— А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…
Он снова вытащил из сумки очки:
— А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…
Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.
Неожиданно он перебил себя:
— Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские «идеи», а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?
Гольдин даже остановился на секунду — так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.
— А ведь может и так случиться, — тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. — И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… — Он снова перебил себя: — Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…
В голосе Гольдина звучала горечь.
— Но знаете что, — сказала Наташа — если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.
Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но — странно— Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.
— Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.
Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.
— Зато когда вы вернетесь с войны…
— Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.
Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.
— Приду обязательно.
Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.
* * *
Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…
Перегабрин приходил в роту читать вслух «подвалы» «Красной звезды». Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда — сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.
— Лесник-то лесник, только вспомни хорошенько: может, не твой он дед, а дед твоего соседа, — как всегда, не унимался Ревякин. — Не может у охотника такого внука быть. Ты и блохи не убьешь!
— А кто фрица поймал? — возмущался Попрышкин.
— Подумаешь! Попробовал бы ты еще фрицев не ловить! — отвечал Ревякин.
И разведчики снова и снова приставали к Наташе с просьбой рассказать какую-нибудь историю, да такую, «чтоб дух захватило».
И снова у самого костра лежала за пулеметом чапаевская Анка. И снова прямо перед костром мчался по степи на тачанке Павел Корчагин.
— Ох, и здорово ж это они! — вздыхал внук сибирского лесника.
Посреди рассказа начинал прорезать небо пронзительный шестиствольный немецкий миномет (разведчики называли его почему-то «скрипуном»). Языки огромного пламени слизывали с неба редкие ранние звезды. Разведчики разбегались по ямам.
«Скрипун» прекращал концерт. Разведчики опять собирались вокруг костра.
* * *
— Поздравляю вас с присвоением офицерского звания. — Начальник отдела кадров протянул Наташе большую ладонь. — А это вам лично от меня подарок. — Он вытащил из планшетки пару новеньких фронтовых погон — зеленое поле с маленькой звездочкой посредине.
Наташа вернулась в блиндаж разведотдела и, сев в свой уголок, стала пришивать погоны к новой гимнастерке, сшитой батарейным портным.
Медников сидел за столом и медленно отхлебывал из кружки горячий чай:
— Зобнев, отчего чай сладкий — от сахара или от ложечки?
— От сахара, товарищ старший лейтенант.
Медников щедро сыпал сахар в кружку ординарца:
— Пей. Сладко?
— Нет, товарищ старший лейтенант.
Медников наливал чай заново и, старательно размешивая ложечкой, отодвигал сахар на другой конец стола:
— Пей. Сладко? Что, опять нет? Ну вот, а ты говоришь!
Он снова придвигал Зобневу сахар.
Поймав на себе осуждающий Наташин взгляд, Медников встал и подошел к ней:
— Что это вы делаете? Погоны достали новые? Ба! Да у вас офицерские уже. Что ж молчите? Поздравляю. Честное слово, рад, как за себя. Растет наш отдел не по дням, а по часам!
Медников повернулся на каблуках:
— Это же замечательно! Только вот что, Наташа: теперь многое придется вам изменить. Всегда нужно помнить об этих вот звездочках. Агитируете? Беседуете? Теперь как офицер вы можете просто приказывать. И всё. Пусть выполняют.
— Но ведь тем-то и отличается советский солдат, что…
— Я вам сказал свое мнение. Честное слово, спорить об этом не стоит.
Он ушел…
Через три дня Наташа спустилась в блиндаж и увидела, что все стены оклеены газетами из подшивки «Красной звезды». Блиндаж выглядел чистенько и весело, но Наташа пришла в отчаяние: «Красная звезда» была основным пособием для агитационной работы в роте.
— Товарищ старший лейтенант, что же вы сделали?
— Товарищ младший лейтенант, я, собственно говоря, ничего не делал, — ответил Медников. — Я только приказал, чтобы в блиндаже было уютно и чисто. Вы против этого разве? А Зобнев как находчивый ординарец мигом разыскал сподручный материал. Подшивка вам ни к чему.
Медников сменил тон и сказал более дружелюбно:
— Разговоры, беседы — все это уже отошло. Как вы не поняли этого, Наташа? Газеты читаете, а устарели, как прошлогодний снег.
— А вы напоминаете мне листья, которые загордились перед корнями, — сказала Наташа.
— Зобнев, подать шпоры! — крикнул Медников. — Простите, я спешу.
Он быстро оделся, подтянул портупею и вышел из блиндажа.
…Наутро Наташа сходила в дивизионную библиотеку. С этого дня каждую ночь она сидела над томиком Ленина.
— Товарищ старший лейтенант, — сказала она однажды, протягивая Медникову книгу. — Вот, посмотрите — ленинская теория развития по спирали. Прочтите, вы поймете: введение погон — не просто повторение старого, а воспроизведение лучших черт прошлого на совершенно новой основе.
Медников отвел от себя протянутую книгу:
— Вы не в институте, а на войне.
— И что же?
— На войне не занимаются теорией. Кончим войну — будем учиться.
— На войне тоже учатся.
— У меня на это времени нет.
Через несколько минут его вызвали на передний край.
* * *
На нейтральном поле против Мархоткина разведчики обнаружили небольшую яму, заваленную буреломом. Недалеко от этого места проходил, как было установлено, немецкий кабель.
— Эх, если бы использовать яму для дневного подслушивания! — сказал однажды Аршинов.
— Хорошо, я останусь на сутки, — согласилась Наташа.
— Одна?
— Двоим не поместиться.
Ночью разведчики подползли к яме. Наташа спустилась на дно и свернулась калачиком. Ее закрыли ветками.
Как только разведчики стали удаляться, ей захотелось выскочить из ямы и побежать за ними. И зачем она согласилась остаться здесь?
Чувство беспредельного одиночества охватило ее.
«Хоть бы кто-нибудь был рядом!»
Как пусто вокруг!.. Лишь бы не думать о нейтральном пустыре, окружающем яму. Она стала вспоминать какие-то строчки, обрывки, стихи, которые ей показывал когда-то Сергей.
От слов, произносимых шопотом, пустота отступала. Замелькали обрывки каких-то разговоров, знакомые лица, широкая каменная лестница перед входом в читальный зал. Вокруг ямы вырастали знакомые стены Ленинской библиотеки. А за ними Кремль, асфальтовый простор Манежной площади, Каменный мост.
Пустота исчезла бесследно. Наташа уже знала, что она останется здесь.
Стихла перестрелка. Потухли ракеты. Словно огромная черная птица присела на поле и прикрыла его широким крылом.
…Через сутки на столе комдива лежало новое разведдонесение.
* * *Разведчики отдыхали вокруг костра. Наташа возилась с чьей-то гимнастеркой. Застучали копыта. На дороге показался конь Медникова. Медников спрыгнул и быстро подошел к Наташе.
— Только что узнал: сегодня партийное собрание штаба. За мной едет Зобнев. Сядьте на его коня, а то опоздаем.
Через несколько минут они ехали к штабу.
— А знаете, почему я поехал за вами? Доклад делает сам комдив. И тема — «Облик советского офицера». Сегодня вы многое поймете, Наташа…
