унтерцер, проводи занятия! — закричал Хестанов. — Почему беспорядок?
— Устав бить не дозволяет, — тихо сказал Будённый.
— Что мне устав? Я сам себе устав! А ты что? Бунтовать солдат?
— Солдат — человек, — твёрдо сказал Будённый.
— Да я тебя в пыль разотру! — заорал Хестанов и замахнулся на Семёна Михайловича.
Но Будённый перехватил его руку и сам тяжело ударил Хестанова по лицу. Тот упал. Но тут же вскочил на четвереньки и заорал:
— Бунт! Бунт!
Он побежал, озираясь на молчавших драгун. И долго они ещё слышали истошный крик вахмистра:
— Убил! Убил! Бунт!
— Пропадёшь, Семён Михайлович, — сказал один из драгун. — За такое — полевой суд.
— А за что пропадёт? — воскликнул другой. — За то, что за нас вступался? Кузьменко в обиду не дал?
Драгуны зашумели. Они от всей души хотели спасти любимого унтера.
Бойкий Васильков шлёпнул по лбу ладонью:
— Братцы! Придумал!
Солдаты зашептались…
Вскоре Хестанов вернулся. Щека у вахмистра покраснела, вспухла и была повязана носовым платком, голубым с белыми крапинками.
— Взвод! Смирно! — заорал он, подбегая.
За вахмистром шёл взводный командир, ротмистр. Драгуны замерли. Замер Будённый.
— Драгуны! — выкрикнул ротмистр визгливо. — В моём взводе совершено страшное злодейство. Подчинённый поднял руку на своего начальника. Унтер-офицер Будённый, три шага вперёд!
Будённый вышел на три шага вперёд.
— Отвечай! Ну? — спросил взводный.
— Ничего не знаю, ваше благородие, — отчеканил Будённый.
— Запираешься? Хоменко, два шага вперёд! Ты что скажешь?
— Ничього не кажу, ваше благородие, — ответил Хоменко.
— Покрываешь?
— Кого? Не знаю, про що пытаете. Ничього не бачив, ваше благородие!
— Не бачил? Два шага назад! Васильков! Два шага вперёд! Расскажи ты! Ты видал?
— Никак нет, ничего не видал, ваше благородие! — отрапортовал Васильков.
— Так кто же, по-твоему, вахмистра побил? Святой дух? Я тебя, Васильков, спрашиваю: святой дух?
— Дозвольте доложить: помрачение нашло на господина вахмистра. Як навесили торбы на лошадей, господин вахмистр проходили по коновязи. Не остерёгшись коня Испанца, получили копытом по морде!
— Смеёшься?!
— Как перед попом на исповеди!
— Два шага назад! Ать-два! Ткаченко! Два шага вперёд! Кто ударил вахмистра? Отвечай!
— Конь Испанец копытом по морде, ваше благородие!
— Щербаков!
— Конь Испанец, вашбродь!
— Архипов!
— Так что я скажу, конь Испанец!
— Корешков!
— Испанец, вашбродь!
— Прокопенко! Н-ну?
— Так что конь Испанец копытом по морде! — уже совсем весело отрапортовал Прокопенко.
— Кузьменко! Два шага вперёд!
На два шага вперёд вышел Кузьменко. Ротмистр уставился на драгуна, побитого вахмистром. Спросил:
— А тебя кто размалевал?
— Конь Испанец заодно с господином вахмистром, — доложил Кузьменко.
— Какой же тебя конь Испанец, чего брешешь, чёрт? — не выдержал Хестанов.
— Сами меня в том уверили, господин вахмистр, — тихо, но значительно ответил Кузьменко.
— Бунтовщики, ваше благородие! — взвыл Хестанов.
— Дурак! Явишься ко мне в канцелярию! — приказал ротмистр и ушёл.
В обед конь Испанец получил тридцать две порции сахара, ровно столько, сколько драгун служило во взводе.
Сахар конь Испанец очень любил.
Белые отступали, уводя за собой восемь конников. Захватили их в пылу боя, окружив со всех сторон.
У пленников отобрали коней, полушубки, брюки и сапоги.
Ночь была холодная и сырая. Падал густой, мокрый снег. Бойцы окоченели от холода.
— Хлопцы, — тихо сказал бойцам командир эскадрона товарищ Бобриков. — Нам всё одно помирать. Допрашивать будут — молчите, о чём бы ни спросили.
— Не разговаривать! — И один из белогвардейцев толкнул Бобрикова в спину прикладом.
Они уже подходили к станице, занятой врагами.
Во дворе ржали кони, лаяли встревоженные собаки. Во многих домах горел свет.
Конвоиры ввели пленных в избу. В углу под иконами сидел краснолицый полковник с большим животом.
Полковник был зол. Тридцать тысяч отборных белых кавалеристов не смогли одолеть в бою трёх тысяч будённовцев.
«Разросся, что ли, корпус Будённого? — думал полковник. — А ну-ка, расспрошу пленных».
— Вот что, — сказал он захваченным в плен будённовцам. — Я вас расстреливать не стану. Быть может, даже отпущу по домам. Вижу, устали вы воевать. И, наверное, скучаете без родных, без ребят.
Пленные молчали.
— Какие части участвовали в бою? Какие имеются в запасе? Расскажете — отпущу на все четыре стороны…
Восемь полураздетых бойцов стояли перед белогвардейским полковником.
— Благодарим вас, господин полковник, — сказал Бобриков. — Только мы не хотим идти по домам. И вовсе мы не устали. Дома нас подождут, а ребятишки подрастут, пока мы воюем. И не скажем мы вам, какие части участвовали в бою. А если интересуетесь насчёт запасных войск, то их у нас неисчислимая сила. Все рабочие возьмут винтовки, и все крестьяне винтовки возьмут. И не вернутся домой, пока вас не добьют.
У полковника ощетинились усы. Он встал:
— Кто командир? Назовите его — и я вас отпущу.
Все восемь бойцов были без обмундирования, в одном белье. Они только переглянулись. Будённовцы твёрдо решили не выдавать своего командира.
Полковник подошёл к бойцу, который больше всех замёрз и стучал зубами. Полковник думал, что будённовец стучит зубами от страха.
— Говори сию минуту, кто командир, если хочешь жить…
Но ответил боец:
— Ставь меня к стенке, а я тебе ничего не скажу.
— Ты говори! — крикнул полковник другому. Но будённовец только усмехнулся в ответ.
Тогда полковник приказал запереть пленных в нежилую избу и приставить к ним часового.
…В пустой, холодной избе конники легли, тесно прижавшись друг к другу. За окном взад и вперёд ходил часовой.
— Товарищи, — прошептал Бобриков, — неужели мы так запросто и помрём?
Бойцы прислушались к словам своего командира.
— Не должны мы зря помереть, — продолжал он. — Будённый ввосьмером станицу Платовскую брал. Отряда тогда у него не было. Было только семь смелых товарищей. Не побоялись они ни орудий, ни пулемётов. Будённый всегда говорит: «Смелость города берёт».
— Что же делать-то? Часовой сторожит, — сказал кто-то.
— Нет, не должны мы зря помирать, — поднялся плечистый, рослый будённовец.
Раньше он был кузнецом, а потом пошёл добровольцем в конницу.
— Попробую, — сказал он, подошёл к окну, прислушался, взялся за раму, натужился и вырвал её.
Все замерли: не услышал ли часовой?
Но за окном была тишина.
Кузнец полез в окно первым. Он увидел задремавшего часового.
— Не спи, дурак! — И кузнец, оглушив часового, кулачищем, забрал у него винтовку.
Один за другим вылезли бойцы. В деревне всё спало. Только в избе, где полковник вчера допрашивал пленных, ещё горел свет. У крыльца были привязаны кони.
