То-то мы задали стрекача! Бросили платье и прямо кинулись к лестнице. Но Джим потерял голову, – с ним всегда это случалось, когда он волнуется или перепугается, – и вместо того, чтобы подняться на небольшую высоту, так только, чтобы звери не могли достать до лестницы, – отвернул рычаг совсем, и мы взвились вверх и болтались под небом, прежде чем он пришел в себя и сообразил, какую глупость совершил. Тогда он остановил шар, но забыл, что делать дальше, так что мы повисли на такой высоте, откуда казались собачонками, и раскачивались на ветру.
Но Том вскарабкался наверх, взялся за машину и начал спускаться наискосок к озеру, к тому самому месту, где львы собрались точно на военный совет, так что я подумал, что и он потерял голову – ведь знал же он, что я от испуга не могу взбираться по лестнице! Неужели же он хотел спустить меня среди тигров и прочих чудовищ?
Однако нет, голова его была в порядке, – он знал, что делает. Он спустился футов на тридцать или на сорок от воды и остановился над самой серединой озера и крикнул:
– Бросай лестницу и ныряй!
Я послушался, полетел вниз, ногами вперед, и нырнул, кажется, на целую милю вглубь; когда же выплыл, он и говорит:
– Ложись на спину и плавай, пока не отдохнешь и не соберешься с духом; а тогда я спущу лестницу в воду и ты взберешься по ней.
Так я и сделал. Ловко это придумал Том, потому что, если бы он попробовал спуститься где-нибудь на песке, зверинец, пожалуй, пустился бы за нами, и нам пришлось бы уходить от него, пока бы я не выбился из сил и не упал.
Тем временем львы и тигры разбирали наше платье и постарались разделить его так, чтобы каждому досталось по кусочку. Но вскоре между ними произошло какое-то недоразумение – вероятно, нашлись такие, которые хотели стянуть больше, чем им следовало; и тут поднялся такой бунт, какого еще не было видно на свете. Всего их было штук пятьдесят, и вот они смешались в кучу, рыча и ревя, и щелкая зубами, и кусаясь, и царапаясь; лапы и хвосты мелькали в воздухе, и невозможно было разобрать, какая кому принадлежит, а песок и шерсть летели во все стороны. Когда же они кончили, то некоторые лежали мертвыми, другие улепетывали прихрамывая, а остальные уселись на поле битвы; одни зализывали раны, другие посматривали на нас, точно приглашая спуститься и поиграть с ними, но мы не захотели.
Что касается нашего платья, то его уже и след простыл. Все до последнего лоскутка было в желудках зверей, но я не думаю, чтобы им это пошло впрок, потому что там было много медных пуговиц, а в карманах ножи, табак, и гвозди, и мел, и игральные шарики, и крючки для удочек, и чего только там не было. Но об этом я не беспокоился. Досадно мне было, что у нас оставалось только профессорское платье – довольно большой запас, но мы не могли показаться в нем в обществе, если бы оно встретилось нам, потому что штаны были длиною с туннель, а сюртуки и все прочее им под стать. Впрочем, в лодке имелось все, что требуется для портного, а Джим был на все руки мастер и обещался сшить нам по паре или по две на наш рост.
Заботы о продовольствии. – Как мы ловили рыбу в озере. – Рассуждения Тома о Сахаре. – Как Сахара явилась на свет.
Мы все-таки решили спуститься здесь же на минуту, но по особому поводу. Профессорский запас провианта состоял, главным образом, из жестянок с консервами, приготовленными по какому-то новому, только что изобретенному способу; остальное было в свежем виде. Но когда везешь бифштекс из Миссури в Великую Сахару, надо быть осторожным и держаться вверху, в холодной погоде. Наши запасы оставались в хорошем виде до встречи с мертвыми, когда мы так долго возились внизу. От этого испортилась вода, а бифштекс дошел до такой степени, что стал как раз по вкусу англичанину, по словам Тома, но для американца был слишком душист; поэтому мы решили спуститься на львиный «рынок» и посмотреть, не добудем ли тут чего-нибудь.
Мы втащили к себе лестницу и спустились как раз настолько, чтобы звери не могли нас достать, затем выкинули веревку с ходячим узлом на конце и выловили таким способом мертвого льва, маленького и нежного, а потом и тигренка. Нам пришлось отгонять зверинец выстрелами из револьвера, а то бы они приняли участие в нашем занятии и помогли нам.
Мы вырезали запас мяса от обоих зверей и сняли шкуры, а остальное выбросили за борт. Затем мы наживили несколько профессорских удочек свежим мясом и отправились удить. Мы остановились над озером на подходящей высоте и наловили великолепнейшей рыбы. Ужин вышел чудо какой: львиный бифштекс, тигровый бифштекс, жареная рыба и горячая каша. По-моему, больше и желать нечего.
На закуску были у нас фрукты. Мы достали их с верхушки высоченного дерева. Это было очень тонкое дерево, без единого сучка от комля до верхушки, а тут оно расходилось как пучок перьев. Это, конечно, была пальма; всякий с первого взгляда узнает пальму по картинкам. Мы рассчитывали найти на нем кокосовые орехи, но их не оказалось. Были только большие рыхлые гроздья, вроде виноградных, только гораздо крупнее, и Том решил, что это финики, так как они подходили к описанию в «Тысяче и одной ночи» и других книжках. Но, конечно, это могли быть и какие-нибудь другие, ядовитые, плоды; и потому мы решили подождать и посмотреть, будут ли птицы их есть. Птицы ели; тогда и мы попробовали, и оказалось, что они чудо какие вкусные.
Тем временем начали слетаться какие-то чудовищные громадные птицы и садиться на падаль. Это были пренахальные создания: они клевали льва на одном конце, пока другой лев грыз его на другом. Если лев отгонял птицу, это ничуть не помогало, она возвращалась в ту же минуту, когда он принимался грызть.
Эти огромные птицы слетались со всех сторон – мы могли заметить их в подзорную трубку, когда они находились еще так далеко, что простым глазом их нельзя было видеть. Падаль была еще слишком свежа, чтобы иметь запах, по крайней мере, такой, который мог дойти до птиц, находившихся за пять миль; и Том сказал, что птицы находят падаль не по запаху, а видят ее. Вот так глаза! Том сказал, что на расстоянии пяти миль груда дохлых львов будет казаться не больше человеческого ногтя, и не мог понять, как ухитряются птицы заметить такую маленькую вещь в такой дали.
Странно и ненатурально было видеть, что лев поедает льва, и мы думали, что это, быть может, разные породы. Но Том сказал, что порода тут ни при чем. Он сказал, что свинья охотно ест своих детей, также паучиха, и что и лев такой же безнравственный, хотя, быть может, и не в такой степени. Он полагал, что лев не станет есть родного отца, если будет знать, что это его отец, но зятя съест в случае сильного голода, а тещу во всяком случае съест. Но предположения ничего не доказывают. Вы можете придумывать их, пока коровы вернутся домой, и все-таки не доберетесь ни до какого решения. Поэтому мы махнули на них рукой и перестали ломать головы.
Вообще, в пустыне бывало очень тихо по ночам, но в тот раз послышалась музыка. Множество других зверей собралось на кормежку; подкрадывались какие-то тявкуны, которых Том называл шакалами, и другие, с щетиной на спине, которых он величал гиенами, и вся эта орава все время поднимала страшный гвалт. Картина при лунном свете была такая, какой я еще не видывал. Мы привязали шар канатом к верхушке дерева и не держали вахты, а улеглись спать все трое; но я два или три раза вставал посмотреть на зверей и послушать музыку. Выходило, будто мы получили бесплатно лучшее место в зверинце, какого мне еще не удавалось иметь; глупо же было спать и не воспользоваться случаем, который, может быть, никогда больше не представится.
Рано утром мы опять занялись рыбной ловлей, а потом благодушествовали целый день на тенистом острове, причем по очереди держали вахту и следили за тем, чтобы какой-нибудь зверь не забрался. Мы собирались отправиться дальше на другой день, да не могли. Очень уж тут было хорошо.
Спустя день мы опять поднялись к небу и направились на восток. Мы глядели назад и не спускали глаз с этого местечка, пока оно не превратилось в маленькое пятно в пустыне, и, скажу я вам, нам стало так грустно, точно мы простились с другом, которого уже никогда не придется увидеть.
Джим раздумывал о чем-то и наконец сказал:
– Господин Том, мы теперь должны быть на конце пустыни, я говору.
– Почему?
– Вот какой режон к этому. Вы жнаете, как мы уже давно летаем на ней. Должен выйти весь песок. Мне удивительно, как это его хватило так долго.
– Вздор, песку здесь хватит, не горюй.
– О, я не гореваю, господин Том, я только удивляюсь, вот и все. У Бога сколько угодно песку, я не сомневаюсь, но он ражве станет его тратить жря; и я говору: пустыни и так уж много, до этого места, а еще кусок прибавить, жначит, тратить песок жря.
– Ну нет, мы еще только в самом начале пустыни, Соединенные Штаты довольно большая страна, правда. Как ты думаешь, Гек?
– Да, – говорю я, – я думаю, самая большая на свете.
