спустилась в сад и с величайшей осторожностью отбросила в траву чёрно-зелёную кощейку.
— Прости меня, змеечка. Не держи зла… И спасибо, что помогла!
Та, ничего не ответив, поспешно скрылась в кустах. Наверняка помчалась Кощею докладывать, эх…
Одолеваемая невесёлыми мыслями, Василиса вошла из сада в покои, как вдруг почувствовала из общей залы запах пирогов. Настоящих, представляете? Не того хлеба, похожего на подошву, который стряпали в Нави, а сдобного, пышного — такой Марьяна пекла, когда они ещё в Дивнозёрье жили. Только вот откуда бы взяться такому богатству, коли пшеница в суровом навьем краю еле-еле вызревает? Да и Марьяна со вчерашнего дня вряд ли вставала с постели…
Влекомая любопытством, она пошла прямо на запах и ещё больше удивилась, когда услышала мелодичный звук пастушьей окарины.
В общей зале прямо на столе сидела, поджав под себя одну ногу, какая-то нахальная босоногая девица и дудела в свою дуду. Рядом с ней стояло блюдо с пирогами — это они так ароматно пахли на всю округу. Под столом на подушечке для ног сладко посапывала злыдница Маруська. Василиса удивилась — злыдницам ведь не нужно спать! Но тут её взгляд упал на фонтанчик с яблоками, где любили гнездиться кощейки, — и увиденное потрясло её больше, чем дремлющая Маруська. Все змеи тоже спали!
— Эй, ты кто такая? — ахнула Василиса, придирчиво рассматривая девицу.
Может, Кощей себе новую жену присмотрел? Нет, слишком уж просто одета — на нищую пастушку князь вряд ли обратил бы свой благосклонный взор. Может, служанка? Но зачем нанимать живую девицу, когда есть сколько угодно мёртвых да верных?
Девица моргнула болотно-зелёными глазищами, отняв окарину от губ, прошептала:
— Елькина подружка я. Пришла её из плена выручить, — и тут же продолжила играть.
— Это чтобы змейки нас не слышали? — догадалась Василиса, и незнакомка кивнула.
Да, эта Елькина подруга, пожалуй, была из дивьих. Вон, из-под платка пшеничная чёлка пробивается, а с другой стороны, где тряпка сбилась, ухо торчит острое. А лицо всё в веснушках сплошь. Складное даже, только слегка грубоватое.
— Неудобно, наверное, одновременно играть и говорить?
Веснушчатая девица снова кивнула, не отрываясь от окарины, и только глазами на пирожки стрельнула: мол, угощайся. Нет уж, спасибочки! Василиса решила, что ни крошки в рот не возьмёт, пока во всём не разберётся.
— Так дай свою свистульку Маруське, пущай она играет. А уши ей воском залепим, чтобы не засыпала.
Девица от такого предложения аж поперхнулась. Пока она пыталась откашляться, змейки зашевелились. Ишь чуткие какие — вмиг просыпаются.
— Играй! — прикрикнула на неё Василиса, хлопнув между лопаток.
Как ни странно, это помогло. Найти воск и слепить затычки было делом пары мгновений. Василиса растолкала сонную Маруську и, пока та клевала носом и тёрла круглые — навыкате — глаза, быстро разъяснила задание:
— Играй, пока я не скажу перестать. Ясно?
Получив утвердительный кивок, она быстро запихала воск в волосатые уши злыдницы, отобрала у Елькиной подруги окарину и сунула Маруське в когтистые лапы.
Та, недолго думая, принялась дуть со всей мочи, беспорядочно зажимая отверстия. Нет, было даже не противно, но у дивьей девицы, конечно, складнее получалось.
— Ну ты даёшь! — шёпотом восхитилась незнакомка, хлопая в ладоши. — Злыдницу приручила. А все говорят, мол, они глупые, как пробки, и подчиняются только некроманту, который их поднял.
— Некро… кому?
— Ну, чародею, со смертью договорившемуся. В нашем случае — Кощею.
Маруська так старалась, что за периодическими взвизгами свистульки шёпот дивьей девицы было плохо слышно, поэтому Василисе приходилось изрядно напрягать слух.
— Вообще, это не я Злыдницу приручила, а моя сестра, — она шмыгнула носом.
Признаваться не хотелось, но чужую похвалу получать — невелика честь.
— Выходит, сестра твоя — чародейка? — прищурилась девица.
— Нет, просто сердце у неё доброе.
— А у тебя?
Василиса не понимала, к чему эти странные расспросы, поэтому просто пожала плечами:
— А у меня самое обычное.
— Знаешь, мало кто такое про себя скажет… — И чего она всё шепчет да шепчет? Кто их подслушает, коли все спят?
Василисе вдруг показалось, что девица эта старше, чем хочет показаться. Вроде как коза-дереза мелкая, а общается как-то… будто с высоты опыта.
— А ты сама-то какая? Добрая али злая? — не выдержала она.
Елькина подружка взяла с блюда пирожок и, надкусив, призадумалась.
— Я — разная. И добрые дела делала, и худые. Но сейчас вот Кощею собираюсь нос утереть — стало быть, добрая. Если, конечно, считать Кощея злым.
— Бр-р-р, что-то я запуталась, — Василиса помотала головой. — Кощей, конечно, злой. Вон скольких девок украл. И воюет постоянно. Куча людей из-за него погибла.
Девица спустила ноги под стол и принялась болтать ими, рассуждая:
— А представь себе: вдруг кто-то Кощея любит? Вот такого, как есть, — лживого, гадкого. Нам с тобой он хуже горькой редьки, а кому-то — медовый леденец. Не бывает единственной истины в мире.
— Это ты что ж, Кощея оправдываешь? — возмутилась Василиса, уперев руки в бока.
— Божечки упаси! — девица вскочила. — Говорю же, я Елицу спасти пришла. Где она?
— Да, говорят, в Невестиной башне. — Незнакомка непонимающе захлопала глазами, и Василиса поспешила пояснить: — Знаешь, я сама тут новенькая — за что купила, за то и продаю, но слыхала, будто бы туда Кощей неугодных жён ссылает. Тех, кто провинился чем-то, но ещё может ему пригодиться. А Елица сбежать пыталась. Вроде как с парнем своим. А ещё она под сердцем дитя носит Кощеево. Ежели сын родится, сохранят ей жизнь, а ежели дочь, то не сносить ей головы.
— Так, значит, надо мне поспешить, — дивья девица помрачнела и бросила на Невестин шпиль полный тревоги взгляд. — Ох, опоздала, выходит, помощь. Как бы теперь совсем не опоздать…
— Как
