Тринадцать - Ава Хоуп

— Что ты здесь делаешь? — вместо приветствия произношу я, подойдя ближе.

— «Манчестер-гарден»? Совсем сдурел?

— Какое тебе до этого дело? Я не буду играть за «Манчестерских дьяволов».

У меня было множество предложений от клубов Английской премьер-лиги, но я даже не рассматривал их, пока не поступило предложение от «Манчестер-гарден». Свой ответ клубу я пока не давал, но я точно знаю, что хочу остаться здесь, в Манчестере. С Лив. Отношения на расстоянии в большинстве случаев не приводят ни к чему хорошему. И раз у меня есть возможность остаться в городе, то я буду за нее держаться руками и ногами. Я не уеду.

— Пойдем прогуляемся, — говорит отец и отходит от стены. Я остаюсь стоять на месте. — Остин, я прошу тебя.

— У меня лекция, — резко отвечаю ему я.

— Хочешь напишу записку от родителей?

Усмехаюсь.

— Я уже давно не в школе.

— Я знаю. Остин, давай просто поговорим.

— Если ты хочешь отговорить меня от подписания контракта, то зря теряешь время.

— Остин. Прошу. Это не займет много времени.

Отец устало смотрит на меня, и я сдаюсь. Плетусь за ним к его машине, сажусь в «Майбах» и устремляю взгляд в окно. От светившего еще вчера солнца не осталось ни следа. Небо снова затянулось серым полотном, а сильный холодный ветер с каждой минутой нагоняет на него все больше туч.

В полной тишине мы доезжаем до бургерной «Олмост», той самой, в которую я водил Лив. И той самой, в которую мы с Кейти ходим каждый месяц вот уже три года подряд. Эта бургерная ассоциируется у нас с мамой. Мы часто заходили сюда с ней после семейного уикенда. Под семьей я, конечно же, подразумеваю себя, Кейти и маму. Отец всегда был занят, так что я удивлен, что он привез меня именно сюда. Заходим в кафе, и отец направляется к «нашему» столику. Я сажусь напротив него, и мы оба молчим.

К нам подходит официантка, и отец озвучивает заказ:

— Две средних картошки фри, два соуса барбекю, двойной чизбургер без маринованных огурцов и двойной чили с курицей. Кофе или чай? — интересуется он, пока я смотрю на него широко-распахнутыми глазами. Он помнит, что я не ем маринованные огурцы? Какие потрясения еще ждут меня сегодня?

— Кофе, — хриплым голосом произношу я. — Двойной эспрессо без сахара.

— А мне апельсиновый фреш, — добавляет отец и складывает руки на столе.

Откуда он знает, что я всегда заказывал? Его никогда не было с нами. Этот вопрос и множество других вертятся на языке, но я не решаюсь их задать. Вместо этого я просто сижу, скрестив на груди руки, будто я ребенок, которого сейчас будут ругать за проказы.

— Твоя мама любила это место.

— Я в курсе.

— Помнишь, когда тебе было одиннадцать, мы приходили сюда и заказывали кокосовые панкейки с шоколадным соусом?

Я-то помню.

— Кейти всегда воровала у тебя шоколад, который оставался у нее вокруг рта, — продолжает отец. — Она упорно отрицала, что ела его.

Издаю смешок, вспомнив, как Кити-кэт и в самом деле это делала, а когда ее спрашивали «Кто тогда украл у Остина блинчик», она отвечала «Блинчиконям». Ей было восемь, и она уже тогда давала всем жару.

— Вы с Кейти не виноваты в том, что произошло с мамой.

Все мое тело напрягается. К чему он это сказал?

— Последние несколько лет она принимала препараты, борясь с депрессией. Это началось задолго до всех произошедших событий, Остин.

Его слова удивляют меня. Можно ли вообще верить в то, что он говорит?

— Почему ты никогда об этом не говорил?

— Мама не хотела, чтобы вы знали.

— А ты прям так взял и послушал ее. Ты вообще ее ни во что не ставил!

Отец тяжело выдыхает и продолжает: — У твоей матери был рак шейки матки. Именно на фоне этого развилась депрессия. Рак стремительно развивался. И она… она предпочла уйти так, — он тяжело выдыхает.

— Она была больна, а ты ей изменял. Столько, сколько себя помню.

— Она не хотела меня видеть. Говорила, что я был ей противен.

— Делаешь вид, что такой белый и пушистый благодетель? Удобно говорить о ней гадости, когда ее уже нет, да?

— Я любил вашу маму. Я уже трижды женился после ее смерти, чтобы постараться хоть как-то заглушить эту пустоту в сердце. Но никто и никогда не заменит мне ее.

Он замолкает и смотрит на свои сцепленные в замок руки на столе. Я тоже молчу, пытаясь осмыслить его слова. Официантка приносит нам наш заказ, но не уверен, что смогу сейчас съесть хоть что-то.

— Вы не виноваты, слышишь?

Сначала этот ушлепок Миллз воспользовался моей сестрой, а затем я подлил масла в огонь, когда всплыла история с той вечеринкой. Той же ночью мама наглоталась таблеток. Так что, кто, если не я?

— Я поставил точку в ее борьбе. Заставил ее сдаться.

— Нет. Это не так, Остин. От этих таблеток она стала терять память, порой даже не узнавала меня или Кейти.

— Почему я этого не замечал?

— Ты постоянно был на тренировках, выездах и сборах. А в те моменты, когда вы выбирались с ней куда-либо, она накачивалась дозой успокоительных.

Запускаю руки в волосы и тяжело дышу. Сердце стучит, как дикое. Тяжесть, стоящая между ребер, давит. Боль. Я чувствую только боль.

— Она любила тебя. И гордилась тобой. Как и я.

Не могу удержаться от того, чтобы громко фыркнуть.

— Я ни разу не слышал от тебя похвалы. А мне двадцать один, на минуточку.

— А чего ты ожидал, Остин? Что я буду с тебя пылинки сдувать? Ты должен был стать лидером. И я старался тебя подтолкнуть.

Мы оба молчим, потому что я не верю ни единому его слову.

— Ты не хочешь играть в «Манчестерских дьяволах», чтобы насолить мне?

— Причем здесь ты?

— Тогда почему? Ты мечтал об этом с детства. Когда тебя выперли, чтобы ты подумал над своим поведением, ты чуть не сошел с ума. На тебе неделями лица не было. Ты отказывался играть за другие клубы, говорил, что лучше вообще бросишь футбол, нежели будешь играть против своих же. Остин, я знаю, что порой слишком на тебя давил. Но я… я горжусь тобой. Ты должен это знать.

Оливия.

После возвращения из нашей поездки прошло уже два дня. Вчера вечером у нас с