веселей. Может быть, потому, что эта старушка какая-го славная и забавная.
Она — низенькая, толстенькая, носик пуговкой и по всему лицу веснушки. Она не ходит, а перекатывается, как колобок, и все говорит-говорит.
Сначала она сказала, что Мишка очень худ:
— Такого худышку даже страшно брать с собой — как бы не переломился в дороге!
А потом сказала, что Мишка еще станет богатырем. Илья Муромец тоже тридцать лет и три года сиднем сидел, а потом слез с печки да как зачал махать, — все испугались, окарачь поползли!
Мама вьется вокруг этой старушки, и все просит:
— Уж вы ему парного-то молочка давайте! Уж вы его не обижайте! Уж он у меня в первый раз уезжает из дому. Уж я в долгу не останусь!
А старушка отвечает так:
— Заслужит, так молочка получит. А не заслужит — водички попьет. Я с воды вон какая вымахала!
А сама смеется.
Мишку закутали со всех сторон, даже нос и рот закрыли шарфом, оставили мальчику только глаза. Сунули в карман узелок с лекарствами. Вывели во двор, посадили в сани. Мама поцеловала Мишку в глаза, поцеловала в шарф, поцеловала в шубку.
Старушке надоело ждать, она вкатилась в санки и закричала: «Н-но-о!» И маленькая серая лошадка побежала рысцой.
А мама побежала за лошадкой, но скоро отстала.
Едут. Мишка сидит в санях, как барин какой, как генерал. И везут его куда-то за тридевять земель в тридесятое царство.
Жаль, что ребята не видели, что Мишку, как генерала, везут.
Но сидеть по-генеральски пришлось недолго. Чуть проехали тюрьму, старушка сказала:
— Ой, что-то пальцы застыли, вожжи в руках не держатся!.. Ну-ка, Мишутка, берись, ямщичай!..
И передает Мишке вожжи.
Мишка взял вожжи, держит. Вожжи у него, а лошадка бежит, как надо, не останавливается. Значит, он правильно держит.
— Эх, жалко, что Сережка не видит.
И оказывается, что править — не трудно! Натянешь правую вожжу, и лошадь повертывает направо. Натянешь левую — повернет налево.
Надо только вовремя сообразить, какую вожжу натягивать!
Мимо засыпанного снегом Александровского сада по крутому Раз-дерихинскому спуску съехали к реке, по гладкой ледяной дорожке переехали через реку, мимо того места, где тогда тонул Мишка, и — в Дымково.
Дымково — ничего: не маленькое! Домов много. Есть даже двухэтажные. И тут под одним большущим деревом избушечка. Подъехали к этой избушечке. Мишка вылез из саней и встал на крылечко, а старушка повела лошадь к соседям.
Оказывается, это у нее не своя лошадь, а ей только дали, чтобы привезти Мишку.
Старушка скоро вернулась, они вошли в избушку, а там — чудо!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Олень — золотые рога
⠀⠀ ⠀⠀
Чудо не в том, что так ослепительно чисто. У Мишки тоже бывает чисто, когда у мамы есть время прибраться или когда Мишка не успеет все разбросать.
Чудо в том, что Мишка увидел перед собой какие-то удивительно красивые, удивительно веселые штуки. И очень много этих штук, и все они — разные.
Во-первых, на нитках, привязанных к потолку, висели, как бы парили в воздухе на растопыренных крыльях яркие, пестрые деревянные птицы.
Как будто Мишка спугнул их с полу, когда вошел в комнату, и они дружно взлетели, раскинули крылья и парят — смотрят, скоро ли можно спуститься обратно.
А во-вторых… Но про это «во-вторых» даже трудно сразу рассказать — надо, пожалуй, сначала целый год подбирать красивые слова.
Ну, попросту говоря, тут на комоде стоят какие-то куклы не куклы, игрушки не игрушки, а уж очень замечательные штуки. Самые разные штуки.
Тут баба в длинном широком пестром сарафане как бы идет по комоду, несет на руках двух малышей. А рядом две девушки взялись за руки и танцуют. Юбки у них тоже широченные и так ярко расписаны, что взглянешь и глаза ломит!
А еще по тому же комоду как бы едет какой-то воин. Мундир у воина малиновый, штаны синие, пуговицы на мундире золотые, эполеты на плечах тоже золотые, шляпа высокая, и на ней золотая кокарда. А конь под воином весь в золотых кружочках, словно усыпан золотыми яблоками.
А еще лежит свинья и кормит поросят. Поросят целая куча, все один к одному, словно желтый сугроб. И в этом сугробе торчат-выделяются черные носики, черные ушки и черные глазки.
А еще африканский лев. Грива длинная, завитая, губы толстые, красные. Словно он поймал кого-то, съел и теперь спит после обеда.
И самое красивое, самое полюбившееся — милый остромордый олень — золотые рога! Носик у него черный, копытца черные, брови тонкие, как у Яночки, а по телу пестрые кружочки и полоски.
Взглянешь на него — и сразу становится хорошо-хорошо и весело-весело!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Мишке приходится потрудиться
⠀⠀ ⠀⠀
Но насмотреться на оленя досыта не удалось — бабушка сказала:
— Ну-ка, Мишутка, нащепай лучины: самовар ставить будем!
Мишка очень удивился, что его заставляют работать.
— Я, бабушка, хвораю! — стал объяснять он.
Но бабушка-старушка только засмеялась в ответ:
— Э-э-э, миленький… Я уж тридцать лет хвораю, а все равно все делаю!
Вот удивительно: хвораешь, а придется потрудиться! Хорошо еще, что Мишка догадался, как и что делать, и сумел разыскать под печкой большущий, толстущий нож — «косарь». Таким ножом скребут пол, когда моют, и им же щеплют лучину.
Тут же, под печкой, нашлось и полено. И Мишка начал щепать. Дома никогда не щепал, а здесь, в гостях, пришлось!
Полено — сухое, плотное, крепкое. Попробуй-ка, отщепи от него! Мишка весь вспотел, с непривычки натер мозоли, но все-таки нащепал. Только — не толсто. Толсто щепать — никаких сил не хватит.
Самовар зашумел, и в комнате стало еще веселей. Вот теперь, пожалуй, можно будет рассмотреть оленя как следует, не торопясь!
Но не тут-то было! Бабушка-старушка удивленно посмотрела на Мишку и сказала:
— А ты чего же сор-то оставил?
Пришлось разыскать березовый веник, замести все, даже самые малюсенькие щепочки, столкать их в самоварную трубу.
Бросишь их, они летят по трубе вниз, но не долетают — вспыхивают на лету!
Потом сели пить чай. И удивительно! — так хотелось есть, как никогда не хотелось дома. И чай был очень вкусный, и хлеб был очень вкусный! И Мишка так набил живот, как давно не набивал.
И сразу же у него отяжелели веки, стали слипаться глаза.
Бабушка-старушка сдобрилась: помогает ему раздеться, припевает:
⠀⠀ ⠀⠀
