Наверное, я долго сидел в классе, вспоминая давнишние годы и вдыхая сквозь раскрытое окно воздух раннего утра - прозрачный, чистый, прохладный. И думал о том, что всё сделанное человеком в утро его жизни в детстве и юности - будет напоминать о себе всю жизнь.
И снова и снова я вспоминал слова отца: "Что даёшь - получаешь обратно, что не даёшь - теряешь навсегда".
Вот вы прочтёте это и скажете: стоило ли повторять? А я ведь чем становлюсь старше, тем чаще и чаще повторяю эти отцовские слова, понимая всё больше и больше: надо делать людям подарки - радовать их чем можешь. От этого сразу легче на душе. Люди от этого становятся добрее, мягче. А среди добрых людей и жить легче.
Прозвенел звонок, пробудив меня как бы от забытья. По коридору затопали сотни ног. Разные голоса шумели, сталкивались, перекрикивая друг дружку. Это было как морской прибой.
Сухое описание того, что я испытывал, ничего вам не даст. Когда почти что через полвека пойдёте в вашу школу, сядете за вашу парту и услышите школьный шум, в котором вы росли, вы поймёте меня.
Всё было, как десятки лет назад: дребезжащий звонок, топот ног, гул голосов.
ПРАЗДНИК
Дверь в коридор была раскрыта, и я видел, что происходило в классе напротив. Я искал знакомые лица среди тех, кто входил в тот класс.
Вот вошла женщина, толстая, как Софья Сергеевна Ежина. Только с лицом добрым и застенчивым. Она хотела сесть за парту, но, видимо, поняла, что это ей не удастся, принесла стул и расположилась рядом.
А класс наполнялся людьми, причём мне были видны только головы. И головы эти были с проседью или совсем седые, с жиденькими зализанными волосами или совсем гладкие - безволосые. Я видел сутулые спины людей, словно они принесли сюда на плечах долгие и тяжёлые годы своей жизни.
Нет, моих соучеников среди них не было. Все эти люди были моложе меня, хотя и им уже, наверно, уступали место в троллейбусе и метро.
"Значит, я старик, - подумалось с грустью. - А мои товарищи - те, которые слушали голоса пушек гражданской войны, - воевали в Великую Отечественную, иногда рядом с сыновьями, их мало осталось на земле".
В том классе, напротив, старенькая женщина, худенькая, как девочка, тихим голосом вызывала к доске:
- Петя.
- Соня.
- Аркаша.
И выходили из-за парт, грузно ступая по скрипучему полу, седые и тучные, сутулые и морщинистые Пети, Сони, Аркаши.
- Петя, - спрашивала старенькая учительница, - Петя, скажи нам, что ты приготовил на сегодня?
И Петя рассказывал о гидростанции - второй по величине в мире, где он устанавливал турбину, и ещё о другой станции, тоже очень большой, где он был главным строителем, и ещё об одной гидростанции на далёкой сибирской реке. Он называл города, горы и реки, но учительница прервала его:
- Погоди балаболить. А я думала, Петя, что ты никогда не будешь хорошо знать географию. Помнишь ту четверть...
О приготовленном к этому уроку рассказывали и Соня и Аркаша. Они даже писали и чертили что-то на доске мелом, а в классе им аплодировали, иногда вдруг за всеми партами смеялись. Но я слышал и другое: хлюпали носами, сморкались, причём все сразу.
Потом соседний класс ушёл шумной гурьбой. Кто-то, проходя мимо, задел дверь, за которой в углу класса сидел я.
А я ждал, когда же раскроется дверь и ученики войдут в класс, где я сижу. Я смотрел на дверь, и мне казалось, что секунды отсчитывают не часы, а моё сердце считает мгновения.
Но дверь не раскрылась.
Топот ног и гул голосов прокатились, как шквал, утихали. Потом поспешно простучала пара каких-то опоздавших каблучков, и стало совсем тихо.
От окна потянуло запахом акации.
За дверью прошаркали шаги. Это мог быть старик сторож.
Я вышел из класса и столкнулся со сторожем в тёмном халате. Полой этого халата он протирал очки.
- Что же вы? - сказал старик. - Пришли на праздник и не идёте в зал?
- На праздник? - удивился я.
- Ну да. Сегодня сто лет нашей школе. Вы же из другого города приехали. Вы с поезда?
- С поезда.
- Я же говорю...
Он протёр очки, надел их, став от этого как-то строже, и пошёл по коридору. Я заторопился за ним.
"ЗЕРНО СЛОВ"
В зале было так много народу, что мне пришлось стать в дверях и, поднимаясь на носки, смотреть на то, что происходило.
В первых рядах сидели первоклассники, а чем ближе ко мне, тем всё более и более высокие мальчики и девочки. На помосте вроде сцены, которого в мои времена не было, танцевали две малышки, отчего косички у них смешно подскакивали. И я вспомнил, как, будучи первоклассником, пришёл сюда с мамой на первый в своей жизни школьный праздник. Мама привела с собой Муську потому, что её дома не с кем было оставить. С моря иногда постреливали из орудий, и мама боялась, что Муська испугается артобстрела. Нет, Муська была не из таких. Когда на этом празднике Серафима Петровна, хлопнув в ладоши, крикнула: "Кто хочет танцевать со мной?" - Муська боком-боком потопала к учительнице и, смешно подскакивая, затанцевала. А её-то от пола чуть было видно... Малышка. Пять годов. Я смотрел на неё, а когда посмотрел на маму, увидел: щёки у неё мокрые.
- Мама, ты что?
- Ничего, не обращай внимания. - Мама вытерла слёзы. - Это я так...
Мамы уже нет. И отца у меня нет. Что с того, что я сам отец. Ведь отец и мама одни. Детей может быть много. А мама и отец... Их у меня никогда больше не будет. Никогда...
Вдруг будто взлетела шумная стая птиц - это зааплодировали в зале. И я вернулся из прошлого в настоящее. Теперь на возвышение поднялся парнишка, чем-то напоминавший мне Виктора. Он произнёс отрывисто, будто выкрикнул в зал:
- "Зерно слов". Стихотворение Асеева.
Потом откашлялся, тряхнул головой, будто собирался прыгнуть в воду, и начал:
От скольких людей я завишу...
Парнишка посмотрел в зал, пробежал глазами по головам и встретился взглядом со мной.
"Забыл слова?" - мелькнуло у меня в голове.
Нет, потом я понял, что он так читал: с паузами, с выражением, встречаясь с глазами зрителей в зале. Одним словом - хорошо читал.
Первую строчку он повторил и затем читал дальше:
От скольких людей я завишу:
От тех, кто посеял зерно,
От тех, кто, чинил мою крышу,
Кто вставил мне стёкла в окно;
Кто сшил и скроил мне одежду,
Кто прочно стачал сапоги,
Кто в сердце вселил мне надежду,
Что нас не осилят враги;
Кто ввёл ко мне в комнату провод,
Снабдил меня свежей водой,
Кто молвил мне доброе слово,
Когда ещё был молодой.
О, как я от множеств зависим
Призывов, сигналов, звонков,
Доставки газеты и писем,
Рабочих у сотен станков;
От слесаря, от монтёра...
Он читал ещё немного это стихотворение. Но я не помню последние строчки. Мне всё больше и больше казалось, что передо мной Виктор. И я ушёл...
ШУТНИКИ
Во второй половине дня я бесцельно бродил по городу. Было жарко, хотя деревья разрослись так, что соединялись над головой, и казалось, я шёл не по улицам и по аллеям, а по зелёному тоннелю. И тени от листвы были под ногами, как шкура какого-то пятнистого зверя.
Мне захотелось пить, и я подошёл к прилавку, который выходил прямо на улицу. На прилавке было много больших разноцветных колб с сиропами оранжевыми, красными, зелёными, жёлтыми... Лучи солнца пронизывали колбы и цветастыми шарфами ложились на асфальт. Сиропы эти были очень соблазнительными, но у меня так высушило рот, что захотелось чистой холодной пузырчатой воды - без сладкого и липкого.
- Вам с каким сиропом? - спросила продавщица в белом халате.
- Мне, пожалуйста, без сиропа.
- Без какого: без малинового или без вишнёвого?
- Шутите.
- А с шуткой, гражданин, вода слаще и жить веселей. - Шипящая струя наполняла стакан, а продавщица говорила: - У нас, гражданин, все шутят...
Она видела во мне приезжего и не признала своего земляка.
Потом я ехал в троллейбусе без кондуктора. Голос водителя разносился по всему длинному вагону. Он рассказывал о достропримечательностях города и время от времени говорил:
- Платите за проезд, берите билеты. За четыре копейки вы увидите в окнах наш прекрасный город. А без билета ничего не увидите, потому что будете смотреть только на дверь: не идёт ли контролёр?..
В окне троллейбуса я видел целые кварталы цветочных ковров, а в конце поперечных улиц сверкало синевой море.
В ПОРТУ
Вечером я ушёл в порт. Хорошо было идти в бесконечную темень, унизанную разноцветными огоньками сигнальных фонарей и светящимися многоточиями иллюминаторов.
Синеву ночи резали сабли прожекторов.
В тишине шептались волны, и склянки на кораблях музыкально отбивали время. Кроме этих звуков, мне слышался шум ветра в парусах, хотя в порту не было ни одного парусника. Вместо них стояли, впаянные в черноту литой чаши порта, многоэтажные теплоходы - белоснежные, многооконные красавцы. Даже "Карелия" показалась бы рядом с ними жалким судёнышком.
