Эббер сунул мешочек в голенище.
— Когда мясной бочка полный, друзь мой, — усмехнулся он, выталкивая Якобина за дверь.
— Но, Эббер, я же…
— «Я же, я же»!.. Ты думай, самый жирный человек мира можно стать от воздуха, да?.. — Голос дубильщика удалился по направлению к фургону.
Наступила тишина.
Миккель сидел неподвижно, зажав колено, и смотрел вниз, на черный котелок на полу. Он даже не заметил, как к нему подползла Туа-Туа.
— Больно, да, Миккель?
Она осторожно стерла кровь подолом. Миккель прикусил губу и улыбнулся ей.
— Когда ты так делаешь, мне ничего не больно, Туа-Туа.
Глава двадцать шестая
ЮЖНОАМЕРИКАНСКИЕ ЛАМЫ
Прокрасться мимо запертого фургона, в котором храпят два циркача, — самое простое дело на свете.
Миккель зашел к паромщику, договорился о перевозе, а теперь сидел за перевернутой лодкой и кривился: Туа-Туа перевязывала ему колено лоскутом от нижней юбки.
— Подумай как следует, Туа-Туа! — Он поморщился и загнул два пальца, осталось восемь.
— Сперва звал бежать, теперь говоришь — домой. Что ж тут думать…
— Потому что я умею считать до восьми, ясно? Слыхала, что Эббер сказал?..
— Если у меня свалятся чулки, то это из-за тебя! — сердито ответила Туа-Туа, отстегивая булавку.
— Вспомни, Туа-Туа: «Все восемь!..» Восемь, понимаешь? Чего восемь?
— Вязов на кладбище! — отрезала Туа-Туа и натянула лоскут так, что раздался треск.
— Ладно, пусть вязов, коли ничего другого не можешь придумать. — Миккель опять скривился. — Теперь представь, что идешь мимо вязов, вдоль кладбищенской ограды. Так? Пришла к двери в ризницу. Что пропало оттуда?
Туа-Туа ахнула и отпустила Миккелеву ногу:
— Рубины? С Каролинской шпаги!..
— Тш-ш-ш! Идет, после поговорим.
Хлопнула дверь, и на откосе появился паромщик. Он был старый, но греб хорошо — коли хорошо заплатить.
— Что, детишки, сидите, ждете дедушку-паромщика?.. По пятаку с носа, за вещи отдельно.
Туа-Туа достала из узелка пятнадцать эре:
— Вот, сдачи не надо.
Паромщик зашагал к лодке, проверяя на ходу каждую монету на зуб:
— Сдача плачет, в чужой карман не хочет, — сказал он, отвязывая веревку. — Чай, у Эббера были, зверей глядели?
— Каких зверей? — Миккель прыгнул в лодку.
— Али бывает цирк без зверей? — Паромщик презрительно сплюнул. — На корму, мокроносые, да не лотошитесь — вон какая морока.
На юге громоздились черные тучи, по воде протянулись морщинистые полосы. Старик взялся за весла. Он греб часто и сильно.
— А приметишь шерсти клок, не бреши после, будто дед зверей перевозил! — Он сердито фыркнул и пнул ногой осмоленную решетку.
Туа-Туа отодвинула свой башмак.
У Миккеля на виске забилась жилка.
— Каких зверей? — настойчиво повторил он.
Старик придержал весла и сощурился на фургон, высунувший над кустами свою красную крышу.
— Карликовых лам, вот каких, мокроносый! — прошептал он. — Южноамериканской породы. «Секретно, секретно»!.. — Паромщик оттопырил нижнюю губу, совсем как Эббер: — «Какой от циркус есть, если все знать, что есть внутри?..» Понятно, щенята?
— Ой, он Эббера передразнивает! — воскликнула ТуаТуа.
— Значит… значит, их перевозили на лодке? — вставил Миккель.
Но старик насторожился. Воспаленные глазки сердито сверкнули в сторону Туа-Туа:
— Получил я в придачу по полтиннику с головы? Получил. А за что получил? Чтобы держать язык за зубами. Так-то!.. Тихо сидите, мокроносые! Начинается…
Ветер нес из-за мыса стену дождя и соленых брызг.
Лодка запрыгала с волны на волну; паромщик швырнул ребятам клеенчатый плащ, дырявый, как сито.
— Дай ему полтинник, — может, заговорит, — шепнул Миккель. — Не сейчас, на пристани.
Вот и Льюнгская пристань за сеткой дождя. Туа-Туа выбралась на скользкие доски и достала из узелка полтинник.
— Какой он был из себя? — решительно спросил Миккель.
— Кто? — Паромщик хитро усмехнулся.
— Который отсюда лам отправлял.
Старик покосился на полтинник в руке Туа-Туа. Потом обернулся и поглядел во влажную мглу, словно вдруг ощутил на затылке колючий взгляд Эббера. Потом взял монету и попробовал на зуб.
— Широкополую шляпу видали когда? — пробурчал он. — А красные перья? Составьте вместе, и вот вам ответ.
Паромщик оттолкнулся веслом, и тяжелая лодка исчезла в густой мгле.
Глава двадцать седьмая
МЕЛЬНИЦА УТТЕРА
Целый час шли они под проливным дождем; наконец Миккель приметил в зелени под горой крышу Уттеровой мельницы.
Мельник давно умер, но в половодье, когда в желобе бесновался бурный поток, сломанные колеса оживали и стремительно вращались.
Миккель остановился и взял Туа-Туа за руку:
— Мельница Уттера! Зайдем обсохнем.
Рыжие локоны Туа-Туа прилипли к ее измученному лицу.
— Уттера? Который повесился на балке? Ни за что на свете!
— По-твоему, лучше чахоткой заболеть?
— Но ведь люди говорят: там его призрак ходит!
— Не там, а на кладбище. И вообще, все это враки. Миккель на всякий случай плюнул три раза через левое плечо. — К тому же сейчас еще даже четырех нет. Где ты слыхала, чтобы призраки появлялись раньше одиннадцати ночи?.. — Он прижал мокрую, дрожащую Туа-Туа к себе: — Только дождь переждем, ладно?
Они медленно поднялись на бугор. Ливень исхлестал глину, выбил в ней множество скользких ямок.
— И вообще, мертвецов нечего бояться, — сказал Миккель. — Я вот о чем думаю: что паромщик сказал про лам? Помнишь картинку в «Естествознании»? «Карликовые ламы».. Враки для стариков! — Миккель вытащил из кармана клок шерсти. — Вот я в лодке нашел, к дегтю прилипло. Как по-твоему, на что это похоже?
— Но… но это же овечья шерсть, Миккель!
Миккель кивнул:
— Добавь человека в широкополой шляпе с красными перьями, и…
Туа-Туа круто остановилась:
— Ой, слышишь? Что это, Миккель?
Миккель настороженно посмотрел на мельницу. Северный конек торчал, словно клык, над развалившейся стеной.
Слышно было, как ветер свистит в щелях и хлопает ставней.
— Похоже на… А может, это ветер, Туа-Туа?
— Нет. Слышишь — опять! Как же быть, Миккель? — Туа-Туа семенила за ним, прижимая к груди узелок с «самыми заветными вещами». — Что это, Миккель?
— А вот сейчас проверю. Иди за мной.
В овраге бушевал подхлестнутый ливнем поток. Миккель остановился и нащупал в кармане нож. Неподалеку от водоската стояла между кривыми яблонями конюшня.
— Я пойду вперед, — тихо сказал Миккель. — Махну тебе рукой, если можно.
Не успела Туа-Туа ответить, как он уже исчез в мокрых зарослях. С бешено колотящимся сердцем она смотрела, как он снова появляется из кустов внизу, перешагивает упавшую балку и входит в конюшню.
Минута… две… три… четыре… Чья-то рука высунулась из двери и помахала ей.
— Отче каш, иже еси на небесех… Лучше спустись сюда, — прошептала Туа-Туа. — Вдруг это Уттер!
Она спустилась к сараю, хлюпая башмаками. Ее встретил запах навоза и гнилого дерева.
— Миккель, где ты?
Туа-Туа заглянула внутрь. На полу, между досками, выросли длинные стебли сорной травы. Посередине на перевернутом ведре сидел Миккель.
— Это не ветер шумел, Туа-Туа, — сурово сказал он и кивнул в темный угол. — Она там, коли хочешь взглянуть. Прикована цепью. Не иначе, опоили ее — совсем меня не признает.
— Да кто же там? — вымолвила Туа-Туа.
— Белая Чайка!.. — ответил Миккель.
Глава двадцать восьмая
СИРОККО
Каждый знает, что значит потерять друга. Но еще хуже, найдя его вновь, обнаружить, что друг и смотреть-то на тебя не хочет. Не мудрено, что сразу падаешь духом и чувствуешь себя жалким и ничтожным.
Заячья лапа росла и росла в башмаке; казалось, еще немного — и башмак лопнет. Не помогло даже то, что Туа-Туа села рядом и обняла его за шею. Горло сжалось, но тут Миккель решительно сплюнул и почувствовал, что зол на весь мир.
Конюшню осветила молния, в душе Туа-Туа снова проснулся страх.
— Миккель, а ты думал, кто бы это мог…
— …цепь на нее надеть? Думал!
Миккель встал, полный решимости:
— Ты останься здесь, Туа-Туа…
— Что ты хочешь делать?
— Достану ключ, цепь снять. Лошадь-то моя или нет?
Из темного угла донеслось ржание Белой Чайки. Туа-Туа увидела, как Миккель с сердитым видом перешагнул балку и вышел наружу.
— Постой, Миккель! Ты не…
Он прошел прямо к мельнице, точно и не слышал ее оклика.
Дверь висела на одной петле, качаясь на ветру. Миккель был уже в сенях, когда Туа-Туа догнала его и схватила за руку.
— Погоди, Туа-Туа. — Он осторожно отодвинул ее в сторонку. — Лучше жди здесь.
