Носовой в нее - бах! бах! - двустволка у него. Да куда там! Умудрись-ка, попади ей в головенку. Головенка-то и вся меньше спичечного коробка. Он живо все свои последние патроны расстрелял, а гоглюшка по-прежнему нас по всему плесу водит.
Пересели: теперь тот, что в веслах видел, на носу устроился, - тоже он с двустволкой. А отсраелявшийся в весла сел.
Опять пальба пошла: бах! бах! да бах! бах! - и все мимо!
А жара. У гребца рубаха к телу прилипла: взмок.
И второй стрелок все свои патроны кончил.
- Ну, теперь ты, - мне говорят.
Думаю: "Ладно! Возьму пониже, покажу им, как стрелять-то надо".
- Только, - говорю им, - я отсюда, с кормы. Мне так сподручней.
Приладился половчей, - как раз она тут и выскочила. И даже спинку маленькоо показала.
Я приложился, под нее взял - ббах! Да сам видел: раньше выстрела она под воду ушла. Дробь так дорожкой и прошла над ней по воде.
Ах ты, шут!
Скорей патрон переложил и жду: где теперь объявится? И оба товарища глядят, с воды глаз не сводят.
А вода - ну чистое зеркало! Ни морщинки нигде. Время-то уж подходило к полудню, ветерок улегся.
Глядим в шесть глаз.
Проходит минута, другая, третья... Кто их знает, сколько их прошло: на часы-то ведь не глядели. А только и так понятно: что-то уж больно долго нет гоглюшки.
А уж не показаться ей нам никак невовзможно: по самой середине плеса мы... До любого берега или там тресты добрых полкилометра. Никакой гагаре не донырнуть. А у ней еще крыло подбито.
И кружим мы по плесу, и кружим, - все глаза проглядели.
нет гоглюшки!
А ведь и быть того не может, чтобы нигде не было. Врешь, где-нибудь полжна же быть! Глядим.
Еще время проходит, - ее все нет.
Товарищи мои молчат.
Потом один говорит:
- Давайте рассуждать спокойно.
Первое: проглядеть ее на такой глади мы втроем не могли? Не могли: раньше ведь каждый раз видели, как голову высовывала.
До берега она донырнуть не могла? Не могла.
Утонуть утка живая или мертвая не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?
Другой говорит,
о- Дело ясно: стреляли мы в нее, стреляли - и так дробью ее начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая - тяжелей камня.
Посмеялись.
Жкрко, - у меня в горле пересохло.
- Вы, - товарищзам говорю, - глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.
ружье положил, сам через борт перегнулся.
Перегнулся за борт - и чуть не крякнул!.. И пить не стал: сразу расхотелось... Выпрямился.
- Давай, - говорю, - ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка, - ушла от троих охотников. Так уже, значит, жить ей да жить.
Куда там! Они, конечно дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.
Мне что? Я молчу.
Хватило у них терпенья ещю с полчаса дожидаться.
Наконец один и говорит:
- Ну, - говорит, - если уж столько времени не показалась, - значит, ушла. А уж как ушла, - совершенно даже непонятно.
Меня смех разбирает, только виду не подаю.
- А может, - говорю, никуда не ушла? Может, еще покарулисть желаете?
- Да нет, - говорят, - чего уж там.
- Дгомой, куда же больше?
- Так, - говорю, - охотнички дорогие. Выходит, с носом?
Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.
- Выходит, что так, - признались.
- Ну, гребите.
У берега подвел я лодку прямо к тресте.
- Ну, а теперь, - говорю, - глядите, как эта водоплавающая нас умных - провела.
Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь - и вот вам, пожалуйста, двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!
У охотников моих глаза на лоб. Я гоглюшку всю оглядел, вижу - крыло у нее маленько только попорчено.
- Ничего, - говорю, - срастется, только крепче будет. Поживет еще, полетает. Нашего брата, охотника, не раз еще в задор введет.
И пустил гоглюшку в тресту.
Она - нырк! - и пропала.
Товарищи мои:
- Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?
И за ружья.
Забыли, что ружья у них пустые.
Так и ушла гоглюшка в тресту.
Навещал я ее после, - с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.
Тогда улетела.
Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?
Ведь пока мы ее по всему плесу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась - да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.
Не наклонись я за борт - воды испить, - так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.
А и сказал бы кто, - не поверили бы, пожалуй.
ХРАБРЫЙ ВАНЯ
Да что я все про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеют играть. Спросите-ка вот нашего Ваню, - того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, - он знает.
С того случая, с зайца-то, его девочнки Храбрым Ваней прозвали. задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, - опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, желтые цветы, просто сказать - болото. Прозывается - Гаденьячье. И не зря: как ни пойдешь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
- Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошел. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца и пошел.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, только сам я его там и застал.
- Глянь, - говорит, - дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
правильно: две гадюки у него битые, - перед собой на палочках несет. Одна серая с черной зигзагой на спине, другая как есть вся черная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у нее в зубах яд.
- Как же, - говорю, - ты нехрабрый, Ваня. Эких страшненьких забил.
- Я, - говорит, - их прутом, прутом. А они все шевелстся. Умаялся очень.
- Дак что ж, Ваня, давай сядем, - отдохнешь. Домой вместе пойдем.
Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
- А что, - спрашивает, - дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
- Чтоб умирали у нас, - говорю, - от гадюсьего яда - что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, - это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, - сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубом не достать до тела.
- Я, - говорит, - нарочно так, дедушка: пускай все видят, что не робкого десятка. Я еще и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
- Мне что? Я не скажу.
- Штаны, вишь, у меня долгие - до самых пальцев. И столстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмет?
- Пожалуй, что и не возьмет. Да ведь снизу может, - под штатину-то.
Не успел я это договорить, гляжу, - что такое с Ваней моим сделалось? Разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остеклянели, - сейчас закатятся...
Я - к нему. Опустился перед ним на коленки:
- Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мертвыми губами:
- Мне под... под шта... штан... - выговорить не может. Шепчет: Склизкий... Гад...
Глянул я ему на ноги, - под одной штатиной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
Хватить парнишку палкой по ноге?
Гад его же и куснет.
За хвост оттудова вытащить?
Хвоста уж и не видоно. Уж под коленкой у него топорщится.
- ВАняшка, - кричу, - Вань! Да ты брыкнись что есть соилы, может и вылетит. Брыкнись!
Ваня мой ни жив ни мертв.
- Да ну, Вань!Ну!..
Ваня мой на спину повалился - да как взбрыкнет!..
Я наклонившись стоял, - отскочить не успел.
И прямо в лицо мне плюхнуло - холодное, мокрое, мягкое!
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь, на земле между нами, - кто бы, вы думали?.. - здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, чтоб тебе неладно было!
И вот, - хотите верьте, хотите нет, - перевернулась на брюхо, прыг-прыг да прямо Ване на босу ногу и опять под штанину хочет, - так вверх и лезет!
Тут уж Ваня опомнился, - как поддаст ее! Кувырком через кочки улетела.
И, скажи ты на милось, не иначе это, как от нас же и пряталась. Нашла себе норку.
Так вот какие прятки на свете бывают.
ТАЙНА НОЧНОГО ЛЕСА
(Рассказ юнната)
Здорово мне захотелось добыть белую куропатку. В наших местах это редкая дичь. Подпускают они близко, да всегда так неожиданно срываются, что каждый раз вздрогнешь, и пока сообразишоь, что да как, они уже далеко. Ну и смажешь, конечно.
А вот Кузя-пвстушонок нет-нет да и принесет из лесу, где лошадей пасет, две-три штуки. И ружье-то у него - бердана какая-то допотопная, вся в дырьях, на двадцать шагов с подбегом бьет. А вот поди ж ты!
Все-таки я у него выпытал, как это он ухитряется.
Оказывается, он их ночью бьет. Разведет на мшарнике костер и спрячется рядом в кусты... И белые куропатки целым выводком приходят к костру. Тут уж, конечно, не шутка в них, в пеших-то, попасть в десяти шагах.
