поставил сумку на стул рядом с диваном.
Рина, не лыком шита, пощупала её рукой и успокоилась.
– Всё в порядке, – тихо сказала она, – не суетитесь. И не такое бывает.
– Вызовем всё же скорую, – решила медсестра, – мало ли, сотрясение.
– Нет-нет! – подскочила Рина. – Это совершенно ни к чему!
Ещё бы. В больницу она ни за что не поедет. И уколов никаких ставить себе не даст. Фокус, который проделал с кнопкой Конь, был каким-то разовым явлением. Или вообще обманом зрения.
– Ладно-ладно, – Рина Викторовна села, отстраняя медсестру. – Я вам обещаю, что при малейшем головокружении обращусь в больницу. А пока мне просто надо подышать. Не оставляйте ребят одних, а то устроят там сейчас фанатские разборки.
В зале действительно раздавались возмущённые крики. Назревал махач. Кажется, это моя команда хотела меня растерзать. Тренер не хотел, он на все параллели был один, так что всяко разделял радость с победителями. Поэтому он вышел успокаивать разочарованных, пока медсестра провожала Рину Викторовну из зала.
– Иди, – горько сказал я Дёминой. – Поздравляй. Ждёт уже, наверное.
Дёмина вышла, не сказав ни слова, а я сел на диван, обнял мешок со сменкой и занялся обдумыванием своего положения.
– Орлов, – Дёмина вернулась. – Я тебе куртку принесла. Ты выходи через спортзал, я посмотрела, дверь открыта.
От тренерской до заднего крыльца полтора метра. Так что растерзание меня откладывалось. Я поспешно сунул руки в рукава, перехватывая мешок. Мне и правда надо было бежать. Но вовсе не потому, что я боялся принять гнев одноклассников.
– Спасибо, Марин. – Я вздохнул. – Ты это… когда в игру выйдешь, скажи, пусть Юрик вместо меня клан-лидером останется. Ну… Если что.
Дёмина удивлённо округлила рот, но объясняться мне было некогда. Я просочился вдоль стены и выскочил на улицу. Как раз вовремя, чтобы заметить Рину, сворачивающую за угол. Она бережно несла в сумке спортивный кубок за победу нашей школы в чемпионате по футболу. Симпатичный кубок в виде цилиндра с мячом в верхней части. На ощупь победный трофей отлично сходил за банку. Ту самую банку с мозгами, которую я подменил во время суматохи и теперь тоже очень бережно нёс в мешке для обуви.
Я собирался шантажировать Рину. Мне больше нечего было терять. Я вообще решил уйти из гимназии обратно в старую школу, если переживу сегодняшний день и сохраню свободу воли. Не надо мне никаких углублённых знаний, печали от них много. Пусть гимназисты и дальше побеждают в свои баскетболы, назначают свидания, рисуют плакаты с сердечками, тусуются в биологических кружках… А мне не надо этого ничего. Я только выслежу Рину и скажу, что разобью последнюю банку, если их паучье гнездо не оставит Дёмину в покое.
Я расколю банку, и случится одно из двух. Либо Рину скрючит, если банка её. Либо вырубят меня, если банка ничья. Тогда она станет моей, и буду я носить мозги в рюкзачке и называть Коня братишкой.
Так или иначе, Дёмина останется цела и распрекрасно сможет дальше махать Брынцалову. А я… Я даже не скажу, кто подарил ей эту возможность. Я уйду в туман хлебать воду, пока не лопну. Или, разобравшись с этими извилинами в формалине, буду тихо доучиваться в старой школе. Изредка проходить мимо гимназии, чтобы издалека убедиться, что где-то, чисто теоретически, ещё существуют простые человеческие радости…
От мыслей о том, как благородно я буду всего лишаться, меня оторвала электронная мелодия. Рине кто-то звонил.
До этого момента она шла неуверенно, словно сомневалась в направлении. Или очень устала. Я ещё в спортзале заметил, что она подвисает, как богомол. И фиолетовый отлив её радужки выглядел неуместно и болезненно. На месте школьной медсестры я бы Рину не отпустил. Тем более, что от неё за версту разило сердечными каплями. Не знай я, что Рина плетёт в школе формалиновые сети, ужасно расстроился бы. А сейчас её недомогание было мне на руку. Оно означало какой-то сбой в системе порабощения. Главарь мозговой банды тоже страдала. В её подчинении остался только Миха, и у меня затеплилась надежда, что они в конце концов израсходуют свой заряд и как-то самонейтрализуются.
Завтра воскресенье, формалиновый штаб находится в школе, заполучить новых доноров вне учебного процесса практически нереально. А им нужна новая кровь, иначе Рина не притащилась бы в таком состоянии на соревнования. Я же вижу, они чахнут со временем. И если учесть, что в понедельник все мозгоносцы были бодры, а к среде жизнь дала трещину, то счет шёл буквально на часы. Если я выставлю свои требования сегодня, Рине придётся со мной считаться.
Надо обязательно спросить у неё, где Конь. Миха никогда не был мне другом, и его судьба не представляла особого интереса, но я совершенно точно не хотел, чтобы Староконь загнулся где-нибудь в подворотне. Из того, что я успел понять, Миха знал способ освобождения. Возможно, он просто не мог применить его к себе, так же, как Рубанова не в состоянии была связать двух слов на запрещённую тему. Конь вообще держался молодцом. Лидочка с Юриком потеряли здоровый вид почти сразу, а Миха ничего, ещё и за Рубановой приглядывал. Я хотел верить, что успею ему помочь, – другие же как-то выпутались.
Рина поговорила по телефону и ускорила шаг. Она свернула в подворотню, пересекла пустырь, срезала путь между гаражами и… Я начал узнавать улицу, по которой мы шли. Я уже крался здесь однажды вслед за Конём. Я знал, куда Рина держит путь. Вот он – полуразрушенный двухэтажный дом. Рина остановилась возле разбитого подвального окна. Миха в своё время заполз в него, не церемонясь, – так вваливается в собственную нору уставший барсук. Рина наоборот – замерла, как лисичка у чужого логова. Брезговала. Но другого входа в подвал не было, я ещё в прошлый раз посмотрел – дверь с торца дома была заварена.
Рине ничего не оставалось, как оглядеться, сесть на колени, запачкав пальто, и неловко запихаться в проём. Судя по всему, до пола было невысоко, потому что она забрала сумку, высунувшись по плечи.
Я подошёл к подвалу и понял: настал час расплаты. Только я не знал, чьей. Сначала я просто засунул голову в окно и прислушался. Кажется, капала вода. И больше ничего. Я аккуратно слез, не издавая звуков, хвала баскетбольным кроссовкам. Банку в мешке я повесил себе на грудь, под куртку, чтобы у Рины не возникло мысли вырвать её у меня из рук.
Справа у стены стояли
