Любовь Воронкова.
ГЕРОЙ САЛАМИНА
Архонт-эпоним,[1] Фемистокл выступил перед Народным собранием с неожиданным и даже дерзким предложением:
– Граждане афинские! В славной битве при Марафоне мы разбили неисчислимую армию персов. Мы победили войско, казавшееся непобедимым. Однако успокаиваться нельзя – персы могут вернуться. И они вернутся в недалеком будущем: им нужны рабы, им нужны наши богатства. Персы не оставят нас в покое!
Нестройные крики заглушили и прервали его речь:
– Персы не вернутся!
– Что нам вспоминать о персах? Они далеко!
– Персы еле унесли ноги, больше не сунутся! Фемистокл спокойно ждал, слегка прищурив свои большие, широко поставленные глаза. Собрание утихомирилось.
– И даже если, как вы, граждане афинские, считаете, что персы больше не вернутся и опасаться их нечего, все-таки наши военные дела не завершены. Эгина[2] по-прежнему властвует на море, по-прежнему грабит берега Аттики и остается безнаказанной. Вспомните, сколько несчастий, обид и оскорблений вытерпели мы от эгинцев, сколько афинян погибло на этом острове – и смерть их до нынешнего дня осталась не отомщенной. Вспомните, граждане афинские, кто начал эту нескончаемую вражду. Мы ее не начинали.
Фемистокл напомнил Собранию о том, как возникла эта война.
А было это так.
В Эпидавре, на восточном побережье Арголиды, земля перестала давать урожай. Эпидаврийцы, по обычаю всех эллинов, обратились за советом в Дельфийское святилище: что им сделать, чтобы земля их снова стала плодородной?
Бог Аполлон устами пифии ответил, что они должны воздвигнуть статуи эпидаврийских богинь Демии и Авкессии. Эпидаврийцы спросили:
– А из чего сделать эти статуи? Из меди или из мрамора?
– Не из меди и не из мрамора, – ответила пифия, – а из ствола маслины, взращенной рукой человека.
Такие маслины росли только в Афинах, где сама Афина Паллада посадила это доброе дерево. Эпидаврийцы пришли к афинянам с просьбой – пусть позволят им срубить несколько маслин. Афиняне позволили, но с условием, что эпидаврийцы будут каждый год приносить жертвы Афине и Эрехфею, первому афинскому царю, чьи храмы стоят в Акрополе.
Эпидаврийцы согласились. Они поставили у себя статуи богинь из священной маслины и каждый год, как обещали, приносили жертвы на алтарь Афины и Эрехфея.
К этому времени эгинцы научились строить военные корабли и сразу стали хозяевами в Эгейском море. Они враждовали с эпидаврийцами, грабили их берега и, наконец, украли и увезли к себе на остров их деревянных богинь.
И вот у эпидаврийцев не стало их богинь. А нет богинь – нет и жертвоприношений в Афинском Акрополе. Афиняне потребовали, чтобы эгинцы, вернули статуи. А эгинцы ответили, что у них с афинянами нет никаких дел. Афиняне прибыли на остров на триере,[3] и хотели силой отнять богинь, потому что статуи сделаны из их, афинской, маслины. Накинули на них канаты, попробовали стащить с места, а богини упали на колени да так и остались…
– Эгинцы говорят, что тут сразу ударил гром и началось землетрясение, – продолжал Фемистокл, – и что афиняне впали в безумие и начали убивать друг друга. Но мы-то знаем, что не так это было. Мы-то знаем, что на помощь к ним поспешили аргосцы. Они вместе с эгинцами напали на афинян и убили их. И мы не смогли отомстить им за это! Вот и теперь эгинцы безнаказанно грабят и разоряют наши берега. Но мы по-прежнему терпим. А почему? Да потому, что у них есть военные корабли, а у нас таких кораблей нет. Вот я и вношу, граждане афинские, свое предложение: давайте строить свои военные корабли!
Собрание снова взволновалось. Одни кричали, что пора проучить эгинцев, другие – что корабли Афинам не нужны…
Тогда поднялся и взял слово один из афинских правителей, Аристид, высокий, благообразный, исполненный собственного достоинства человек. Это был один из самых уважаемых людей в Афинах, которого за честность и бескорыстие прозвали Справедливым. Особенно благоволили к нему аристократы, крупные землевладельцы, которых он неустанно поддерживал.
Собрание сразу затихло.
– У тебя всегда была пылкая голова, Фемистокл, – сказал Аристид, стараясь скрыть раздражение, которое каждый раз вспыхивало в нем, как только он слышал Фемистокла, даже и в том случае, если Фемистокл высказывал разумные суждения. – Ты, Фемистокл, можешь, не задумываясь, предложить что угодно. Твоим необдуманным предложениям нет конца. То хочешь перетащить гавань из Фалера в Пирей. То хочешь переселить Афины к морю. Теперь ты предлагаешь строить флот – флот Афинам, которые всегда были сильны именно своим сухопутным войском. Не на море мы, должны встречать врага, а на суше!
– Не на суше мы должны встречать врага, а на море, – возразил Фемистокл. – Мы терпим от Эгины с моря, с моря мы терпим и от персов. Хоть и досталось персам при Марафоне, однако мы только выиграли битву, но не разбили врага. В любой день персы могут своим флотом закрыть проливы, закрыть подвоз хлеба с берегов Понта и обречь нас на голодную смерть. Вот почему я говорю, что нам надо строить корабли!
– Строить корабли! – Аристид пожал плечами. – А на какие средства мы будем их строить? Я беден. И ты не богат. Богатство, если оно и было у тебя, ты размотал на пышные наряды, на роскошные жертвоприношения, на приемы гостей, на похвальбу. Тебе ведь всегда хотелось казаться богаче, чем ты есть, и умнее, чем ты есть. Где мы возьмем денег, чтобы строить корабли?
– Да! Скажи, Фемистокл, где мы возьмем денег? – зашумело Собрание.
И снова спор:
– Не нужны нам корабли, мы не остров!
– Нет, нужны корабли! Пора усмирить Эгину!
– Так денег-то все равно нет!
– Граждане афинские! – снова заговорил Фемистокл. – Я знаю, где взять эти деньги. Мы можем их взять из Лаврийских рудников. Нынче нам предстоит раздать гражданам добытое серебро. Каждому достанется по несколько драхм.[4] Судьба ни одного человека не пострадает от того, что он не получит эту маленькую сумму. Но если мы на это серебро построим флот, Афины станут могущественной морской державой!
Собрание взорвалось криками. Кто-то кричал, что он предпочитает получить свои драхмы, а корабли ему не нужны. Кто-то кричал, что надо думать не о себе, а о своем государстве…
Фемистокл чутко прислушивался к Собранию. Он знал, что его предложение рискованно, что отнять у безземельных или безработных афинян эти драхмы не так просто, что это может вызвать бурю, которая сметет с трибуны и самого архонта-эпонима. Он ждал этой бури и готовился отразить ее… Но у Фемистокла было много друзей и единомышленников, их голоса побеждали.
– Нельзя поддаваться вздорным замыслам Фемистокла! – снова выступил Аристид. – Этот человек непостоянен. Завтра он откажется от того, за что борется сегодня!
– Нет, я не откажусь от того, за что борюсь сегодня! – возразил Фемистокл. – Построив военный флот, мы не только справимся с Эгиной, но будем владычествовать на море и превзойдем в этом все другие эллинские города!
– Тщеславие его безгранично! – возмущенно сказал Аристид. – Скоро он будет уверять, что единолично спас Афины!
– Нет, Аристид, это ты упразднил афинские суды и все дела решаешь один! – ответил ему Фемистокл. – Это ты, Аристид, забыл, что в Афинах правит народ, ты превратился в самовластного правителя, вот только что личной стражей не обзавелся!
Аристид побледнел.
– Это больше невозможно терпеть! – сказал он, задыхаясь. – Честно скажу вам, граждане афинские, вы до тех пор не будете в безопасности, пока не сбросите в пропасть нас обоих – и Фемистокла и меня самого!
Собрание смущенно молчало. Архонты – афинские правители – переглянулись между собой.
– Да, это положение больше нельзя терпеть, – сказал один из них, покачивая седой головой.
– Обсудим и решим, – отозвался другой. – Может быть, придется прибегнуть к остракизму.
Услышав это, Фемистокл поспешил распустить Собрание. А создавшееся положение и в самом деле терпеть было нельзя. Что бы ни высказал Аристид, Фемистокл выступает против. Что бы ни предложил Фемистокл, всегда богатый идеями, Аристид все отвергает. Оба умны, оба уважаемы, оба красноречивы. Народ часто не может понять, кто же прав в этих спорах, и каждый раз Собранию бывает трудно вынести какое-либо решение.
Так случилось и сегодня. Народ расходился в спорах и волнении.
Фемистокл и Аристид вышли вместе. Но, спустившись с Пникса,[5] сразу разошлись. Им двоим была узка дорога, им двоим было тесно в Афинах. Они вместе росли, но ссорились еще в школе. У них обо всем были разные мнения. Фемистокл решал все дела сразу, Аристиду нужно было все продумать, прежде чем что-либо решить. У Фемистокла во всем городе были друзья, почти каждого афинянина он знал по имени и с каждым находил тему для беседы. Аристид шел по жизни в одиночестве, стараясь покорить судьбу бескорыстием и честностью, такой честностью, что даже в шутках не терпел обмана.
