продолжал голландец. - Одна война порождает другую. Я могу понять и извинить диких зверей, которые набрасываются друг на друга, ибо они поступают так по неведению. Но неужели надо убеждать людей, что...
- Прости, учитель, что я перебиваю тебя, но сделанного не вернешь. Я ранил его, защищаясь, - это правда, но его друзья поклянутся, что ссору затеял я. Мне надо покинуть Кембридж, и благоразумнее всего было бы на некоторое время уехать из Англии.
- Мне будет жаль расстаться с тобой, - улыбнулся Эразм. - Слишком мало тут истинных ценителей греческого языка. На нас даже косятся, считая наши занятия глупой, а то в вредной затеей. Но я уже сказал, что, по-моему, ты не создан для мирных занятий наукой. В тебе таится неразумное влечение испытывать силу силой - ты, вероятно, предпочтешь назвать это любовью к приключениям.
- Каюсь, ты прав, - в свою очередь, улыбнулся Алан. - Я происхожу из воинственного рода. Мои родители умерли, когда я был еще мал, и я рос без всякого присмотра, а север - суровый край. Нет, я люблю греческий язык, и меня влечет мудрость, ключом к которой он служит, но я не могу посвятить книгам всю мою жизнь. Мне нужно и что-то другое.
- Быть может, тебе следовало бы отправиться с испанцами или португальцами завоевывать Новый Свет.
Алан расхохотался:
- Нет, учитель. Мне только один раз довелось плыть на корабле, и всего только из Гулля в Лондон, но у меня начинается приступ морской болезни при одном лишь воспоминании об этом путешествии. Моряком мне не быть.
- Гм... - Эразм задумался и, нагнувшись к камину, принялся растирать посиневшие пальцы; он даже распахнул мантию и подставил животворному теплу свои тощие ноги. - Итак, у тебя нет ни денег, ни друзей. Тебе приходится самому заботиться о себе. И тебе надо уехать из Англии.
- Да, учитель.
- Я могу, конечно, снабдить тебя письмами, которые откроют тебе двери других университетов. Парижского, например, или Падуанского. Но ведь, чтобы не умереть с голоду, тебе придется просить милостыню или работать. К тому же я остаюсь при прежнем мнении: несмотря на весь твой острый ум, господь не предназначил тебе быть ученым.
- Так что же ты мне посоветуешь?
Голландец долго молчал. Алан ждал, с трудом сдерживая нетерпение. Ночь была на исходе. Пока он беседовал с Эразмом, незаметно приблизился рассвет, неся с собой опасность. Он уже видел, как его ведут к декану колледжа, как передают в руки университетских властей...
