куда-то в глубины живота. Я захлопнула дверцу и щелкнула замком.
Она не отставала от меня, и мы двинулись против оживленного потока к женским раздевалкам.
– Да ладно тебе, попроси Джейми. В конце концов ты так и сделаешь, сама знаешь.
Мы расступились, пропуская какую-то девчонку, которая с трудом тащила гигантских размеров постер, видимо, часть презентации, посвященной Второй мировой. Я разглядела Гитлера с усиками щеточкой, выбрасывающего руку в нацистском приветствии, изможденных узников концлагеря, хмурых американских солдат, курящих сигареты. Каждая фотография сопровождалась надписью, сделанной блестящими буквами. Если бы это было кино из жизни подростков, то оператор наверняка бы сделал крупный план этого плаката, а звукорежиссер, возможно, добавил бередящую душу музыку. Наши с Коули движения были бы замедлены, а вот толпа в коридоре обтекала бы нас на привычной бешеной скорости, получилось бы авторское высказывание о суетности и пустячности жизни подростков перед лицом подлинных ужасов войны. Но если любовь к кино меня чему и научила (помимо того, как лучше убегать от реальности), так это тому, что жизнь иногда дарит тебе яркие моменты, наполненные истинным смыслом, только нужно не упустить их и самому проделать в голове всю ту работу, для которой обычно нужна съемочная бригада, причем немедленно. И даже если тебе это удастся, те, кто видит то же, что и ты, почти никогда не чувствуют то же, что и ты, и, пока ты мучительно подбираешь нужные слова, все уже кончено, поезд ушел.
– Спроси у Джейми сегодня, потому что я хочу купить билеты завтра, – продолжила Коули, поворачиваясь, а я все прокручивала в голове – кадр за кадром – кинопленку, запечатлевшую в цвете зверства войны, в которой оба наших дедушки когда-то сражались; они принадлежали другому миру, а не смотрели с небес, как мы обсуждаем планы на выпускной.
– Джейми не захочет идти на гребаный бал. И я не хочу идти на гребаный бал. Весь смысл бойкота в том, что никто в этой школе не хочет идти на этот гребаный выпускной бал.
Когда мы проходили мимо какого-то лохматого парня в черной футболке, тот обернулся и крикнул: «Я бы трахнул тебя на гребаном балу». Его не менее волосатые дружки дали ему пять и заржали, как умеют только старшеклассники и герои мультиков – Барни Раббл [11], например.
– Как будто только с дерева спустился! – проорала Коули. Мы стояли у голубой металлической двери в раздевалку. Она схватила меня обеими руками за плечо. – Джейми согласится, если ты попросишь, даже если он и не собирался.
– Коули, мне впрямь неохота.
– А мне охота! И ты как моя подруга просто обязана быть там со мной. У друзей так принято. – Сказано это было с такой серьезностью, что я рассмеялась бы ей в лицо, не будь я по уши в нее влюблена.
– Вон оно как? – Мы обе знали, что я позову Джейми на выпускной бал в тот же день, что он будет долго брюзжать, но в конце концов согласится, потому что такой уж он, Джейми Лори, славный малый. – А что еще у друзей принято? У тебя списка случайно не завалялось?
– Нет, но я обязательно его составлю. – Она помахала группке одиннадцатиклассников, приятелей Бретта, которые слонялись у автомата с газировкой, подзывая ее к себе. – Круто же будет! – сказала она.
– Ладно, но ты мне должна! – выкрикнула я уже из раздевалки.
– Я буду любить тебя вечно!
Она направилась к румяным, словно сошедшим с рекламного плаката «Джей Крю» [12] парочкам, которые, без сомнения, собирались понежиться на солнышке, а я призадумалась об этом ее списке. Эта мысль не оставляла меня все время, что я переодевалась, мчалась к спортплощадке у общественного колледжа и нарезала штрафные круги после тренировки, потому что немного припозднилась. Если бы Коули и впрямь составила такой список, я бы соответствовала каждому пункту в нем. Уж я-то себя знаю.
* * *
В одном из писем я вскользь упомянула Линдси о своей симпатии к Коули, но все тревожные подробности своего состояния изложила во время трехчасовой беседы по телефону, который состоялся за неделю до бала. Рут и Рэй уехали на библейские выходные для взрослых пар, организованные церковью в Ларами, а бабуля дремала перед телевизором. На кофейном столике возвышались обертки от вафель – в тот месяц она особенно полюбила клубничные, – поэтому в складках блузки тут и там виднелись причудливые фрагменты розовой начинки и кусочки ломкого теста, напоминавшие частички стекловолокна, которыми иногда бывал усеян папин комбинезон, когда он занимался утеплением помещений.
Линдси позвонила сама, так что счет на оплату кругленькой суммы отправился прямиком к ее маме, а не к тете Рут. Я поняла, что разговор затянется, когда она минут двадцать долдонила о концерте Ани Дифранко, на который ходила прошлым вечером. Чтобы не заскучать, я прихватила с собой несколько баночек светлого пива «Бад», которое Рэй держал в холодильнике (уверена, он знал, что я иногда их тырю, но ничего не говорил ни мне, ни Рут), а потом утащила телефон в комнату, где провела большую часть времени, занимаясь декупажем пола и потолка гостевой спальни кукольного домика. Я отклеивала марки с конвертов, которые присылала мне Линдси. Линдси писала часто, наверное, по четыре письма на одно мое, но марок все равно не хватало. Так что работы впереди было непочатый край.
Пока я тренировалась, обдумывала прочитанное в книге Левит и в Послании к Римлянам и изображала роль сводной сестры короля и королевы старшей школы Кастера, представляя Коули на месте любой актрисы в фильме, где был лишь намек на лесбийские отношения (Джоди Фостер в «Молчании ягнят» или Шерон Стоун в «Основном инстинкте» – этот фильм только что привезли в Майлс-сити), Линдси, по ее словам, гуляла чуть ли не со всеми лесбиянками в Сиэтле в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. У многих из них были имена, а может, это были прозвища, которые звучали настолько круто, что пугали меня: Микс, Кэт, Бетти К. (Бетти Крокер, возможно, но я так и не решилась уточнить), Брайтс, Обри, Хенна и так далее.
Линдси хорошо помнила подробности своих любовных побед и всегда с легкостью могла сказать, у кого из девушек были вонючие дреды, у кого – бритая налысо голова, кто из них носил кожаную куртку и ездил на «Харлее», кто нюхал кокаин, а кто оказался костлявой анорексичкой с телом, напоминавшим стиральную доску. Но их было так много, что я не успевала следить и забывала о них сразу же, как
