какой-то Соломинке, я ничего не знаю.
Он ушел, а Сергей и Владимир спустились вниз, повернули налево за угол и очутились в роще. Воздух был теплый, пряный и немножко сыроватый.
Приятели прошли через небольшое болотце. Потом поднялись в гору и добрались до того места, где проходила линия железной дороги. Тут роща обрывалась, и дальше шли овраги и поля.
Лежа под деревом, они разговорились.
— Ты добровольцем пошел? — спросил Сергей.
— Ага, — ответил тот. — Когда отца убили, я убежал и поступил в первый попавшийся отряд.
— Кто убил?.. От кого убежал?
Владимир рассказал о том, как в Луганске к ним нагрянула банда Краснова, а у его отца скрывался раненый коммунист. После чьего-то доноса отца повесили, коммуниста замучили, а он сам, выпрыгнувши из окошка, разбил себе здорово голову, но все же убежал.
— Сволочи какие! — заметил Сергей.
— Ничего не сволочи, — возразил Владимир. — Были бы наши на их месте — то же самое сделали бы.
— То есть как это?
— А так. Поживешь вот, увидишь. Потому что враги-то мы уж очень непримиримые, — пояснил он. — Конечно, издеваться — вон как петлюровцы: шомполами, нагайками да четвертования шашками, — это мы не будем, но ведь я и сам не задумался бы уничтожить при удобном случае всякого врага.
— Но раненый?
— Раненый? — усмехнулся Владимир. — Посмотрел бы ты, как этот раненый всаживал пулю за пулей из нагана в дверь, когда к нему ломились. Офицер так и тюхнулся.
Жаль только, что своя последняя осечку дала. Вот и попался. Нет, брат, — прибавил он, немного подумавши. — Коммунист может быть или у своих — живым, или у врагов — мертвым. А… раненый? Слишком уж это дорого будет ему стоить…
Пока приятели разговаривали, Николай разыскивал тетку.
Соломинка оказалась совсем рядом, и он без труда узнал от первой же повстречавшейся хохлушки, где живет Марья Сергеевна Агорская.
Подошел к беленькому домику с небольшим садом, засаженным кустами сирени, и остановившись заглянул сначала в щелку забора.
За небольшим столиком в саду сидели две женщины и пили чай. Внимательно приглядевшись, он узнал в одной из них свою тетку.
Николай отворил калитку.
Обе старухи испуганно смотрели на него, но он уверенно подходил к столу.
— Здравствуйте, тетя.
— Что?.. Что такое? — с беспокойством спросила одна из сидящих.
— Не узнали, должно быть? Николай, ваш племянник.
— Ах, батюшки мои! — взмахнула тетка руками. — Да откуда же ты? Ну, иди, поцелуемся.
— Эммочка, Эмма, — закричала она после первых приветствий, — иди сюда, беги скорее, смотри, кто к нам пришел.
На ее зов из двери выбежала девушка лет девятнадцати в ситцевом беленьком платьице, с книжкой в руках, и удивленная остановилась.
— Твой двоюродный брат. Да поздоровайся же, чего же столбом стоять?
— Здравствуйте, — подошел к ней Николай, протягивая руку.
— Здравствуйте, — ответила Эмма.
— Да вы что? — вскричала тетка. — Или на балу познакомились? Вместе на стульях верхом катались, а теперь здравствуйте!
— Это еще от непривычки, — звонко засмеявшись, сказала Эмма. — Садись пить чай.
Николай сел. Старуха засыпала его разными вопросами.
— Ну, как мать, сестры?
— Ничего, живут.
— А отец? Ох! — вздохнула она, — непутевый он у тебя был. Наверно в большевики пошел.
Николаю ничего не оставалось делать как подтвердить, что отец точно «в большевики пошел».
— А ты что в эдаком облачении? — ткнула она пальцем на его гимнастерку. — Или тоже забрали?
— Забрали, — уклончиво ответил Николай. Он не хотел сразу огорчать ее.
— Вот что… В полку что ли служишь?
— Нет, на курсах учусь.
— Учишься? — протянула она. — Юнкер значит вроде как? Ну, доброволец видно, а то и коммунист, пожалуй?
— Мама, — прервала ее Эмма. — Уже давно звонили.
Опоздаете намного.
— Правда, правда, — засуетилась старуха. — Не пропустить бы. Поди уж «от Иоанна» читают.
Вскоре обе старухи ушли, и Николай остался с Эммой вдвоем.
Далеко чуть-чуть звонили колокола.
Николай посмотрел на Эмму и улыбнулся.
— Слушайте, то есть, слушай, — поправился он. — Если бы не я, то ты верно тоже пошла бы в церковь?
— Пошла бы, — ответила она. — Сегодня служба большая. А ты, должно быть, никогда не ходишь?
— Никогда.
— Почему? Значит правда, что ты — коммунист?
— Правда, Эмма.
— Жаль.
— Почему же? Я так только горжусь этим.
— А потому, что пропадешь и ты, когда коммунистов разобьют. А во-вторых — без веры все-таки очень нехорошо.
— Но позволь, — удивился Николай. — Во-первых, почему ты знаешь, что нас разобьют? Мы и сами на этот счет не промахнемся. А во-вторых, мы тоже не совсем без веры.
— Какая же у тебя вера? — засмеялась она. — Уж не толстовская ли?
— Коммунистическая! — горячо ответил Николай. — Вера в свое дело, в человеческий разум и торжество не небесного, а земного, нашего царства — справедливого труда. А главное, — вера в свои руки и только в собственные силы, с помощью которых мы этого достигнем.
Эмма удивленно посмотрела на него.
— О! Да ты — фанатик.
— А ты — разве нет?
— Нет, — на минуту задумавшись, уклончиво ответила она, потом хотела еще что-то сказать, но промолчала.
— А сознайся, что ведь ты веришь-то больше по привычке? — немного насмешливо сказал Николай.
— А хотя бы и так, — вспыхнув, ответила она, раздосадованная тем, что он так верно ее понял.
Немного помолчали.
— Расскажи мне что-нибудь о Москве, — примирительным тоном сказала Эмма. — Здесь так много разных слухов.
Николай начал довольно сухо, но потом увлекся и разгорячился. Тетка от его рассказа пришла бы в ужас.
Эмма слушала внимательно, но недоверчивая и ироническая улыбка не сходила с ее губ. Когда же он с жаром стал говорить о рабочих и даже работницах, с оружием в руках защищавших революцию в Питере, она только спросила:
— Но это должно быть в большинстве — испорченные женщины?
— Ты сама испорченная! — вскричал Николай и быстро встал, намереваясь уйти.
— Постой, — мягко взяла она его за руку. — Не сердись.
Николай не ушел, но сидел молча, — рассказывать больше не стал.
— Что ты читаешь? — спросил он, заметив лежавшую на столе книжку с розовой закладкой.
Она подала ему небольшой томик каких-то рассказов и, как бы извиняясь, заметила:
— Это — еще из маминых. У нас трудно хорошую книгу достать.
— Хочешь, я принесу тебе? — предложил Николай.
— Хорошо, принеси, но только не революционную.
— Как ты предубеждена, Эмма, — засмеялся он.
— Не предубеждена, а не люблю скучных книг. Да и мама будет недовольна.
— Я принесу не скучную, а уж относительно мамы — ладь сама, как знаешь, кажется, ты ведь уж не ребенок.
Он встал и добавил:
— Ну, а теперь я пойду.
— Куда ты пойдешь? — остановила его Эмма. — Смотри, какая темнота. — Ты по здешним горам
