делаю я? Почему, чёрт побери, я не задавал этих вопросов себе раньше?! Я взрослый человек, а занимаюсь каким-то детским идиотством… Придурок! Старая Агафья Викторовна должна из-за нас корячится, убираться. А мы то и дело только ржём и гадим…»
Не даром говорят, что счастлив тот, кто дружен со своей совестью. Антон Скворцов, когда-то усыпив и заглушив её, стал жестоким и чёрствым. На самом деле, нельзя винить в этом только его, ведь огромную роль сыграло и окружение. Оскорбления, всяческие унижения от старшеклассников. Мерзкие поступки людей, замеченные им в детстве. Маленький Антон впитывал в себя это как губка.
Парень с трудом погрузился в хлипкий сон. Спал он неспокойно, нервно. Ноги без конца содрогались, ударялись друг о друга.
Виделись ему чёрные как уголь сте́ны, смоляная бугристая земля, непроглядная тьма. Он бежал в пустоту на единственно имеющийся сигнал ‒ белый огонёк.
‒ Друг! Ты пришёл! ‒ эхом распространялся голос ребёнка.
‒ Максимка? ‒ громко спросил юноша.
Вдруг огонёк вспыхнул, точно в него подлили горючего. Белые языки пламени поднялись так высоко, что всё чёрное пространство вмиг осветилось серебром. Мрак растворился в белоснежном полотне, окутавшим окру́гу.
Ослеплённый Скворцов зажмурился и остановился. Из огня вышли два человека и неторопливо пошагали к нему.
‒ Не знаю, Антон… рад ли я тебя видеть… ‒ послышался более окрепший голос впереди.
«Это Паша», ‒ подумал Антон.
‒ Ладно тебе, брат, ‒ вмешался мальчонка, ‒ нужно уметь прощать каждого!
В душу Антона будто острыми зубами вцепился кровожадный стыд. Он грыз её так сильно, что парень бесконечно переворачивался на кровати с одного бока на другой, стонал и корчил лицо от мучений.
‒ Паша! ‒ бросился к ним навстречу Скворцов, ‒ Прости меня, тварь никчёмную!
‒ Что ты, что ты, друг! Не сто́ит себя обзывать! ‒ смутился Максимка.
‒ Не сдались мне эти деньги, Паша! ‒ вопил Антон, ‒ Я их украл у тебя… Я! Когда ты делал подъём переворотом, Паша, твои деньги выпали из кармана… Моя отвратительная хулиганская манера побудила меня забрать их.
‒ Я знал, что это был ты… ‒ холодно проговаривал Павел, ‒ вот только не передо мной тебе надо извиняться.
Скворцов упал на колени:
‒ Максимка! Мальчик бедный… ‒ заревел парень, ‒ Из-за меня ты не смог покушать супчика, который так хотел. Пятьдесят рублей ваши я нагло засунул себе! Не друг я тебе, Максимка, а самый настоящий враг… Заставил тебя голодного давиться этим сухим хлебом. Прости меня!
Неожиданно зацарило гнетущие безмолвие. Свет становился тусклым, еле различимым глазу. Белый огонь гас, и темнота со страшной скоростью черни́ла и заполняла пространство, где находились ребята.
Братья Васяевы растворились, оставив Скворцова на едине с пустотой. Он ткнулся лбом в твёрдую землю. Его пальцы гребли́ сухую почву, а измученные глаза смачивали лежащий под ними песок.
‒ Такой грубый, невоспитанный… мне противно от самого себя… Я считал себя идеальным! Господи, как же я был глуп и слеп! Какой ещё идеал?! Во мне процветала гниль, и я совершенно не задумывался об этом. Не думал о других людях, относился ко многим, как к вещам… Врал, матерился, обзывал всех, кто мне не угодит. А ведь я всегда искал виноватого! Причины моих бед, неудач обязательно крылись в ком-то другом. Ни в коем случае не во мне! Учитель, поставивший двойку… конечно, злодеем был он! Что с того, что я не подготовился к уроку?.. Боже мой… как же, однако, больно прозревать… Ещё сегодня днём меня бы стошнило при подобной мысли, а сейчас…
‒ А сейчас ты всё осознал! ‒ влез всепрощающий голос мальчонки, пронёсшийся из-за спины парня.
От неожиданности Антон вздрогнул. По спине пробежал колкий морозец.
Позади стояли Павел и Максим. Тот белый сказочный свет, который вот-вот распространял огонёк, теперь исходил от них, как от звёзд. Лица их были спокойными. Братья слепили Скворцова своим чудесным, святым сиянием.
‒ Осознание собственных ошибок и полное переосмысление своей жизни дорогого сто́ят… Они говорят о том, что ты не такой ужасный, каким себя считаешь, Антон, ‒ заметил Паша, ‒ есть в мире и те, кому никакой нищий мальчик не поможет возродить чистоту души.
‒ Встань же, друг! ‒ улыбнувшись, подал свою крохотную ручку парню Максимка.
Скворцов робко протянул перед собой стёртые в кровь ладони. Мальчишка тотчас схватил их и аккуратно помог подняться юноше на ноги.
‒ Я рад, что мне удалось спасти тебя из плена безнравственности, друг! ‒ совсем не по-детски заговорил ребёнок, ‒ Твоя совесть пробуждена, а значит, теперь тебя ждёт светлый путь.
‒ Но ведь сделанная мной грязь никуда не исчезнет! Время назад не отмотается, и ты так и останешься голодным из-за меня! ‒ встревоженно вскрикнул Антон, ‒ Как мне жить с этим дальше?
Голубоглазый мальчонка по-доброму возразил:
‒ Что было, то прошло. Всё исправимо, Антон, помни это! Главное ‒ осознать…
Голос Максимки затих, и всё внезапно помутнело.
Весь мокрый Скворцов просыпается и судорожно хапает спёртый воздух в его комнате. Незамедлимо он тянется за стаканом воды. Дрожь в его пальцах мешает поднести стакан ко рту, он обливается, но в конечном итоге всё-таки делает жадные глотки́.
В окно оглушительно бились заледенелые ветви деревьев, словно пытались проникнуть внутрь тёплого помещения. Из-за этого создавался вопящий скрежет. Этот шум держал ещё заторможенный организм юноши в напряжении.
На часах горело «21:04». Антон встал и, шатаясь, подбежал к шкафчику, висевшему на другом конце его комнаты, над столом.
Парень спешно достал истёртый бумажный конверт. Истёртым он был потому, что его часто трогали и раскрывали. В конверте лежали деньги, три тысячи рублей, подаренные на прошедший день рождения. Антон пересчитал их, а после на пару секунд задумался. «Так будет лучше», ‒ сказал он себе в пол голоса.
Затем Скворцов метнулся к низкой тумбочке, где хранил свои школьные учебники, и вынул из неё ещё одну залежавшуюся тысячу.
‒ Мам, ‒ вышел он из комнаты.
‒ Да? ‒ женщина встрепенулась.
‒ Ты случайно не помнишь, адрес моего одноклассника Паши Васяева?
‒ Паши… Васяева, ‒ предалась она размышлениям, ‒ если не ошибаюсь, Садовая 12… Но это давно ещё… может быть, сейчас другая уже. А что случилось?
‒ А подъезд, квартира? ‒ продолжил уточнять Антон.
‒ Пятый, кажется, подъезд, ‒ говорила мать, ‒ а квартиру не помню. Помню только, что этаж первый.
‒ Так… Садовая 12, пятый… первый, ‒ шёпотом повторял Скворцов, ‒ Спасибо, мам!
Он живо накинул на себя куртку и хотел было выйти из квартиры, но женщина
