- Так что же ты предлагаешь?
Я старался говорить негромко, но мой голос не слушался меня и звенел.
- Очень просто. Завтра днем мы все идем на кладбище, и ты при свидетелях прячешь там в каком-нибудь месте записку. А вечером, когда стемнеет, вы переправляете меня на тот берег и подождете около церкви, а я схожу на кладбище и принесу эту записку.
- И не побоишься? - спросила Маша.
- Может, и побоюсь, а все равно принесу, - гордо ответил я и вслух припомнил вычитанную где-то фразу: - Храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто умеет побороть свой страх.
- Думаешь, что поборешь? - спросил Игнат.
- Поборю. Со мной такое уже бывало. - Тут я приврал.
Вдруг Юра, сидевший рядом со мной, протянул через стол руку Маше.
- На что спорим, что Димка записку не принесет? До кладбища, может быть, дойдет, а искать записку - у него пороха не хватит.
Маша посмотрела на меня.
- Ну, ты как? Думаешь, хватит пороха?
- Конечно хватит, - небрежно ответил я.
Маша вложила свою руку в Юрину ладонь.
- Знаешь, на что спорим? Если ты проиграешь, ты будешь в течение часа ходить по деревне и говорить каждому встречному: "Здравствуйте! Я недоверчивый дурак". А если я проиграю, я буду говорить: "Здравствуйте! Я доверчивая дура".
- Идет! - согласился Юра. - Игнат, разними!
В тот вечер я долго не мог уснуть. Меня распирало от сознания моего великого торжества. Мне вспоминалось, с каким вниманием Маша впервые за несколько месяцев смотрела на меня при лунном свете, вспоминалось, что она теперь разговаривала со мной не просто как с равным, а как с человеком, достойным особого внимания. О кладбище я почти не думал. За эти недели мне пришлось несколько раз пройти через него, потому что за ним тянулся лес, куда мы ходили по ягоды и по грибы. Проходили мы там всегда днем и, как правило, всей нашей компанией, и я не видел в нем ничего страшного. Теперь я сознавал, что ночью мне там будет не по себе, но это казалось пустяком по сравнению с таким прекрасным моментом: я возвращаюсь к ожидающим меня ребятам, бесстрастный, невозмутимый, вручаю Маше записку и произношу только два слова: "Вот! Получи!"
Аллея, ведущая к кладбищу, была длиной метров в полтораста, и здесь было какое-то удивительное сказочное освещение. Кроны старых лип почти смыкались над нашими головами, но солнце пробивалось сквозь листву, покрывая немощеную, но ровную дорогу множеством золотистых пятнышек. Мои спутники были одеты по-разному: на Маше была синяя юбка и голубая кофточка, на тонконогом Юре - коричневые шорты и полосатая с короткими рукавами рубашка навыпуск, на плечистом Игнате - грязно-белая майка и серые брюки, на Фае с Нюшкой - одинаковые ситцевые платья, розовые с белым горошком, - и при всем этом мне казалось, что все одеты почти одинаково, потому что все были, как и дорога, покрыты бесчисленными солнечными зайчиками. На дороге эти зайчики лишь слегка шевелились, потому что ветер колебал листву, но мы шагали, мы двигались, и от этого десятки зайчиков непрерывно ползали по каждому из нас - по голове, по плечам, по спине...
- Сейчас тут очень приятно прогуливаться, - сказал Юра. - А вот каково будет Димке идти здесь вечером в потемках!
- Дим, а Дим! - проговорила Фая. - А у нас тут на кладбище один отравленный грибами лежит. Игнат, ты не знаешь, бригадиру Шатову вскрытие делали перед тем как похоронить?
- Вроде не делали, - сказал Игнат.
- Вот то-то и оно! - продолжала Файка. - Может, его тоже живьем похоронили, и он теперь перевернутый лежит.
- А ну-ка, довольно вам! - прикрикнула Маша и обратилась ко мне: - Ты не слушай их. Они тебя нарочно запугивают, чтобы ты струсил и не пошел.
- Ну, и пусть запугивают, - сказал я беспечным тоном, хотя у меня что-то немножко съежилось внутри.
После окрика Маши Юра, Игнат и Файка перестали меня пугать, но ненадолго. Аллея кончилась у самых ворот кладбища, створок на них не было, просто два невысоких столба, а на них перекладина с деревянным крестом. Тут Игнат остановился.
- Вот гляди, - сказал он мне. - Здесь Нина Климова удавилась.
- Ага, - подтвердила Фая. - Она из дому маленькую лестницу принесла.
- А потом спрыгнула, - закончила Нюшка.
- А где ее жениха могила? - спросила Маша.
- На том конце кладбища, - ответил Игнат. - Там не повесишься; ни единого деревца.
Мы постояли немного, поговорили о самоубийце. Юра и Маша сказали, что эта Климова, должно быть, помешалась, если задумала покончить с собой именно здесь да еще тащить из дома лестницу. Игнат подтвердил, что она после смерти любимого была "какая-то не в себе".
- А где ее самою похоронили? - спросил я.
- Там где-то. - Игнат махнул рукой вправо. - Самоубийц на кладбище нельзя хоронить. Их за оградой кладбища зарывают.
По обе стороны от ворот тянулась полуразвалившаяся ограда. Я знал, что она охватывает кладбище только с трех сторон, а четвертая сторона его не ограждена, там каждый год появляются новые могилы.
Мы вошли на кладбище. Оно было старое, довольно запущенное и большое. Здесь хоронили не только жителей Вербилова и Глинки, но и других деревень, потому что тут была единственная на полрайона действующая церковь. От ворот тянулась песчаная дорожка, почти такая широкая, как и аллея, а в сторону от нее отходили узенькие тропинки между рядами могил. Примерно треть из них были ограждены, но многие представляли собой лишь продолговатые холмики. Одни из них были с боков обложены дерном, а сверху оставалась черная земля, чтобы высаживать цветы, некоторые целиком поросли бурьяном, и ясно было, что за ними уже никто не ухаживает. Среди могил было много отцветших кустов сирени и жасмина, тут и там белели стволы берез.
Идя по кладбищу, Маша вертела головой со своей метелкой, глядя то в одну сторону, то в другую.
- Надо спрятать записку в таком месте, - говорила она, - чтобы ее легко было найти.
- Пошли! Я знаю, где ее спрятать, - сказал Игнат.
Дойдя примерно до середины кладбища, все свернули на еще одну дорожку, которой я раньше почему-то не замечал. Она была такой же ширины, как и главная дорожка, и уходила под прямым углом вправо от нее.
- Дима, знаешь где мы находимся? - сказал Юра. - Это, можно сказать, пантеон.
- Пантеон? А что это такое?
Мне объяснили, что тут хоронят самых видных людей в округе, что здесь лежат два бывших председателя сельсовета, два председателя колхоза, лучший бригадир - орденоносец, знатный механизатор и две знатные доярки. Заглядывая за ограды, я не увидел здесь ни одного креста. Вместо них были четыре мраморные доски и несколько маленьких деревянных обелисков, выкрашенных в красный цвет.
- Дим! - сказал Игнат. - Вот третья могила слева, так в ней бригадир Шатов лежит. Который грибами отравился.
- И который, может быть, в гробу перевернулся, - вставил Юра.
Маша накинулась на него.
- Ну, знаешь, Юрка, это уже не честно. Мы с тобой пари держали, а ты нарочно Димку пугаешь, чтобы я проиграла.
- Извини! Молчу. Больше ни слова, - сказал Юра.
Всего огражденных могил было восемь, а дальше по обеим сторонам дорожки я увидел поросшие бурьяном холмики заброшенных могил, и мне подумалось, что эти могилы, наверное, постепенно сроют, и на их месте похоронят других "знатных" людей. Дорожка упиралась прямо в склеп, сложенный из какого-то светло-серого камня. Игнат объяснил, что это семейный склеп богатых помещиков Татарских, усадьба которых была сожжена в семнадцатом году, а сами они исчезли неизвестно куда. Крыши на склепе давно не было, на сенах его росла трава и даже маленькое деревце. Ржавая, со следами зеленой краски дверь была приоткрыта лишь сантиметра на три. Игнат сказал, подергав ее:
- Когда-то открывалась, а теперь - не открыть. Похоже, стены осели, и она вместе с ними.
Я увидел, что нижняя часть двери почти врезалась в порог из того же светло-серого камня.
Вот куда мы записку сунем, - сказал вдруг Юра. - Мария, давай ее сюда.
Маша вынула из карманчика записку, Юра свернул ее в трубочку и сунул в ржавую петлю для замка, сохранившуюся на двери.
Все сказали, что он придумал это очень удачно. Я, правда, заметил, что кто-нибудь может прийти сюда, увидеть записку и вытащить ее, но Игнат возразил:
- Да кто сюда придет?! К тем могилам (он мотнул подбородком в сторону "пантеона") и то раз в год ходят, а сюда... Ты гляди, здесь дорога уже травой заросла.
Пришлось согласиться. От ближайшей к склепу огражденной могилы было метров пятнадцать. Едва ли оттуда кто-нибудь увидит записку. Мы двинулись обратно, и мои спутники были очень довольны: и место выбрали достаточно страшное - и в самом центре кладбища, - и записку мне легко будет найти.
А у меня настроение как-то вдруг испортилось. Проходя мимо могилы бригадира, я поежился и с тех пор начал подумывать о том, каково мне будет здесь ночью. Проходя мимо столбов с перекладиной, я вспомнил о Нине Климовой, вспомнил, что она зарыта где-то слева перед оградой.
