Эмма Выгодская - Пламя гнева

Майор хотел, выругаться, но промолчал.

— Спросите, чего они хотят, — шепнул ему Ван дер Фрош.

— Чего вы хотите? — раздражённо крикнул майор.

Повстанец в солдатском поясе ступил вперёд.

— Убирайтесь прочь с нашей земли! — громко, на голландском языке ответил повстанец.

Это был Ардай, яванский крестьянин, прошедший через службу в туземной армии и кабалу голландской плантации.

— Мы требуем свободы, — продолжал Ардай, — ухода чужеземцев из нашей страны.

— Это невозможно! — сказал майор. — Неужели вы думаете, что вы, бунтовщики, можете ставить такие требования нам, хозяевам этой страны?

— Возвратить землю крестьянам, — сказал Ардай. — Прогнать плантаторов. Весь урожай какао, сахара, риса, кокосовых орехов разделить между теми, кто его растил.

— Да, да!.. — руки поднялись над стеной, снова показались головы.

— Вы все рехнулись! — закричал майор. — Завтра сюда придут новые войска. Вас сотрут в порошок. Сдавайте форт, если хотите спасти свои головы. Знаете ли вы, что в Батавии уже заседает военный совет?

— Мы не знаем Батавии. Мы знаем нашу старую Джакарту, — ответил ему спокойный голос. — Там тоже живёт наш народ. Он не даст стереть нас в порошок.

Вялые светлые глаза майора вдруг сделались бешеными.

— Коричневый, слушай, эй, коричневый! — закричал майор. — Я расстрелял на Суматре сотни таких, как ты. На что ты надеешься, бунтовщик? У нас, голландцев, вся армия, все пушки, все военные суда… — всё на нашей стороне. В Европе большие заводы работают на нас, чтобы отливать пушки, ядра, начиняют бомбы — всё для вас, для борьбы с вами. Мы можем, если захотим, нанять солдат в Испании, в Португалии, во всей Европе: у нас много денег. Наши друзья англичане, если мы попросим, пришлют нам суда из Сингапура, рабов из Африки, солдат из Бирмы. Вам, бунтовщикам, всё равно не дадут добиться своего!..

— Нас много!.. Нас больше, чем вас! Сколько есть в океане островов, — это всё наши братья, родные нам племена, — закричали в ответ майору. — А вся ваша Голландия, говорят, поместится в самом маленьком уголке Суматры или Явы.

— Она вся поместится в нашем Лампонге и, пожалуй, увязнет в нём! — крикнул насмешливый голос.

— Огонь! — бешено закричал майор. — Огонь по мятежникам!..

Его люди не успели второй раз зарядить карабины. Сотни повстанцев поднялись на стену, тесно плечом к плечу, с карабинами на прицеле, и одновременно раскрылись настежь железные ворота форта; глухой, гулкий, ненавистный уху майора стук барабана понёсся навстречу, и из ворот хлынула колонна повстанцев.

— В атаку!.. Братья!.. Смерть чужеземцам!..

Они ринулись на шоссе, со штыками наперевес, с длинными копьями, с крестьянскими пиками.

Майор видел: стрелять уже поздно; они слишком близко, они напирают. «Смерть оранг-бланда!»

Глаза горят ненавистью, и эти крисы в руках, остро отточенные малайские волнистые кинжалы, ужас голландцев.

— Тесни их к морю! — кричит тот, что в солдатском поясе. Голос его далеко слышен с высокой насыпи. — Тесни их к морю!.. Загоняй в воду!..

Майор сам не знал, как это произошло, но точно ветром сдуло его солдат с шоссе. Их кололи пиками, сгоняли штыками, скатывали с насыпи дороги, доставали кинжалами, загоняли в лес, в топь, теснили к морю. Со стен форта стреляли, стреляли и откуда-то сбоку, с воды, из свайной деревни, оттуда стреляли женщины, и кажется, даже дети, — майор не успел разглядеть хорошенько; он бежал с другими прочь с насыпи, к воде, мимо деревни, к морю. Кто бросался в высокий тростник, кто к лесу, кто кидался вплавь. Некоторые отстреливались, некоторые ещё оборачивались назад и шли врукопашную. Последнюю горсть оттеснили к самой воде, с ними и майор. В отчаянии солдаты бросались на песок. Майор, разглядев какой-то утлый челнок в прибрежном тростнике, побежал к нему.

— Остановитесь, майор, остановитесь! — кричал ему Ван дер Фрош.

Майор увидел лицо Ван дер Фроша, белое от страха, потом повернулся к морю.

Группа малайских лодок шла, разрезая тупыми носами волны, к берегу.

Малайцы гребли стоя в лодках; их длинные вёсла все разом, взлетая, скрещивались высоко в воздухе и снова погружались в воду. Гулко бил на передней лодке барабан войны; люди стоя раскачивались по ходу лодки, откидываясь назад и далеко забрасывая в воду окрашенные в белое вёсла. Только глухой яростный крик слышал майор и мерный стук — стук барабана народной войны.

— Лампонг!.. Лампонг!.. — различал он позади себя ликующие крики.

Это повстанцы соседних селений шли на соединение с повстанцами Явы.

В маленькую бельгийскую деревушку, у самой границы с Голландией, накануне пасхальной ярмарки пришла странная компания.

Впереди шёл немолодой, сильно исхудавший и бледный человек с рассеянным взглядом, с беспорядочно лёгшими на лоб светлыми волосами, в старом бархатном сюртуке и измятой шляпе. Он вёл за руку испуганного шестилетнего мальчика. За ним шла такая же бледная, измученная женщина с непокрытой головой, в индийской блузе с ярким поясом. Последней тащилась тёмно-жёлтая старуха-яванка с маленькой девочкой на руках.

Они пришли на постоялый двор и попросили у хозяина ночлега.

— Труппа комедиантов приехала на ярмарку! — разнеслось по деревне.

Весь день к окнам заезжего дома липли мальчишки.

Коричневая старуха, должно быть, гадалка; маленький будет ломаться на трапеции, а большой? Что будет делать большой, хозяин труппы?

«Хозяин труппы» открыл крашеный индийский сундучок.

Мальчишки за окном замерли. Что у него там? Учёные мыши? Пляшущие змеи?..

«Хозяин» вынул бумаги, связки, папки. Он завесил окно, разложил свои бумаги. Это был Эдвард Деккер.

Эдвард писал письмо генерал-губернатору.

Списки отобранных буйволов, замученных крестьян лежали перед ним. Он вывез их из Лебака.

В доме было шумно. Эдвард вынес свой столик на задний двор и пристроился здесь под большим вязом, у нонюшен. За стеной, в конюшне, громко фыркали лошади. Большая, никогда не засыхающая лужа блестела у забора.

Он готовил письмо, как обвинение, которое он бросит в лицо правителю островной Индии.

«Девятнадцать лет тому назад я поступил на службу в Нидерландско-Индийское колониальное управление…

Я занимал много различных должностей. Я служил в Батавии, на Суматре, в Пурвакарте, в Багелене, в Менадо на Амбойне и, наконец, в Лебаке.

С первых же дней, как я приехал в Лебак, я увидел, что жители здесь находятся в особенно тяжёлом положении. Ко всем поборам и несправедливостям голландских властей в Лебаке присоединялись ещё неслыханные злоупотребления, чинимые регентом Лебака, раджой Адхипатти Катта Негара.

Проверив факты, я счёл долгом своим написать об этом бантамскому резиденту…»

Эдвард отложил перо. Что только может вытерпеть человеческая семья!..

Он оставил тогда Эвердину на Яве и уехал в Европу один. Эвердину приютил Ян у себя на табачной плантации. Там, в Рембанге, у неё родилась девочка, маленькая Эвердина. Эдвард скитался по городам Голландии, не показываясь друзьям, стыдясь родных. На хлебах у Яна жить было нелегко. Эвердина скоро приехала к Эдварду в Европу. Из Голландии, наделав долгов, они перекочевали в Бельгию. Второй год скитались они с двумя детьми и яванской нянькой по постоялым дворам, по гостиницам, без денег, без надежд на будущее. Дети болели. Эду просил еды, маленькая Эвердина — игрушек. Нянька не понимала языка, она пугалась всех, она и летом зябла в своём лёгком саронге под сырым голландским ветром. Эвердина продавала последние платья; Эдвард прятался от хозяев; они переезжали, не заплатив… Много горя перенесли они с того дня, как его уволили из Лебака.

«… Со мной обошлись несправедливо, экселлентье… Но не обо мне в этом письме речь. Речь о яванцах, которых угнетают в их собственной стране.

Прочтите документы, которые я прилагаю к этому письму, и Вы узнаете об этом, — если не знали до сих пор или притворялись, что не знали.

Нельзя заставлять яванца отдавать саду белого господина тот пот, который принадлежит его собственной пашне, нельзя заставлять людей, которые сами голодают, кормить лошадей белого…

И никто не смеет выступить и рассказать другим, что творится в колониях, во стыд нидерландскому правительству! И порядок остаётся прежним, и никто не думает о том, что предстоит.

А предстоят страшные вещи… На Яве идёт вторая, тайная жизнь, о которой почти ничего не знают в Совете Индии. Настаёт час взрыва…

И если этот взрыв потребует кровавых жертв, это дело Ваших рук, экселлентье!..»

Эдвард отослал своё письмо.