Елена Тудоровская - Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои

Никто не обратил внимания на вошедшего старика. Только Эвримах, сын Полиба, грубый и злоязычный итакиец, сдвинул свои черные брови и с досадой воскликнул: – Еще один бродяга притащился к нам на пир! И так уж надоели эти обиратели столов!

Тут глашатай стал передавать пирующим новые кубки, полные ароматным вином. И буйные юноши продолжали беззаботно пировать. Могли ли они думать, что вместе с этим дряхлым нищим вошла к ним их черная гибель и встала на высоком пороге?

Эвмей подошел к страннику с жирным куском мяса и круглым хлебцем в руках.

– Это посылает тебе хозяин дома, благородный Телемак, – сказал он громко.

Старик положил посох, уселся на пороге и принялся за еду – с жадностью, как изголодавшийся нищий. Затем он вытер пальцы о свою грязную одежду, взял котомку и стал обходить пирующих. Женихи неохотно выслушивали надоедливого бродягу. Но страх перед Зевсом сдерживал их. Они знали, что гостелюбец Кронион запрещает прогонять нищего от стола. Поэтому каждый отрезал кусок мяса или хлеба и бросал в засаленную котомку. Старик подошел к столу, где со своими друзьями сидел вожак всего сборища, красавец Антиной. Он был совсем еще юн: на его закругленном подбородке и над полными, дерзкими губами пробивался первый пушок. Веки его прекрасных глаз припухли от разгульной жизни. Это про него сказал свинопас Эвмей, что душа его так же черна, как красиво лицо.

Антиной грубо отогнал старика. Он ударил его и обругал обжорой и грязным попрошайкой. Телемак видел это, но молчал, помня приказанье отца. За другими столами послышался ропот пирующих.

– Ты плохо поступил, Антиной, – говорили они. – Что если это один из бессмертных?

Неподалеку от Антиноя сидел Амфином, дулихиец, самый сдержанный и мягкий из буйной толпы женихов. Он с негодованием слушал грубую брань Антиноя. Он наполнил вином большой кубок и подошел с ним к Одиссею.

– Радуйся, отец чужеземец! – приветствовал он нищего, протягивая кубок. – Ты удручен нищетой; пусть же боги пошлют тебе изобилие и довольство!

Одиссей принял тяжелый кубок из рук Амфинома и тихо сказал:

– Я вижу, что ты не таков, как другие женихи. Ты благороден и справедлив; послушай же меня. Все изменяется на земле, и счастье человеческое непрочно. Пусть же боги вовремя уведут тебя в твой дом, пока не вернулся Одиссей: много крови прольется, когда он вступит под свою домашнюю кровлю.

Старик совершил возлияние из кубка и допил вино, а кубок возвратил Амфиному. Юноша печально опустил голову: слова чужеземца смутили его. Медленно побрел он к своему месту и сел, удрученный. Но вскоре веселье вернулось к нему; он снова стал беспечно пить и шутить с товарищами.

Старик тоже поплелся обратно к дверям. Он смиренно уселся на пороге, а котомку положил рядом с собой. Тут он снова попался на глаза Эвримаху. Сын Полиба был ближайшим другом красавца Антиноя. Он не отставал от своего младшего товарища в грубых выходках и обидных насмешках. Он поглядел на нищего из-под своих черных, густых бровей и воскликнул со смехом:

– Послушайте, друзья, что я вам скажу. Несомненно, этого старого бродягу послал к нам Аполлон, чтобы получше осветить палату во время пира. Здесь светло не от факелов, а от его сияющей плеши!

Женихи захохотали, а Эвримах продолжал насмехаться над старцем:

– Не хочешь ли поступить ко мне на службу, старик? Только нет, ты привык к лени. Просить подаяние и кормиться объедками для тебя милее всего!

Нищий мрачно ответил насмешнику:

– Ты надменный и злой человек, Эвримах. Ты насмехаешься над слабым, а себя считаешь великим и сильным. Но если бы здесь неожиданно появился сам Одиссей, думаю, что эта широкая дверь показалась бы узкой, когда ты побежал бы отсюда без оглядки!

Эвримах насупил свои густые брови и грозно воскликнул:

– Видно, вино помутило твой ум, бродяга, если ты смеешь говорить мне дерзости! Погоди же, я разделаюсь с тобой!

Эвримах схватил скамейку и с силой швырнул ее в Одиссея. Но странник уклонился, и скамейка попала в виночерпия; от удара глашатай со стоном упал на колени и выронил чашу с длинной ручкой, которой он разливал вино.

– Пусть бы ты пропал, прежде чем явился к нам! – закричали женихи на старика. – Как только ты переступил порог, так из-за тебя начались ссоры и несчастья; пир наш испорчен.

Телемак поднялся с места.

– Старик здесь ни при чем, – сказал он сурово. – Всему виной ваше собственное буйство. Довольно вы сегодня пировали, – не пора ли отправляться спать?

Женихи молча переглядывались: никогда раньше Телемак не говорил с ними так смело.

Благородный Амфином, дулихиец, не дал им опомниться. Он стыдился грубости своих товарищей и хотел убедить их уйти.

– И впрямь пора на покой, – сказал он, – завтра праздник Аполлона, готовится большой пир. Сегодня надо отдохнуть.

Захмелевшие женихи послушались товарища. Еще раз наполнили кубки вином, совершили возлияние Гермесу, – и палата понемногу опустела.

Когда все женихи ушли и ворота были закрыты, Телемак вернулся в палату. Он застал отца одного, погруженного в суровые мысли. Одиссей обернулся к входящему Телемаку.

– Надо вынести отсюда все оружие, милый сын, – сказал он. – Если же кто-нибудь из женихов спросит, куда делось оружие, отвечай, что здесь слишком дымно, оружие потускнело, и его надо почистить.

В глубине палаты появилась могучая Афина с золотой лампой в руке. Палата озарилась чудесным светом. Стены, колонны, потемневшие перекладины потолка – все сияло ровным блеском. Телемак изумленно взглянул на отца – он не видел грозной дочери Зевса. Но Одиссей поспешно сказал ему:

– Вынесем оружие в кладовую, Телемак.

Когда все копья, окованные медью щиты, связки острых дротиков были вынесены из палаты, Одиссей сказал сыну:

– Тебе пора удалиться на покой, Телемак, а мне Эвмей велел ждать Пенелопу. Она хотела видеть чужеземного странника.

Телемак раздул факел и ушел к себе, в отдаленную спальню. В палату вошли рабыни. Они выбросили золу из погасших жаровен и сложили в них сухие поленья, чтобы согреть и осветить палату. Другие стали убирать со столов объедки и кости, мыть кубки, оставленные на столах. Молодые рабыни неприязненно косились на нищего. Проходя, они бранили и гнали его.

В это время сошла вниз и сама Пенелопа. Она была прекрасна, как и двадцать лет назад. С головы ее на складки вышитого хитона спускалось блестящее покрывало, на полных белых руках сверкали запястья. Служанки придвинули для царицы кресло: оно было выточено из слоновой кости и оправлено в серебро. Одиссей помнил это кресло: его точил для Пенелопы искусный художник Икмалион.

Дали стул и страннику. Пенелопа стала расспрашивать гостя, откуда он и какого рода. Одиссей не в силах был выдумывать небылицы. Он сказал дрогнувшим голосом:

– Спрашивай меня, о чем хочешь, царица, я охотно отвечу тебе. Только не касайся моей семьи и моей родины: я не могу говорить о них без горьких слез. Много страданий перенес я. Но не следует предаваться печали в чужом доме. Ты сама можешь подумать, что я плачу от лишнего кубка крепкого вина. Я же хочу оставить у тебя добрую память. Я радуюсь, что мне довелось увидеть тебя. Слава о Пенелопе, супруге царя Одиссея, достигла самых отдаленных земель.

Пенелопа благосклонно взглянула на гостя. Его доброжелательная, умная речь пришлась ей по сердцу. Царица захотела поделиться с ним своими горестями. С печалью заговорила она об Одиссее, сетовала на своих обидчиков, рассказала, как пыталась избавиться от женихов. Однажды она поставила в своих покоях высокий ткацкий стан, подвесила на мелких гирьках прочную основу и начала ткать тонкий, блестящий покров. Она созвала всех женихов и сказала им: «Если Одиссей действительно погиб, вы вправе свататься за меня. Но прошу вас, отложите сватовство до той поры, когда я окончу свою работу. Прежде чем снова выйти замуж, я должна приготовить погребальный покров для старца Лаэрта. Больше некому это сделать, и после смерти Лаэрта ахейские жены будут осуждать меня, что такой знаменитый муж погребен без покрова».

Женихи согласились, Пенелопа проводила целые дни за тканьем, и все видели это. Ночью же она вставала, зажигала факел и своей рукой распускала все, что наткала за день. Три года удавалась ей эта хитрость, но, наконец, ее выдала одна из служанок. Женихи явились ночью и застали Пенелопу за распущенной тканью.

– Мне пришлось окончить покров, – со вздохом сказала царица, – и теперь ничто не спасет меня от ненавистного брака. Новой хитрости я не могу придумать, а на возвращение Одиссея потеряна всякая надежда. Скажи мне, странник, не встречал ли ты когда-нибудь моего злополучного супруга? Или, может быть, ты слыхал о нем что-нибудь?

Осторожно, мешая правду с вымыслом, странник принялся рассказывать, как он видел Одиссея много лет назад, по пути в Трою. Он подробно описал платье Одиссея, так хорошо знакомое Пенелопе, упомянул о спутнике Одиссея – умном горбуне Эврибате. Пенелопа слушала, и быстрые слезы катились по ее лицу. Одиссей смотрел на нее и старался смирить свое сердце, чтобы не выдать себя. Пенелопа с плачем заломила руки и воскликнула: