– Давай договоримся, – говорит Шэй, ритмично совершая гребки то с одного, то с другого борта, – мы никуда не сбегаем, а просто едем на морскую прогулку, коротенькую такую прогулку, на полчасика. Если задержимся дольше, Пэдди и Шарлотта увидят, что нас нет, и поднимут панику.
– Шэй, они даже не заметят! Во-первых, у них своих проблем хватает, ну и ещё этот романтический ужин сегодня вечером…
– Не важно. Я отвечаю за эту лодку, и моё решение – никто никуда не сбегает. Разве что на полчаса. Идёт?
– Ладно.
Некоторое время тишину прерывает лишь плеск весла. Сгущаются сумерки, море спокойно и безмятежно, однако в воздухе чувствуется неуловимый риск приключения и даже смутная опасность. Я вдруг осознаю, что байдарка – не самое надёжное транспортное средство. Стоит мне изменить положение, как она начинает «клевать носом» или крениться; сунешь руку в воду, и движение замедляется, возникают рывки. Даже когда я сохраняю неподвижность, чуть-чуть упираясь в ноги Шэю, лёгкая боковая качка напоминает, что под ногами у нас не твёрдая почва, а бездонный океан, и мы отдали себя на его милость.
– Мне нравится, – говорю я. – В смысле кататься на лодке. Я раньше никогда не выходила в море, не ощущала такой… свободы!
– Угу, – мычит Шэй, и я вспоминаю, что для него это – лишь часть постылой работы, подчинение приказу отца. Какая уж тут свобода…
Небо уже почти чёрное, но с левой стороны ещё различима тёмная полоска берега. Над нашими головами зажёгся молодой месяц, молочно-белый осколок света, припорошивший низкие волны серебряной пылью.
Мои тревоги тают как весенний снег. Бархатный мрак заполняет каждый уголок души, где прятались страхи и горести, закрашивает убогий, несовершенный мир, окутывает его волшебной вуалью таинственности. Я готова вечно плыть, покачиваясь на волнах в этой густой чернильной тьме, однако Шэй нарушает молчание.
– Поворачиваем назад, – вполголоса сообщает он, – к дому. Я хотел добраться до пещер, но уже слишком темно, и я не очень хорошо ориентируюсь. Черри, то, что мы делаем, – небезопасно. Отца приступ хватит, если он узнает.
Работая веслом, Шэй разворачивает байдарку. Лодка слегка кренится, но совершает поворот, хотя что-то словно удерживает её, тянет назад. Шэй приглушённо чертыхается.
– Странно, течение… Кажется, мы отклонились сильнее, чем я думал. Зато ближе к берегу. Держись, Черри, надо выбираться отсюда.
– Всё в порядке, – рассеянно говорю я.
– Нет, – произносит Шэй ломким, встревоженным голосом. – У нас не всё в порядке.
Он яростно гребёт, но течение упорно тащит нас назад, к каменистой гряде. Я ничего не вижу, потому что небо такое же чёрное, как вода, а серп месяца слишком тонкий. Внезапно что-то скрежещет о борт лодки, мы резко останавливаемся, нас захлёстывает вода. Слышен треск сломанного весла, байдарка опрокидывается набок, и мы оказываемся в ледяной воде. В пустоте.
Плавать я научилась в шесть лет. Раз в неделю папа водил меня в бассейн, сидел возле бортика, ободрительно махал мне рукой и поднимал вверх большой палец, когда я выполняла упражнение правильно. Мне нравился бассейн – запах хлорки, мягкое освещение, тепловатая вода бирюзового оттенка, – но ведь он в миллион раз отличался от этого холодного, страшного океана, который хочет оглушить меня, связать по рукам и ногам, утащить в бездну.
– Камни, – стуча зубами, выдавливает Шэй где-то за моей спиной. – Будь осторожна… Нам нужно до них добраться…
Я ударяюсь голенью обо что-то твёрдое и зазубренное, руки нащупывают водоросли и ракушки. С трудом поднимаюсь на ноги в воде. Шэй карабкается по камням, тащит меня за собой. Преодолеть преграду непросто. Вокруг темно, острые камни покрыты осклизлым налётом, часть из них выступает над поверхностью, а часть – под водой, поэтому мы пробираемся, растопырившись как крабы, поскальзываемся, снова встаём и двигаемся дальше. Руки у нас трясутся, губы посинели от холода.
– Говори что-нибудь, – слышу я над ухом голос Шэя. – Не сдавайся, осталось немного, совсем чуть-чуть.
– Не могу, – всхлипываю я.
– Говори, – требует Шэй, – рассказывай мне про Сакуру, про её детство в Японии.
– Сакура… – эхом отзываюсь я. Зубы выбивают дробь, холод проник до костей, пальцы заледенели. – Не помню…
– Расскажи про цветущие вишни, – не отстаёт Шэй, – про кимоно и бумажный зонтик. Вспоминай, вспоминай!
Я пытаюсь вспомнить, но в голове у меня всё смешалось и на память приходят лишь долгие вечера в съёмной квартирке в Глазго: я лежу на диване, свернувшись клубочком под боком у папы, мы хрустим чипсами и смотрим телевизор, а Пират безмолвно взирает на нас из своего аквариума на подоконнике. Никаких цветущих вишен, кимоно и бумажных зонтиков, только раскисшая от дождя детская площадка, стайка девочек и я где-то поодаль. Их лица с годами меняются, но я неизменно стою в стороне.
Схватившись за особенно скользкий камень, я теряю равновесие и шлёпаюсь. Лицо и рука оцарапаны; мало того, я опять по пояс в воде, и мне холодно, так холодно, что хочется съёжиться и умереть.
Ледяная рука стискивает мои пальцы, тянет вверх, подхватывает за талию, подталкивает вперёд. На краткое мгновение мне мерещится аромат цветущей вишни, тёплое дыхание возле уха, смутный шёпот, а потом наваждение исчезает, я прихожу в себя.
На губах у меня солёный вкус океана, в ночи стоит резкий запах водорослей, я слышу только, как шелестят волны и сзади по камням карабкается Шэй. Он подбадривает меня, говорит, что всё хорошо, и велит держаться.
– Всё, выбрались, – наконец выдыхает Шэй, беря меня за руку Мы с шумным плеском преодолеваем последние метры по мелководью и оказываемся на берегу. Правда, где именно мы находимся, непонятно. Ясно лишь, что узкая полоска песка, отделённая от моря острыми чёрными камнями и расположенная под тяжело нависшими скалами, – вовсе не бухточка у подножия утёса, на котором стоит Танглвуд-хаус.
Шэй словно читает мои мысли:
– Пещеры контрабандистов. Надо же, мы всё-таки сюда попали.
Я в изнеможении падаю на колени и, тяжело дыша, говорю:
– Шэй, прости, это я во всём виновата. Нам обоим влетит по первое число. Твой папа узнает про байдарку и…
– Это я виноват, а не ты, – поправляет он. – Не надо было мне угонять лодку и приплывать на пляж. О чём только я думал, когда повёз тебя в море? Наверное, на меня что-то нашло! Если мы отсюда выберемся, сидеть мне под домашним арестом до конца жизни.
– Ага, пока не стукнет девяносто три, – шучу я, хотя на самом деле едва сдерживаю слёзы. – Может, тогда тебя будут выпускать по большим праздникам – например, на рождественскую вечеринку в доме престарелых или в вист-клуб.
– Что ещё за вист-клуб? – недоумевает Шэй.
– Сидя дома не узнаешь, – притворно вздыхаю я.
Он сокрушённо качает головой.
– Нет, я серьёзно. В первую очередь мне следовало подумать о безопасности, это главное правило. Выходить в море на лодке в тёмное время суток запрещается. То же самое касается спасательных жилетов: без них в море – ни ногой! Ух, теперь я понимаю почему.
– Мы могли утонуть, – шепчу я.
– Но не утонули же, – возражает Шэй. – Верно?
– И как… будем отсюда выбираться?
– В темноте дорогу не найти, – медленно говорит Шэй. – Тропинка в скалах очень крутая и опасная, проход через неё закрыли много лет назад. – Он достаёт из кармана мобильник, открывает крышку и вздыхает. – Сдох. Остаётся только сидеть и ждать.
У нас даже нет возможности сообщить, что мы живы! Мне страшно при одной мысли о том, как близки мы были к гибели, страшно представить, что всё могло обернуться иначе.
– Нас найдут? Как скоро? – беспокоюсь я.
– Не знаю, через какое-то время.
Шэй вновь заставляет меня подняться на ноги, мы бредём к подножию скал, находим расщелину, через которую пираты пробирались в пещеры, чтобы прятать здесь чай, виски, шёлк и хлопок. Шэй входит первым, я – за ним.
Во мраке я задеваю локтем что-то шероховатое и от испуга подскакиваю чуть не до потолка. Шэй объясняет, что пещеры уставлены сундуками и бочками, а ещё тут есть фигура контрабандиста восемнадцатого века в полный рост. На нём старомодный кафтан, а в руке – пистолет.
– Здорово, – киваю я, – просто супер.
Нам действительно остаётся только ждать. Мы усаживаемся на пол, прислонившись спинами к деревянным бочкам. Я продрогла до костей, от холода хочется плакать. Кажется, будто кровь в жилах застыла. Мокрый наряд феи липнет к телу, крылышки превратились в два куска проволоки, обтянутые изодранной сеткой. Волшебную пыльцу, конечно, смыло водой. Кисти и ступни заледенели, но остальные части тела не утратили чувствительности, и я знаю, что лодыжки у меня ободраны в кровь, тело сплошь в ссадинах и царапинах и к тому же покрыто коркой из песка и соли. Впрочем, сейчас я не обращаю на это внимание.
Шэй снимает с манекена старый вытертый кафтан и накидывает мне на плечи. Я кутаюсь в ветхую ткань, однако продолжаю трястись в ознобе, пока Шэй не обнимает меня и не притягивает к себе. В эту минуту я забываю обо всём на свете.
