Медникова нигде не было.
— Товарищ генерал, разрешите мне выполнить ваше приказание: уточнить передний край на левом фланге Устинова, — попросил Перегабрин.
Он стоял перед генералом, не спуская с него горячих монгольских глаз, напряженный, натянутый, как струна, в коротком, ловко пригнанном ватнике.
— Ступай. Да смотри, ланцепуп, осторожнее! — прибавил генерал.
Никто в штабе не мог сказать точно, что означает любимое словечко генерала «ланцепуп». Но произносил генерал это слово всегда с оттенком немножко насмешливой и вместе с тем трогательной дружеской ласки. И если он так к кому-нибудь обращался, означало это величайшее его расположение.
Перегабрин вспыхнул, круто повернулся на каблуках и побежал вдоль траншеи…
Появились немецкие бомбардировщики. Наташа по-прежнему сидела в окопе комдива и потому, что бежать было некуда, и потому, что у нее давно уже выработалась привычка никуда не бежать во время бомбежки.
Четвертый залет самолеты делали над самым окопом генерала. Раздался знакомый свист. Бомба разорвалась где-то рядом. На землю навалился грохот. Стенки окопа осыпались. Беспрестанно взлетала земля, мешаясь с небом и опадая вниз. Генерал работал, склонившись над картой. Наташа подняла голову. Ей казалось, что самолет целится всем своим фюзеляжем прямо в широкую спину комдива. Огромный черный крест, выведенный на крыле, падал прямо на генерала. В воздухе что-то запело. Снова раздался взрыв. Стало темно. Все потеряло свои очертания. Не было видно ни клочка чистого неба.
…Когда генерал и Наташа, серые, покрытые пылью, помогая друг другу, выбрались из заваленного землей окопа, Наташа заметила, что ее полевая сумка пробита.
Налет продолжался. Генерал снова сидел в окопе, теперь уже в стороне от дороги. Он снова и снова брался за трубку:
— Двигайся! Не обращай внимания! Вот он и меня сейчас бьет. Ведь это война! Слушай, Семенихин, помни, что за тобой Грызлин. Замешкаешься — на хвост наступлю…
Перегабрин вбежал в окоп с перевязанной головой. Повязка была пропитана кровью.
— Товарищ генерал! Разрешите доложить: во рву немецкие танки. Немцы с трех сторон.
Казалось, вся кровь с его побелевшего лица сбежала в окровавленную повязку. Перегабрин качнулся и упал. Генерал наклонился к нему:
— Спасибо, сынок! Я отправлю тебя сейчас же в Москву.
К комдиву подошел офицер, дежурный по штабу.
— Не перевести ли наблюдательный пункт назад, товарищ генерал? — спросил дежурный.
— Обязательно перевести, только не назад, а вперед. Перегабрина отправить в санбат, а потом прямо в Москву на моем «виллисе».
Генерал вылез из окопа и пошел на КП Устинова. Вся оперативная группа следовала за ним.
…У дороги лежал раненый. Люди спешили к переднему краю и проходили мимо. По дороге проехала повозка со снарядами. Комдив остановился и окликнул возницу:
— Выгрузи-ка на минутку снаряды. Раненого в медпункт свезешь!
— Да что ты! Снаряды-то впереди ждут, а этот назад завсегда успеет, — отмахнулся возница. — Вот бы на своей машине и подвез, чем приказывать. А то на плечах дотащил бы. Ишь какой здоровенный!
Генерал был одет поверх мундира в серый комбинезон, и, очевидно, боец принял его за шофера. Вглядевшись в лицо комдива, он растерянно отступил к краю дороги и поднял руку к пилотке:
— Простите, товарищ генерал, не признал вас. Сейчас будет исполнено.
Генерал пошел дальше. Навстречу бежали вдоль проводов связисты, двигались пустые машины и повозки, тянулись, поддерживая друг друга, раненые — одни опирались на товарищей и санитаров, другие ползли по траве.
Обстрел дороги возобновился.
…Через десять минут комдив был на КП Устинова.
— Пришлось-таки тебе на хвост наступить. Или ты без ужина меня задумал оставить? — говорил генерал. — Как знаешь, а я сегодня в Юдине буду. Ну как, «Эрэс», сыграем по рву?
Молодой офицер, командир дивизиона «эрэс», с начала наступления находившийся при генерале, выскочил из окопа и побежал к своей рации.
Через голову полка полетели огромные черные грифели, чертя за собой по небу огненный след.
…Весть о том, что сам генерал со всеми командирами поддерживающих дивизию особых подразделений прибыл в окруженный с трех сторон полк, быстро облетела переднюю линию.
— В лоб Юдина не возьмем, это ясно, — говорил генерал, рассматривая карту. — Попробуем протолкнуть батальоны в обход. Завтра придут подкрепления. Подчистят и ров. Да и соседям, глядишь, совестно станет.
Батальон капитана Волочаева двинулся в обход Юдина.
Грызлин подключился в телефонную сеть батальона, прислушиваясь к приказаниям, которые отдавались по-ротно.
— Довезут ли Перегабрина? — сказал он, снимая наушники. — Эх, ланцепуп!.. Вот и не знаешь, где наша судьба солдатская…
* * *
Генерал ужинал в Юдине.
В блиндаж вошел лейтенант Аршинов с пачкой немецких документов.
— Захвачены разведчиком артполка Топорком, — доложил Аршинов.
Генерал протянул документы Наташе:
— А ну-ка, «министр иностранных дел», разбирайся… Топорок? — припоминал генерал. — Знакомая что-то фамилия. Был такой разведчик. Как будто ранило его, а он отказался ехать в госпиталь. Из артполка, говоришь? Да, этот самый. Хорошо, что парня тогда из дивизии не отпустили. Видно, орел. А выходила его, рассказывали, простая санитарка того же полка. Я ведь всегда говорю… — Он обернулся к Наташе. — А еще называют вашего брата — девчат — «эрзац-солдатами». Это такой «эрзац», который ничем не заменишь.
Говоря откровенно, Наташе было все-таки жаль, что фамилия Топорка дошла до генерала, а фамилия санитарки — нет.
— В бумагах разобралась? — спросил генерал. «Ладно. До того ли сейчас!» подумала Наташа и принялась за перевод.
Из документов было видно, что перед фронтом дивизии опять стоит новая часть, введенная в бой к вечеру. Кроме того, в бумагах имелся приказ по армии: всеми силами задерживать отступление, выигрывать время на промежуточных рубежах, с тем чтобы не менее трех суток удерживать в своих руках железную дорогу, что ведет на Спас-Деменск.
…Каждый день перед частью Грызлина появлялись новые немецкие дивизии. Полки, впрах разбитые под Орлом и направленные в Германию, в связи с нашим наступлением были задержаны немецким командованием в Кричеве. Здесь их наскоро латали и бросали на Смоленщину.
— Опять новая дивизия! — с досадой сказал генерал. — Это уже тринадцатая по счету за девятые сутки. «Удерживать железную дорогу не менее трех суток», — задумавшись, повторил генерал. — Так, очень хорошо… Это значит, что мы должны оседлать дорогу к утру.
Генерал постоял в раздумье, потом попросил радиста соединить его с Семенихиным.
— Алло, алло! Ворон, Ворон! Я — Орел, я — Орел. Дайте тринадцатого, дайте тринадцатого! Я — Орел, я — Орел. Прием.
— Товарищ хозяин, тринадцатый слушает.
Генерал решительно подошел к рации и отчетливо, раздельно сказал:
— Алло, Семенихин! Алло, Семенихин! Держись! Держись! Через час в моем распоряжении будут пятьдесят самолетов, пятьдесят танков и стрелковый полк. Готовься к атаке! Готовься к атаке! Я — Орел, я — Орел. Прием.
Младший лейтенант — шифровальщик, два дня тому назад присланный с курсов в дивизию и только в этом году кончивший десятилетку, с ужасом посмотрел на генерала. Его служебным долгом было следить за дисциплиной в эфире.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться. Переговоры открытым текстом запрещены. Вот переговорные таблицы. Я мигом закодирую вашу радиограмму.
Уши младшего лейтенанта загорелись, щеки залило жарким, багровым румянцем, и последние слова он произнес, слегка заикаясь. Он стоял перед генералом необычайно смущенный, но гордый сознанием исполненного долга. Генерал тоже вытянулся, задев блестящей лысиной потолок блиндажа, руки по швам, и скороговоркой отрапортовал:
— Виноват, больше не буду, товарищ младший лейтенант.
Видя, что младший лейтенант готов провалиться сквозь землю, генерал расхохотался и потрепал его по голове:
— Не буду больше, честное слово не буду!
Все попытки дивизии продвинуться дальше Юдина окончились неудачно. В штабе рассчитывали, что взятием Юдина боевые действия на сегодня заканчиваются и до утра можно будет отдохнуть. Генерал с усмешкой взглянул на вытянувшиеся лица штабных командиров.
— Товарищ генерал, разрешите доложить. Подкрепления будут не раньше, чем завтра днем, — сказал только что вошедший в блиндаж начальник штаба.
— Вот именно. Какие же вы непонятливые! А ведь штаб должен на лету схватывать мысль командира… Подкрепления будут не раньше, чем завтра днем. А к утру мы должны оседлать дорогу. Слышали, о чем говорят документы? Немец пытается всеми силами задержать свое отступление на промежуточных рубежах. Это значит, что мы должны гнать его, не давая ему передышки ни днем, ни ночью.
