своей двоюродной бабушки, Ираиды Валентиновны. Бабушка происходила из древнего дворянского рода и чем-то напоминала мою маму — наверное, уложенной прической и длинными шелковыми халатами, — но была более молчаливой. Целыми днями мы с ней, пристроившись в разных углах квартиры, мирно читали, хотя в детстве я еще много бегала по самому городу — играла, гуляла, каталась по ближним улицам на старом, пронзительно скрипящем велосипеде с огромными колесами… Часто к нам заходил мой двоюродный дядя с женой и тихой воспитанной дочкой Галей, и тогда мы отправлялись по магазинам или выезжали на дачу: в дощатый домик, окруженный аккуратно разлинованными грядками. Дядя давал мне водить свою машину… Лучше не буду вспоминать про это: после вчерашнего-то позора. Рядом с дачей было Матырское водохранилище, огромное, с настоящими волнами, и я плавала там до тех пор пока… Нет, и про это тоже не буду.
— Для кого я сейчас это рассказываю? — нетерпеливо повторяет что-то мама, и я с готовностью киваю:
— Да, я поняла. Я сейчас пойду собираться.
— …Когда ты не изволила меня слушать, Варвара, я говорила, что наши родственники сейчас не в Липецке, а в Адлере, и вернутся только через неделю.
— А как же тогда…
Папа отставляет допитую чашку, крякает, потягивается, весело говорит «Я пошел» и уходит одеваться в коридор. Я с отчаянием и злостью смотрю ему вслед, но тут мама продолжает:
— А ты пока побудешь с другими родственниками, они не против. Ты их не видела: это дочь брата Ираиды Валентиновны… В общем, считай, твоя тетя. Ее зовут Елена Степановна. Женщина ненамного постарше меня, но у нее уже есть внуки! — мама приостанавливается, бросает на меня укоризненный взгляд, и я сразу чувствую себя виноватой, что у нее пока еще внуков нет. — В общем, она охотно согласилась тебя приютить, но ты ее гостеприимством не злоупотребляй. Помогай, в чем скажут, веди себя прилично… Все! От поезда они тебя встретят. Я попросила их прислать свои фотографии на электронную почту, чтобы ты знала, как они выглядят. Поешь — и иди собирайся, и с Володей не забудь попрощаться.
Я киваю и беру себе бутерброд. Несмотря на слова мамы, мне очень тревожно. Как ко мне отнесется эта Елена Степановна? Вдруг я испорчу впечатление о себе каким-нибудь очередным идиотским поступком? Как же человеку сложно, когда у него столько недостатков и ненужных страхов, сколько у меня!
В комнате я немного отдергиваю шторы, чтобы было посветлее, но со двора или из соседнего дома ничего не просматривалось, оглядываюсь и достаю из-под шкафа пыльную тетрадь. Это у меня не дневник: дневники, со всякими розовыми сердечками и глупыми пересказами того, как «на меня посмотрел одноклассник», меня никогда не интересовали. Я пишу здесь только иногда, когда мне очень плохо, или когда надо навести порядок в голове, или рассмотреть со стороны собственную личность и выявить ее недостатки. Сейчас я этим и собираюсь заниматься, поскольку очень собой недовольна.
Я открываю тетрадь, пытаюсь найти хорошую ручку, но нахожу только тускло-голубую и ей с трудом вывожу, проминая бумагу:
«Мои главные недостатки сейчас, на 18 лет:
1) Я до сих пор ничего не умею по хозяйству.
2) Я не могу ничему научиться (пример — машина).
3) Боюсь всего (высоты, глубины, нырять, опозориться, ничего не добиться в жизни и т. д.).
4) Слишком много злюсь на родителей, неблагодарная.
5) Хочу быть независимой и самостоятельной, но вечно всех подвожу.
6) Я страшно эгоистична.
Вообще-то, я могла бы продолжать до бесконечности, но нужно было еще собираться в Липецк, поэтому я подвожу под бледным списком такую же бледную черту и пишу:
«Методы исправления недостатков».
Но никаких методов в голову не приходит, или приходит что-то совсем очевидное, вроде «учиться нырять, пока не перестанешь бояться». Да, но ведь и машину водить я тоже училась! А что толку?!
Я медленно вывожу под чертой: «Не представляю, как это исправить». И плачу, конечно же.
Я раньше думала, что 18 лет — это такой возраст, когда человек уже совсем взрослый, самостоятельный и вообще с совершенно другими мыслями в голове, чем были у него, скажем, лет в 13. Когда я представляла себя восемнадцатилетней, то была уверена, что у меня будут другие взгляды на мир и другая, «взрослая», жизнь, а все мои недостатки и глупые страхи как по щелчку перестанут иметь значение.
А на самом деле все остается безнадежно таким же. Как же тогда вообще можно измениться?!
Это я думаю, сидя в поезде на боковой полке и следя глазами за убегающими от меня пейзажами. Из хорошего: я еду в Липецк. Из плохого: меня ждут незнакомые и неизвестно какие родственники, это раз. И сегодня мне исполнилось восемнадцать лет, а я так и чувствую себя глупым ребенком — это два. Кажется, теперь к списку моих недостатков я могу приписать еще один пункт: «инфантилизм».
— Ты чай будешь? — это спрашивает проводница, ужасно сильно накрашенная женщина с короткой безвкусной стрижкой. Синий форменный пиджак у нее неаккуратно расстегнут, белая рубашка вылезла из юбки. Я искоса смотрю на нее, морщусь и бормочу:
— Нет, спасибо. Не буду…
Но прежде чем я успеваю договорить, расхристанная особа уже проходит дальше. Я выпрямляюсь от запоздалого возмущения. Какое она имела право вообще мне тыкать?! Что за манеры у людей? Я ей не ребенок! А этот ее чай со вкусом веника из неизвестно каких стаканов я бы в любом случае не взяла! Если она посуду моет так же «аккуратно», как выглядит, то в туалет ее вагона скоро соберется большая очередь…
Настроение у меня портится, как и всегда, когда я хоть немного посижу в общественном месте и полюбуюсь на людей. Как вести себя, большинство, конечно, представления не имеет. Две девицы-студентки напротив меня, лежа на верхних полках, громко обсуждают каких-то парней и идиотски хихикают. Под ними едет мать с мелкой дочкой: вначале она оглушительно включает ребенку мультик на мобильнике, потом дает ей мандарин, и ребенок чистит его, роняя кожуру на пол, ест, громко чавкая, обсасывая пальцы, и стучит ногами по сиденью. Еще и гримасничает при этом и хохочет с набитым ртом! Кошмар. Лично я так не делала лет с двух: мама меня приучила нормально себя вести в общественных местах.
В соседнем купе несколько мужиков громогласно играют карты и чпокают крышками бутылок: пивной запах плывет по вагону, смешиваясь с мандарином. Фу. Через купе от меня кто-то громко врубил радио и фальшиво подпевает. Надо мной храпит
