* * *
В сумерках у ворот - компания девушек из группы "домовой самозащиты". Ведут себя так, как и положено вести себя молодости при любых обстоятельствах и в любой обстановке.
И вдруг откуда-то возникает пожилая, седеющая, стриженная в кружок особа. Повелительным, учительным, назойливым и скрипучим голосом она говорит:
- Вот что я вам скажу, дорогие товарищи...
При этом тяжелый, как будто свинцом налитой, палец ее ходит перед носами девушек.
- Прошу запомнить. Время сейчас сурьезное. Дежурить так дежурить. Ни хахахалки, ни хихихалки, ни с мальчишками объемки, ни с мальчишками обнимки...
- Какие могут быть обнимки?! - возмущаются девушки.
Но голос активистки продолжает греметь и скрипеть. И палец ее покачивается в воздухе, как какая-нибудь праща или палица.
* * *
Старый пожарный Михаил Осипович - про Германию:
- Там же, куда ни сунесся, - всё сталь. Там же даже старухи на лисапедах ездиют.
* * *
Человек едет на велосипеде, за спиной у него болтается голубой воздушный шарик. Странно и "не типично" для этих суровых дней. Но - жизнь продолжается. Мальчик или девочка сидят дома, ждут папу...
* * *
На рынке продают (за астрономически большие деньги) черный сахар. Это то, что осталось от сгоревших Бадаевских складов.
* * *
В аптеке. Приходит мужичок.
- Лаку нет ли, гражданочка? - Виновато вздыхает. - Хочу буфет покрасить.
- Брось врать-то. Нашел время буфет красить. Выпить хочешь!
Еще более виновато:
- Хочу. Да. Выпить.
* * *
Бабушка не была в Питере двадцать два года - с 1918, кажется. 21 июня приехала из Боровска навестить сыновей и внуков, а на другой день - война. И вот застряла.
Была у нас в сентябре, когда уже сомкнулось кольцо блокады. Сидела чинная, слегка чопорная, не согнутая ни годами, ни событиями. Пила чай - так же чинно и церемонно, как пила его и в 1914, и в 1930 годах, хотя чай был уже почти пустой.
В это время прибежал ко мне с курсов усовершенствования командного состава Костя Лихтенштейн - загорелый, как черт, в огромных пыльных сапогах, в выгорелой пилотке... И тут же при бабушке стал показывать, как учат их в училище ползать по-пластунски. Ползал, царапая сапогами паркет, по всей комнате - у самых ног бабушки, а она даже ноги не подвинула, смотрела, подняв брови, поджав слегка губы, и не усмехнулась даже, не показала ни малейшего удивления.
* * *
В аптеке. Дама просит отпустить ей гематоген. Это - экстракт крови, вероятно, из него можно сделать неплохой бульон.
Аптекарша отпускает одну банку и говорит:
- Идеальное средство для повышения аппетита.
* * *
Новые будничные слова в быту ленинградцев: зенитки, дальнобойные, убежище, фугасная, зажигательная, "накидал" (бомб или снарядов).
И еще - отоварили, дуранда, буржуйка, фитюлька, рабочая, иждивенческая.
* * *
Старуха:
- Сахарку-то нет. И похрустеть нечем.
* * *
Иногда по утрам задерживаются московские радиопередачи. Это значит - в Москве воздушный налет.
* * *
На днях радио молчало до 18. 21. Внезапно раздался грохот, прозвучала какая-то музыкальная фраза, а за ней громкий мужской голос:
- Глубокий вздох!
И тут же передача опять оборвалась. Так и застрял в памяти этот "глубокий вздох".
* * *
Из "Инструкции Штаба МПВО дежурным у ворот дома":
" 1. Дежурный обязан проверять документы в неизвестных граждан, проходящих в дом.
2. При разрыве бомбы вблизи домохозяйства - стремиться установить ее тип".
Каюсь, инструкцию эту я нарушал. Бомбы поблизости разрывались (в Ковенском, в Озерном, на улице Красной Связи), но установить их тип мне ни в одном случае не удалось. Не стремился.
* * *
Сегодня подумал: а ведь город и в самом деле стал фронтом. Бомбежки почти ежедневно. И уже не "почти", а каждый день артобстрелы. На магазинных витринах - дощатые щиты, ящики с песком.
Люди с судочками. Танки. Машины с масксетками, а теперь, когда выпал снег, еще и побеленные.
Милиционеры с винтовками, с плоскими, похожими на бойскаутские шляпы, шлемами, висящими почему-то у пояса.
И так много разговоров о еде. Самая актуальная тема. Продуктов в городе нет, и подвоза нет. Я знаю, что такое голод, - детство, с десяти лет, у меня было голодное. Говорят, опыт помогает, учит. Да, но не этот "опыт". Опытных голодающих я не встречал.
* * *
На рынке:
- Все продаю - лишь бы заправиться.
Не очень-то заправишься. Дензнаки никому не нужны. Выменивают кусочек хлеба на крохотный кусочек масла, кусочек сахара на две-три папиросы. Спички продаются по рублю за штуку (не за коробку, а за штуку, за одну спичку).
* * *
Двумя этажами выше живет мальчик - ремесленник, лет двенадцати-тринадцати. Приходит:
- Нет ли у вас какого-нибудь барахла. Идем в Колпино, на передовую, может быть, выменяем на конину.
Собрали все, что нашли: две пары ботинок, новые брюки, Лялин отрез на платье.
На другое утро мальчик принес огромный, килограммов на пять, кусок конского филея.
Маме я не сказал, что конина. Даже сейчас она не стала бы ее есть. На мамины именины жарили котлеты... Самым счастливым был в эти дня наш Беляк. Впервые за много недель он вдруг замурлыкал.
* * *
В ночь с 7 на 8 ноября стоял на посту у ворот. Мрачная была ночь. На сером бесовском небе - за бегущими тучами - крохотное пятнышко луны. Ледяной пронзительный ветер. Воздушных налетов за это время не было, зато почти все эти два часа не прекращался артиллерийский обстрел. Гремело где-то в стороне Смольного.
Но жуткое было не в этом. Самое жуткое было - радио, которое на этот раз, праздника для, не только не было выключено, но позволило себе "разговеться" - передавало легкую музыку: опереточные арии, фокстроты.
Частица черта в нас
Заключена подчас
Эта частица черта не могла заглушить ни воя ветра, ни грохота канонады, ни тех горьких мыслей и чувств, которые одолевали человека, стоявшего на лютом сквозняке в подворотне старого петербургского дома.
А потом была пауза. Минут десять радио молчало. И вдруг загремел "Интернационал". Никогда не слушал его так... Не найду слова, чтобы объяснить: как?
Так слушает что-нибудь человек в последний раз.
* * *
Такое уже было со мной. Дежурил в первый раз на крыше и увидел город с высоты пятого (вернее, шестого, даже седьмого) этажа. Увидел как бы заново, как бы впервые всю красоту и неповторимость его. Город с его знакомыми до слез, "до припухших железок" зданиями, с Невой, Фонтанкой, каналами, - и все это как на старинной гравюре, на рельефном плане с картушем в верхнем углу. Не мог оторвать глаз от этого видения.
И вдруг подумал:
"Смотри! Запоминай! Впитывай! Такого уже не будет".
* * *
За деньги ничего не купишь. Даже могилу не выроют могильщики за бумажки. Давай им крупы, хлеба, сахара. За гробами, говорят, длиннейшие очереди. Самый дефицитный товар.
* * *
Недавно слышал на улице:
- Нас легче похоронить, чем накормить.
Нет, и похоронить нелегко.
* * *
Война образовывает. Раньше я понятия не имел, что дуранда бывает разных сортов - соевая, льняная, конопляная, кокосовая, семечковая, подсолнечная...
У каждой свой вкус. И свой неповторимый запах. Особенно, когда положишь кусочек на раскаленную чугунную доску времянки.
* * *
"Трус тот, кто боится и бежит, а кто боится и не бежит, тот еще не трус".
Князь Мышкин
* * *
Проверить эту формулу в наших условиях трудно: бежать некуда. Впрочем, то, что я только что написал, - фраза. Можно сказать по-другому: кто боится и молчит, тот еще не трус.
Тетя Аня во время бомбежек хватается за голову, мечется, рыдает... А ведь всегда считалась выдержанной, сильной, гордой.
Храбрым не помогут сделаться ни опыт, ни приказ, ни звание.
Месяц назад ехал в трамвае по Литейному. Где-то очень близко, на Фонтанке, начался артобстрел. И какой-то капитан, фронтовик, стал кричать:
- Что же вы? Остановите трамвай!..
И стал протискиваться к выходу.
Он привык, и его так учили там, на фронте: противник открыл огонь маскируйся, окапывайся, прячься. А тут тыловики, шпаки с удивлением и даже с некоторым презрением смотрели на этого фронтовика.
Вообще-то понятия "фронт" и "тыл" несколько сместились, если не переместились. В Ленинграде, я уверен, снарядов и бомб падает относительно больше, чем где-нибудь под Пулковом или тем паче у Белоострова.
* * *
"Через детей душа лечится".
Прочел вчера в "Идиоте" эту фразу князя Мышкина и ночью то ли представил, то ли во сне увидел, что открыл будто бы для душевнобольных, для измученных и усталых санаторий, где единственный метод лечения Kinderterapie. Врачей нет, а есть только дети. Общение с ними, разговоры, игра - лечат душу.
Над воротами санатория - полукругом, дугой эта сентенция Мышкина о том, что через детей душа лечится.
А ведь и в самом деле лечится. Если бы не было детей в Ленинграде, кто знает, насколько больше могил вырубали бы мы каждый день на Волковом, на Охтинском, на Пискаревском...
