Лошади идут шагом, скрипят арбы, дребезжит подвязанная к задку пустая цибарка. А кругом, до тех манящих мест, где небо сходится с землей, ровно и пустынно.
Если б не светло-желтые копны скошенной пшеницы, похожие на огромные соломенные шляпы, то хоть шаром покати. По голубому небу плывут белые, как вата, тучки.
Наплывет такая тучка на солнце - и кругом все потускнеет. Но это только на минутку. Вдали на землю ляжет светлая позолота, она быстро пронесется нам навстречу, и опять все кругом засияет.
Изредка повстречается арба, так высоко нагруженная скошенным хлебом, что лошадь кажется игрушечной, прошелестит колосьями - и опять никого.
Сбоку дороги закопошился суслик, похожий на большую крысу. Он поднялся на задних лапках, а передние приложил к щекам, повертел во все стороны головой, точно кого-то выискивая в этой бесконечной степи, и свистнул.
- Ой, какой хорошенький! - завизжала Маша.
- Шоб вин здох! - сплюнул Фома. - Обжора! Ну и ел бы ти тильки шо сыплются сами на землю. А вин подкусэ знызу, и колоски падают. Ось якый чертяка, цей ховражок!
Маша прикусила язык.
Засмотревшись на суслика, я не заметил, как отец слез с арбы и пошел с ней рядом. Когда я опять посмотрел на арбу, то увидел, что Витька сидит в ней один и держит в руках вожжи. На минутку он повернул ко мне голову, и я чуть не заплакал от обиды: с таким презрением глянул он на меня.
Фома еле заметно усмехнулся в свои длинные усы и протянул мне вожжи:
- А ну, хлопчик, подержи, а я цигарку сверну.
И, пока он курил, я изо всех сил сжимал в руках черные замусоленные ремни. Но Витька больше не обернулся. Он так и не видел, что я тоже правил лошадью.
И сколько я потом его ни уверял, как ни божился, даже землю ел в доказательство, он только презрительно кривил губы:
- Приснилось тебе...
И почему это старшие братья всегда дерут нос перед младшими?
Подумаешь, заслуга какая - родиться немножко раньше!
Когда мы изрядно отъехали от деревни, отец свернул с дороги, Фома - за ним, и обе арбы остановились среди побуревшей уже травы. Отец поставил на землю таган, подвесил котелок и вытащил из мешка зарезанную, но еще не ощипанную курицу, которую мама тут же и принялась скубти *. Серенькая курица показалась мне знакомой.
Бурьяна вокруг нас было сколько угодно, и мы с Витей натаскали его к тагану целую гору. Бурьян под котелком затрещал, запахло дымом, и, хотя мы расположились среди голой степи, стало так уютно, как не бывало даже в поповском флигеле.
Скоро в котелке забулькало. К дыму примешался аппетитно пахнувший пар.
Котелок поставили на землю, мама дала каждому по деревянной расписной ложке. Усевшись кружком, мы принялись хлебать суп с пшеном и укропом. От супа тоже пахло дымом, но от этого он казался еще вкуснее.
Когда суп был уже съеден, отец постучал по котелку, и каждый запустил свою ложку за курятиной. Кому досталась ножка, кому крылышко, а мне дужка.
- Добрая курица была у попа, - сказал Фома, вытер ладонью усы и хитровато глянул на отца.
- Добрая, - согласился отец и подмигнул Фоме.
Степной воздух, сытный обед и равномерное покачивание в арбе так меня разморили, что я склонился к маме на колени и заснул. А проснулся оттого, что чей-то хриплый женский голос кричал:
- Проезжайте! Проезжайте скорей, будь вы прокляты!.. Не слышите, поезд идет!..
- Но!.. Но!.. Но-о!.. - кричал отец страшным голосом.
Я открыл глаза. Было уже темно, и в этой темноте громоздились какие-то строения, черные и огромные.
Прямо перед нами стояла пестрая будка, а около будки размахивала красным фонарем растрепанная старая ведьма. Рядом с этой большой ведьмой стояла ведьма маленькая, с огненно-рыжей головой, и тоже кричала пронзительно тонким голосом:
- Проезжайте, цыгане черномазые! Под колеса захотели?
Отец изо всех сил стегал лошадь, но арба зацепилась за чтото колесом и дальше не двигалась, только судорожно подпрыгивала на месте.
* Скубти - ощипывать птицу.
- А, дураки малохольные!.. - выругалась старая ведьма. - Стойте ж теперь, пока не пройдет.
Маленькая ведьма подняла руку и потянула за веревку. Сверху опустился полосатый столб и загородил нам дорогу. Откуда-то из темноты доносился частый глухой стук, от которого под арбой тряслась земля. Потом показался огромный огненно-желтый глаз, будто само солнце скатилось с неба и поплыло над землей, чтото заорало мне в самые уши, и мимо нас со страшным стуком замелькали дома на колесах. Дома бежали и бежали, а отец и Фома, стоя на земле, держали лошадей под уздцы и закрывали им рукавами глаза. И вдруг дома сразу пропали. Стук несся уже с другой стороны и делался все тише и глуше, Я сидел, вцепившись в мамину ватную кофту. Полосатый столб медленно поднялся. Отец и Фома повели лошадей, и арбы, стуча железными шинами, подпрыгивая и качаясь, поехали мимо ведьм.
Младшая уставилась на меня и вдруг прыснула:
- Бабка, бабка, смотри, он язык от страха заглотал! Маменькин сынок!.. Воробей желторотый!.. Мокрый цыпленок!..
И, пока наши арбы не завернули куда-то за угол, рыжая не переставала выкрикивать мне вслед самые обидные прозвища.
- Мама, а нас ведьма не догонит? - спросил я.
- Какая ведьма? - не поняла мама.
- А рыжая.
- Девчонка? И вправду ведьма. Нет, чего ж ей гнаться за нами!
- А зачем она меня дразнила?
- Ну, ты маленький, хиленький - вот она тебя и дразнила.
- А Витьку почему она не дразнила?
- Витька здоровый мальчик, он и сдачи мог дать.
Мне стало обидно, и я сказал:
- Вот подрасту и тоже ей сдачи дам.
- Ладно, - сказала мама, - подрастай. А в городе мы пойдем с тобой на базар, и я куплю тебе пряничек.
Колеса мягко катились посередине улицы. С той и другой стороны в тусклом свете редких керосиновых фонарей плыли нам навстречу трехоконные дома с закрытыми ставнями. Около домов шелестели акации.
И, совсем как в деревне, на скамейках под окнами сидели парни и девки и громко пели. Только в деревне пели тягуче и жалобно про долю, которую никак не дозовешься, а тут весело и дробно про какие-то чикирики:
Ой, гоп, чики-рики,
Шарманщики-рики,
Ростовские
Хулиганчики-рики!
- На ций недели оци чики-рики, хай им бис, вытяглы у мэнэ на базари кисет с табаком. И гроши б вытяглы, та грошей у мэнэ зроду не було, - сказал Фома.
Мама стала шарить у себя под ватником.
Колеса вдруг громко застучали: это мы въехали на улицу, мощенную камнем. В арбе все заходило ходуном, все вещи под нами расползались, а цибарка так дребезжала, что прохожие оглядывались и ругались.
Вскоре показался большой дом со светлыми окнами в два ряда.
Из дома неслась музыка, будто там играли на шарманке. Обе наши арбы въехали во двор. Там уже стояло много подвод и распряженных лошадей. Лошади с хрустом ели сено.
- Вот тут мы и переночуем, - сказал отец. - Фома, распрягай! А утром поедем на квартиру. Утро вечера мудренее.
В темноте мама и Маша принялись вытаскивать подушки и одеяла и готовить на арбах постели. Мы улеглись, укрылись, но уснуть сразу не смогли: слышно было звяканье посуды, гомон и чье-то тягучее пьяное пение:
Маруся, ах, Маруся.
Открой свои глаза,
А если не откроешь,
Умру с тобой и я...
У самых наших голов лошади жевали и жевали.
Я смотрел в небо и думал, что вот мы проехали много верст, а звезды над нами точно такие же, как и в деревне: значит, они тоже переехали с нами в город. Потом звезды начали меркнуть, а гомон стал уходить куда-то дальше. Теплая лошадиная голова приблизилась к самому моему лицу. "Чики-рики", - шепнула мне голова и поцеловала в глаза. И до утра я больше ничего не видел и не слышал.
А утром проснулся уже городским жителем.
ПЕРВЫЕ ДНИ
"Верное дело" было в том, что отца назначили заведующим чайной. Ее еще только штукатурили и красили, но на постоялом дворе, где мы ночевали, отец уже важно сказал: - Я являюсь заведующим чайной-читальней общества трезвости и, как таковой, прошу отпустить подведомственным мне лошадям два гарнца овса.
На время, пока чайную ремонтировали, отец снял для нас квартиру где-то около Старого базара. Туда мы и поехали с постоялого двора.
Мы ехали, грохоча колесами по каменной мостовой и дребезжа цибаркой, а навстречу с двух сторон тянулись такие огромные дома, что в сравнении с ними даже дом панов Шаблинских мне теперь казался чем-то вроде поповского флигеля. То и дело нашу арбу обгоняли черные блестящие экипажи, в которых сидели барыни в шляпах с цветами и господа в шляпах-котелках. Мужчина в красной рубахе толкал впереди себя бочонок на двух колесах и на всю улицу кричал: "Во-о-от са-а-ахарное моро-оженое!" А толстая тетка с розовым лицом, похожая на нашу деревенскую просвирню, тащила большую плетеную корзину и тоненько пела: "Бу-ублики, бу-ублики!" Наши арбы поравнялись с домом, в котором вместо двери были широкие ворота. Над домом к небу поднималась башня. На ее верхушке ходил по кругу человек в золотой шапке. Я вспомнил, что говорила Маша о золотых брошках, и, хоть не очень ей поверил, на всякий случай стал смотреть на дорогу. Конечно, ни золотой брошки, ни серебряных часов так до самой квартиры и не увидел.
