рабочий. — Пожалуйста, выпустите меня!
Никто не ответил. Филип снова потянул ручку, но безрезультатно.
— Томми! — закричал он. — Это ты? Пожалуйста, выпусти меня! Пожалуйста!
Ответа опять не последовало. Филип глубоко вздохнул и замер, стараясь не издать ни звука. Он надеялся, что, кто бы это ни был, он подумает, что Филип отпустил ручку, и ослабит хватку. Филип собирался внезапно дернуть дверь, но услышал за спиной какой-то шум.
Сперва он не понял, откуда этот шум доносится. Что бы это ни было, звук был такой, будто что-то движется. Но где? Комната ведь пуста. Он крикнул снова, но никто не отозвался. Шум становился громче. Филип подумал было, что под половицами или по крыше ползает мышь, но сразу отверг это предположение. Звук был не такой, как от семенящих шажков. Звук был скользящий.
И тут краем глаза он заметил его: почти неуловимое движение. Он попытался рассмотреть, что же это, но не увидел ничего, кроме стены и обоев. Что-то шевельнулось снова.
Там, под обоями, что-то было. Разглядеть было сложно, но кое-где обои совершенно точно топорщились, и вздувшийся бугорок быстро двигался по стене.
Филип смотрел, как что-то плавает под обоями, завороженный тем, как они приподнимаются, и природа этого незримого и непостижимого явления пугала его, но и завораживала. Затаив дыхание, он гадал, что же это такое.
И все же Филип знал, что это связано с трещиной и тем человеком, кем бы он ни был. И действительно: бугорок начал описывать круги вокруг того места, где находилась трещина. С каждым разом эти круги сужались, и в конце концов бугорок, дрожа, остановился, приняв форму неровного отверстия под обоями.
Филипа разрывало: тело говорило ему бежать или по крайней мере броситься в самый дальний угол комнаты, подальше от трещины. Каждый мускул инстинктивно понимал, что нужно спасти Филипа от опасности. Его наэлектризованный мозг трепетал от страха и ужаса.
Однако отчего-то он будто прирос к месту. Другая часть Филипа пульсировала от любопытства, восхищения и желания. Каждая клеточка его тела, каждый натянутый нерв приказывали ему бежать, но было совершенно невозможно сопротивляться желанию узнать, что за сила скрывается там, под цветными обоями.
Филип протянул руку и коснулся обоев. Это был как будто обычный пузырек воздуха, оставшийся после поклейки. Филип сжал его ногтями, сорвал обои, и кусочек упал на пол.
Он подался вперед, сердце глухо билось. Трещина больше не была темной. Из нее сочился странный голубоватый свет, который так и притягивал к себе.
Филип заглянул в трещину и снова увидел комнату. Она купалась в том же тусклом голубоватом свете, который проникал теперь в широко раскрытый глаз мальчика.
На этот раз комната выглядела заброшенной: потрепанная, захудалая и невыразительная копия той, в которой стоял Филип. И вдруг, заслонив собой все помещение, снова появился человек, и его выпученный, налитый кровью глаз оказался в каких-то дюймах от глаза Филипа.
Мальчик отскочил как ужаленный, упал на спину и пополз к противоположной стене, не сводя взгляда с разорванных обоев и трещины, которая снова потемнела и теперь зияла, словно глубокая темная рана. Загрохотала дверная ручка, и дверь распахнулась. Филип закричал.
В комнату вошел Бенсон.
— Что это ты тут делаешь, а? — Он наклонился к Филипу. От него пахло пивом.
— Ничего, — ответил Филип. — Я просто смотрю.
— А я думал, парень, ты боишься сюда входить. — Бенсон зловеще ухмыльнулся. — Я думал, ты говорил, что тут какой-то призрак.
Филип все смотрел на противоположную стену, и Бенсон проследил за его взглядом. Он увидел разорванные обои и ругнулся.
— Не пойти ли тебе отсюда, а? — прошипел Бенсон сквозь зубы. — Тебе что, больше нечем заняться, кроме как чинить мне неприятности? Ты, что ли, придумал себе такую забаву? Такие-то у тебя шуточки? А ну-ка вон отсюда, пока я тебя не…
Бенсон замахнулся, будто для удара, и, хотя Филип увернулся, его не последовало. Бенсон, может, и выпил лишнего, но он был не дурак.
Филип воспользовался возможностью и поднялся на ноги. Он посмотрел на Бенсона, и вдруг его захлестнуло отвращение. Какой же он мерзкий. Такой грубый, такой жестокий. Кто-то должен преподать ему урок.
Вдруг глаза Бенсона широко раскрылись от ужаса, и, вытянув руки, он отступил от Филипа и что-то забормотал. По его щекам покатились слезы. Он стал похож на огромного ребенка. Филип не смог держать смеха и последовал за Бенсоном в коридор.
Когда Бенсон дошел до лестницы, на него будто снизошло необычайное спокойствие. Он сел на перила, перекинул через них сначала одну ногу, потом другую и, посмотрев в последний раз на Филипа, полетел на мраморный пол нижнего этажа вниз головой.
Никогда еще Филип не слыхал такого звука, с каким Бенсон ударился головой о мрамор. Вскоре послышались крики Томми и истерические вопли горничной.
Перед тем как Бенсон прыгнул вниз, выражение его лица словно говорило: «Должен ли я?». Это было лицо человека, чья воля сломлена, человека, который вынужден подчиниться. Выражение забитой собаки. И Филипу оно понравилось.
Суета внизу нарастала, по вестибюлю застучали каблуки. Филип услышал, как кто-то поднялся по лестнице на несколько шагов вверх, а потом снова спустился. Зачем ему вмешиваться? В конце концов, Бенсон ему никогда не нравился.
Вдруг его голову пронзила странная боль — даже не совсем боль, но если и так, то боль необычная, почти приятная, как когда больше не закладывает уши. Филип вошел в комнату и посмотрелся в зеркало гардероба.
В его лице что-то изменилось. Он не мог бы сказать, что именно, но выглядел он немного по-другому.
И чувствовал себя — тоже. Опять же, он затруднялся сказать, как именно по-другому. Он не заболел, но ощущение было странное. Как будто он вдруг стал слишком мал, чтобы вмещать все то, что у него внутри. Как будто ему тесно в собственном теле.
Филип понял, что теперь внутри него живет что-то еще — или кто-то. Но вместо того, чтобы испугаться этого паразита, он странным образом почувствовал, что стал цельным. Он охотно — и даже более чем охотно — примирился с его присутствием. Он хотел этого. Хотел больше всего на свете.
Когда рассказ кончился, я повалился набок, будто оказался в когтях огромного зверя — такого, какой выбрался из заточения кургана и схватил тех несчастных мальчиков. Однако, в отличие от него, мой воображаемый зверь ослабил хватку.
Образы были, как и всегда, яркими, хотя и непрошеными. Я видел, как черный человек устремился к трещине в стене, видел
