Эмма Выгодская - Пламя гнева

Долго ещё не уходил из прореза над дверью лунный свет и не сменяли часового. Наконец луна зашла, повеяло свежестью, наступала вторая половина ночи. Аймат слышала, как у двери тюрьмы сменили часового.

Она дождалась: осторожные шаги послышались по двору, часового тихонько окликнули на её родном языке.

— Иди, — сказал часовой.

Он отодвинул засов. Аймат вышла, и тотчас Касим накинул ей солдатскую куртку на плечи, чтобы белая кабайя девушки не так заметна была в темноте.

— Беги! — сказал Касим. — Тут есть выход. — Взяв за руку, он провёл её в конюшни. Здесь было тепло, крепко пахло навозом; кони жевали сено, постукивали копытами о деревянный пол.

К ним подошёл конюх-яванец.

В боковой стене конюшни была узкая запасная дверь на внутреннем засове.

Рука конюха уже легла на засов, но тут же замерла.

— Подождём, — сказал конюх. — Слышишь?..

Ровный топот слышался правее конюшен, звонкий чёткий шаг по камню, точно большой отряд проходил по двору к главным воротам. Аймат различила звуки команды на голландском языке. Затем тяжело звякнули ключи, хлопнула дверь — и что-то звонко шлёпнулось и рассыпалось по камням.

— Вёсла! Они берут с собой вёсла! — взволнованно прошептал конюх.

— Их отправляют на Черепаший остров в засаду! — сказал Касим. — Это метис придумал, я знаю!

— Они хотят перехватить тех, кто переплывает сюда из Лампонга! — сказал конюх.

— Проклятый метис!..

— Надо поскорее сообщить нашим, в свайную деревню, — быстро сказал конюх.

— Сейчас пойдёт обход по казармам, мне не уйти; хватятся и подымут шум. Беда! — сказал Касим.

— Это сделает девушка! — сказал конюх.

— Беги, Аймат! — Касим сжал руки девушки. — Сообщи нашим! Мы доверяем тебе.

— Скажи: мы все здесь готовы. Мы ждём, — прошептал конюх, наклонясь к уху Аймат.

Отряд прошёл. Они слышали, как отворились и вновь захлопнулись ворота. Потом всё затихло.

— Время! — сказал конюх.

Он отодвинул засов. Не охраняемая никем боковая дверца конюшен выводила Аймат прямо на волю, за стены форта, к морскому берегу.

Она побежала вдоль стены, держась тени, чтобы её не увидел часовой, стоявший у главных ворот, добралась до песчаного берега, а здесь бросилась прямо по песку и ракушкам, вдоль воды. Она видела огни свайной деревни на море и бежала к тому месту, откуда крайние дома деревни были ближе всего к берегу. Здесь она остановилась. Из воды торчали остатки убранных мостков, примятый тростник. Ни лодки, ни бревна. Аймат измерила глазами расстояние, скинула солдатскую куртку и пустилась вплавь.

Метрах в тридцати от берега она почувствовала, что очень устала и ослабела. Саронг намок и облепил ей ноги, мешая плыть; солёная волна захлёстывала лицо, затрудняя дыхание. Аймат плыла, борясь с волной, загребая изо всех сил. Дома деревни были уже близко. На свае у крайнего дома сидел часовой с двустволкой. Аймат плыла прямо на часового. Кажется, он кричал ей что-то, она не слышала из-за волны, плескавшейся в уши. Она загребала воду всё слабее; силы оставляли её. Часовой пошёл по свае к ней. Последним усилием Аймат рванулась к концу сваи, но не смогла дотянуться и начала опускаться на дно. Она уже теряла сознание, когда что-то сильным ударом обожгло ей макушку; она пришла в себя и почувствовала, что чьи-то руки тащат её кверху.

Часовой посадил её рядом с собой на сваю. «Ты кто? Откуда взялась?» — спросил часовой.

Аймат перевела дыхание. Она откинула мокрые волосы с глаз и вгляделась в часового.

— Гудар! — закричала Аймат.

Это был Гудар, барабанщик Гудар, которого она знала с детских лет, — частый гость у них в деревне.

— Да, я Гудар. А ты кто? — недоуменно спросил Гудар.

Мокрые волосы, облепившие лоб и щёки Аймат, сильно меняли её лицо.

— Я Аймат, — ответила девушка. — Аймат, дочь Уссупа.

— И внучка Мамака! — закричал Гудар. — Как же я не узнал тебя?.. Ай-ай, а мне пришлось стукнуть тебя веслом по макушке, чтобы ты не теряла сознание и не опускалась на дно.

Узенький челнок с двумя брошенными в него вёслами качался на волне тут же, привязанный к свае.

— Я из форта, у меня большие новости, — торопливо сказала Аймат. — Меня прислали к вам. Ардай здесь?

— Здесь! — ответил Гудар. Он толкнул Аймат к челноку, сам прыгнул вслед за нею и быстро подгрёб к самому большому свайному дому, стоявшему в центре деревни.

— Аймат! Аймат из Тьи-Пурута! — На сваях дома толпились люди из её деревни и многие ещё не знакомые ей, все вооружённые, у каждого по два криса, у многих карабины. Ардай вытащил её из лодки, обнял и повёл внутрь дома. Здесь все окружили её, и Аймат рассказала то, что ей поручили.

— Черепаший остров? Это не больше полутора палей отсюда, — сказал Ардай.

— Ночь идёт к концу; надо действовать сейчас же, не откладывая ни на час, — подхватил Гудар.

Мужчины бросились к лодкам.

— Сбор!.. Сбор!.. — прокричал Ардай.

Гудар уже нёс откуда-то барабан — такой знакомый Аймат старый чёрный барабан, с узором из полосок цветной кожи. Изо всех домов в челноки, в длинные лодки, в большие тупоносые прау прыгали вооружённые люди, и флотилия повстанцев уже выходила в море.

— Ты останешься здесь, Аймат, ты устала! — сурово сказал Ардай, вглядевшись в лицо Аймат.

Какие-то женщины дали ей тёплых лепёшек и уложили в углу свайного дома, на груду гороховых стеблей. И она тотчас уснула.

Когда Аймат проснулась, было уже ясное утро. Флотилия повстанцев с пальбой, с победными криками возвращалась обратно. Они тянули за собой на канате целую связку голландских шлюпок.

Было ещё темно, когда повстанцы подошли к острову. Они шли очень осторожно, и голландцы не забили тревоги. Ардаю с товарищами, плывшими на первой лодке, удалось сразу подобраться к канатам, которыми были привязаны шлюпки голландцев. Прежде всего они обрубили канаты и отвели шлюпки подальше. Только потом открыли пальбу. Когда голландцы опомнились, они увидели, что окружены и что бежать им с острова не на чем. Бой был короткий; голландцы отдали больше сотни карабинов и немало патронов к ним. Сейчас они лежат на островке обезоруженные, связанные и неуклюжие, как большие водяные черепахи.

— Пока мы захватили с собою только одного сержанта, — Гудар смеясь показал на дно шлюпки.

Аймат заглянул в шлюпку и увидела белобрысый затылок и опухшую красную щёку того самого сержанта, который привёз её в форт.

— Остальных привезём завтра! — сказал Ардай. — А сейчас скорее к берегу. В форту остались почти одни только яванские солдаты.

— Скорее, пока не узнали в Серанге и не прислали в форт подкреплений! — подхватил Гудар.

Вся флотилия повстанцев, ударив вёслами по воде, двинулась к форту.

Адъютанты, приближённые и секретари окружали генерал-губернатора Даймер-ван-Твиста в его Бейтензоргском дворце. Сюда не доходили ни тревожные сигналы с западного берега, ни доклады о «брожении» на восточных островах.

Дворец индийского наместника свита превращала в недоступную для смертных резиденцию. Приёмы обставлялись с провинциальной пышностью. Скучая в тропиках, вдали от Европы, свита Даймер-ван-Твиста очень точно соблюдала все подробности европейского дворцового этикета. На большой приём в Батавию генерал-губернатор выезжал только раз в месяц. Аудиенции к нему надо было добиваться неделями. Замкнувшись от всего света, не видя и не замечая того, что происходит в колониях, свита генерал-губернатора играла в маленький королевский двор.

Эдвард письмом испросил у генерал-губернатора короткой аудиенции по важному делу.

— Его превосходительство болен и не принимает, — ответили ему.

Даймер-ван-Твист действительно был болен: у него вскочил гнойный прыщ на ноге.

Эдвард выждал неделю и попросил аудиенции второй раз.

— Его превосходительство едва оправились после болезни и принимает исключительно по важным делам, — объяснили Эдварду.

Минуя всех чиновников, Эдвард пошёл к самому личному адъютанту генерал-губернатора — барону Ван-Хеердту.

Он просил о получасовом разговоре с его высокопревосходительством.

Этого разговора было бы достаточно, чтобы разъяснить всё дело, решить судьбу его и его семьи, освободить Лебак от регента Адхипатти, принять меры к облегчению положения туземцев в этом округе.

Прямая и резкая манера Эдварда разговаривать, худоба и нервность лица, настойчивость его просьбы произвели впечатление на барона.

— Кажется, у этого Деккера из южного Бантама действительно важное дело, — сказал барон генерал-губернатору. — Может быть, вы, ваше высокопревосходительство, не откажетесь его выслушать?

Его высокопревосходительство подумал с минуту. Если бы это была просьба о переводе на лучшее место или о повышении оклада, генерал-губернатор выслушал бы Деккера. Но этот человек восставал против всей системы, против системы, на которой держались могущество Голландии в колониях, её спокойствие, её доходы.