Обоз, на подводах которого везли маленьких ленинградцев, застрял возле черкесского села-аула Бесленей. Лошади едва передвигали ноги. Нет, не успеют спасти ребят, фашисты близко!
В толпе, собравшейся возле подвод, кто-то воскликнул:
— Люди, оставим детей у себя!
Быстро разобрали по домам малышей, сразу же дали им черкесские имена и фамилии, настрого приказав на время забыть свои. Витя стал Рамазаном, Катя — Фатимой. Если бы фашисты узнали, как их провели, наверное, расстреляли бы того, кто это придумал, да и ребят не пощадили бы. Однако никто в ауле не выдал тайну.
Война окончилась. Настоящие свои имена знали не все дети. Часть разъехалась, а некоторые остались в ауле с новыми родителями. Женились, вышли замуж, теперь у них у самих дети.
Когда наши победоносные войска с боями вошли в Германию, они не мстили жителям немецких городов. Советские люди ненавидели фашизм и фашистов, но не перенесли свою ненависть на весь немецкий народ. Победители еще до окончания войны помогали побежденным налаживать мирную жизнь.
Однажды на обочине лесной дороги вблизи города Дрездена советский майор увидел пятилетнего немецкого мальчугана. Голодный, испуганный, он повторял только свое имя: Клаус.
Майор взял мальчика на руки. Может, удастся найти его родителей в полуразрушенном Дрездене? Но куда там! Тогда майор решил усыновить малыша.
Прошло двадцать пять лет, и однажды электросварщик Владимир Зеленый, работающий в городе Черновцы, узнал, что он не украинец, а немец, что зовут его Клаусом и, видимо, родился он в Дрездене.
Стали искать его родственников. Нашли мать, брата, сестер.
Но Клаус-Владимир, повидав родных, остался на своей новой родине, где все было ему привычным, где он женился, где у него родились дочь и сын.
асскажу теперь о жизни одного советского города. Это Ташкент, нынешняя столица Узбекистана.
В царской России не был Ташкент никакой столицей. Не существовало и республики узбеков. Тогда этот край назывался Туркестанским генерал-губернаторством.
Был Ташкент большим, но довольно захолустным городом: каменных домов мало, больше слепленных из глины; улицы кривые, без мостовых, по ним, поднимая пыль, тянулись караваны верблюдов.
После Октябрьской революции жители Ташкента попросили открыть в городе университет. Легко сказать! А где найти профессоров, дорогие приборы, научные книги? Кто поможет?
Ведь время-то было самое неподходящее. Гражданская война. Города переходят из рук в руки. Сегодня красные, завтра белые. Заводы стоят, рабочие голодают. Да и среди ученых далеко не все поддерживают Советскую власть, не все ей верят.
И все же Владимир Ильич Ленин распорядился дать из скудных государственных средств полмиллиона рублей для будущего университета. Начали понемногу собирать самое нужное. В одном месте нашли коллекцию растений, в другом — приборы для обсерватории, в третьем — книги. А самое главное, нашлись ученые-добровольцы, готовые покинуть Москву ради помощи далекой окраине.
Первый поезд, пассажирами которого были московские профессора и преподаватели, а грузом — книги и оборудование, добирался из столицы в Ташкент пятьдесят два дня.
Была морозная зима, в вагонах холод, да и паровозную топку наполнять нечем. Пассажиры брали пилы, топоры, заготавливали дрова. В Ташкент приехали уже весной. Торжественно встретили ташкентцы «Ленинский поезд науки»!
Так началось, а за первым поездом пошли еще и еще. Осенью 1920 года все было готово. Владимир Ильич подписал декрет об открытии Ташкентского государственного университета.
В Среднюю Азию из центральной части страны ехали также опытные рабочие. Они сопровождали поезда с машинами и станками. Ты уже знаешь, что в те годы правительство решило переместить на окраины страны некоторые заводы, чтобы и там развивалась индустрия.
Русские рабочие должны были на новом месте пустить эти заводы, помочь узбекским крестьянам освоиться с ними. Из русского города Иваново поехали в Ташкент ткачихи, чтобы научить узбечек работать на сложных ткацких станках.
Я приезжал в Ташкент незадолго до войны. Это был большой индустриальный город. Вместо верблюдов но улицам катили трамваи и автобусы. В городе были построены красивые здания. Они отличались от московских или ленинградских. В них чувствовался особый восточный стиль: отделка стен резьбой по камню, открытые террасы.
Ведь Ташкенту более двух тысяч лет, и в древние времена он славился умелыми строителями. Потом их мастерство забылось. Вот ташкентцы и постарались возродить славу тех, кто строил великолепные дворцы и храмы в старинных городах Средней Азии.
Я поселился в Ташкенте сначала в гостинице, а потом, чтобы лучше узнать, как здесь люди живут, переехал в старую часть города, к своему знакомому.
Соседние дворы, по древнему обычаю, были обнесены глухими заборами из глины (их называют дувалами). Сначала мне казалось, будто за каждым забором — детский сад: там с раннего утра слышалась ребячья разноголосица и окрики женщин.
Мой знакомый рассмеялся, когда я поделился с ним своими соображениями.
— Ты знаешь, сколько ребят в здешних семьях? По пять-шесть, а то и больше. Узбеки любят детей. Живут тесно, но дружно. Наш город — добрый город, здесь у людей открытые сердца.
После той поездки я долго не был в Ташкенте. Но знаю из рассказов знакомых, как жил этот город в военные годы.
В столицу Узбекистана из прифронтовых районов были перевезены крупные заводы. Зима здесь мягкая, и станки пускали прямо под открытым небом, не дожидаясь, пока каменщики возведут стены.
Ташкент, где и до войны жили тесновато, принял как бы еще один Ташкент. Приезжих — людей, покинувших родные места, чтобы не попасть в фашистскую неволю, — оказалось примерно столько же, сколько коренных жителей. А ведь приехали не одиночки, почти у каждого семья, дети.
Кроме того, сюда же привезли осиротевших ребят из осажденного Ленинграда, из местностей, занятых фашистами. Большинство приезжих не знали узбекского языка, узбекских обычаев. Не просто было понимать друг друга, сжиться вместе без ссор, без неприязни.
Но как же верно сказал мой старый ташкентский знакомый о любви узбеков к детям! Не только к своим — своих каждый любит. Жители Узбекистана приняли двести тысяч «чужих», приезжих ребят. Сироты, потерявшие на войне отца и мать, нашли новых родителей среди жителей города.
У ташкентского кузнеца Шаахмеда Шамахмудова и его жены Бахри своих детей не было. Когда в город привезли осиротевших детишек, Бахри взяла из детского дома четырехлетнего малыша, который не знал, кто его родители, но помнил свое имя: Саша. Потом появились Федя, Зина…
Им дали вторые, узбекские имена: Эргаш, Юлдаш, Хабиба. Через короткое время во дворе бегало уже шестнадцать мальчишек и девчонок. Тут были узбеки, русские, молдаване, евреи, татары, чуваши… И все они называли Шаахмеда папой, а Бахри — мамой.
Папа и мама Шамахмудовы были первыми из многих. Так происходило не только в Ташкенте.
В небольшом городе Каттакургане, У края пустыни, фронтовик Хамит Саматов, вернувшийся домой из госпиталя в конце войны, взял на воспитание тринадцать детей. Сначала нянчился с ними один: жены у него тогда не было, мать состарилась. Хлеб давали по карточкам, триста граммов на целый день. Здоровому человеку позавтракать не хватит. Но Хамит не просил о помощи.
Про семью Шамахмудовых газеты написали еще во время войны. О разросшейся семье Саматова знали лишь соседи. Хамит помнил слова матери: «Не теряй чести, Хамит! Разве мы детей отогревали для того, чтобы прославиться?»
Конечно, и Шамахмудовы не думали о славе, когда брали к себе в дом детишек. Само доброе дело прославило их.
Фронтовик Саматов, перенесший ужасы войны, объяснял свои поступки просто:
— Представляешь, ребенок умирает на дороге. Бездомный ребенок. Жизнь ребенка — как свечка на ветру. Ты что, мимо пройдешь?
Он не проходил мимо, Хамит Саматов, прекрасной души человек, для которого, как и для Шамахмудовых, родными были дети всех национальностей.
В 1966 году Ташкент разрушило сильнейшее землетрясение. Несчастье произошло ранним апрельским утром. От страшного подземного толчка остановились главные городские часы. Было 5 часов 23 минуты.
В этот миг трескались, падали стены, рушились крыши, лопались водопроводные трубы. За первым толчком — второй, третий… Люди выскакивали на улицу. Тоскливо выли собаки.
Вскоре помчались пожарные автомобили и машины «скорой помощи». Смельчаки бросались в поврежденные дома — не остались ли там дети и старики? — ведь каждую секунду новый подземный толчок мог придавить их под развалинами.
Несчастье обрушилось на город, в котором жило более миллиона людей. Землетрясение разрушило тридцать пять тысяч жилых домов, было повреждено сто семьдесят школ. Триста тысяч человек остались без крова над головой.
