— Глянь, отец, что я у Боббе отнял. Он себе чуть последний зуб не сломал. Внутри что-то красное… — Миккель запнулся. — Это… это…
— Один из восьми польских рубинов, — сказал Миккельсонстарший. — Остальные семь на жилете директора Эббера. Стеклянные, правда, но красивые, ничего не скажешь.
— А церковная кража остается церковной кражей, — пробурчал голос из слоновьей пасти.
— Если к этому добавить кражу овец и поджог, — продолжал Петрус Миккельсон своим обычным голосом, — то милости ждать не приходится.
Эббер попробовал упасть на колени, но живот не пустил.
— Я буду платить все, господин Миккельсон, когда снова циркус работает! Клянусь! Наш славный, великий Кноппенхафер!..
Он выхватил из ящика на столе свернутые афиши. Они разворачивались одна за другой в его руках и падали на пол.
АКРОБАТСКИЙ И БЛОШИНЫЙ ЦИРКУС
ЭББЕРОЧЕНКО И ЯКОБИН САМЫЙ ЖИРНЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРА
Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.
— «Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком», — благоговейно прочитал он.
— Со звуком? Это как же? — удивилась Туа-Туа.
Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.
— Последнее выступление в Льюнге, — грустно сказал Якобин.
Эббер неуклюже поклонился:
— Пользовал огромный успех во все столицы Нового и Старого Света. Что могу еще служить, господа?
Петрус Миккельсон спрятал жилет с золотыми нашивками под куртку:
— Отнесу священнику, что он скажет.
Вдруг плотник Грилле, который все это время сидел на лесенке и чесался, вскочил и выдернул ружье из куста.
— Ох, я болван! — вскричал он. — Сижу тут, а ведь сегодня должен прийти капитан Скотт!
Глава тридцать пятая
КАПИТАН СКОТТ
Всю дорогу в ушах Миккеля звучали слова Грилле. И чем больше он думал о кораблике в каморке отца, тем сильнее расстраивался.
Как будто отец хотел показать, что Миккель только на то и годится, чтобы пускать игрушечный кораблик на озере в клевском лесу. Куда, мол, тебе, хромому!
И уж что скрывать: в правом башмаке до того ныло и стучало, что вся Льюнга, наверное, слышала и смеялась.
В такие минуты, как никогда, нуждаешься в друге, который мог бы тебя понять. А коли есть хромая цирковая лошадь, то лучшего друга и не придумаешь.
Миккель шмыгнул прямо в конюшню, но Белой Чайки не было на месте.
— Господи, совсем забыла тебе сказать, — успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню. — Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. «Езжай, говорю, верхом». Насчет работы отправился.
«Езжай!» Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?
Миккель сидел у стола и жалел себя. В руке у него был кусок мела, но, как он ни пытался нарисовать коня с головой и хвостом, все бриг получался. Тогда он достал складной нож и перечеркнул все. Три раза. Прощай, «Три лилии»!
Прощайте, все мечты!
Зато у бабушки настроение было отменное. В сети Петруса Миккельсона попалась камбала — наконец-то будет добрый ужин, а то все тюря да тюря! А глаза… что ж глаза — у бабушки появилась помощница, Доротея Эсберг!
Туа-Туа нащепала лучины и растопила плиту. Туа-Туа очистила рыбу и нарезала петрушки. Туа-Туа подняла крышку и сказала, что уха кипит хорошо.
— Картошку как варить — в мундире или почистить?
— Почистить! — ответила бабушка.
Вот благодать-то, сиди да распоряжайся!
Тетушка Гедда сидела в качалке, прямая как палка, и не могла надивиться на Туа-Туа. Время от времени она бормотала:
— Вот так-так! Что скажешь, Гедда? Думала ли ты, гадала ли?.. И посолить не забыла, и на ногу легка, козявка, и все-то у нее в руках горит!
Старая Гедда сняла очки и вытерла глаза: что за наваждение, слезятся, да и только.
— Простыла, видать! — пробурчала Гедда.
Она всегда так говорила, когда волновалась.
А из кастрюли распространился по всей кухне такой заманчивый запах, что она не усидела и пошла к плите снять крышку совсем. Ну и, конечно, засунула куда-то очки, так что сам черт не найдет. Кончилось тем, что тетушка Гедда едва не свалила часы и шкафчик с посудой.
Бабушка возмутилась:
— Нетто не видишь?
— Без очков ни на шаг! — ответила тетушка сердито и чуть не села мимо качалки. — Где мои очки, Туа-Туа?
Но бабушка уже нашла их — они лежали возле сахарницы и нацепила на нос. Нацепила, раскрыла Миккелево «Естествознание» и давай читать:
— «Свиней держат так же, как домашних животных, хотя они глупые, ленивые, некрасивые с виду и только знают, что спать да есть. Самца называют хряком, самку — свиньей, детенышей — поросятами».
Четыре года не могла ни единой буковки различить и вот вам, пожалуйста!
— Вижу! — вскричала бабушка, сдернула тетушку Гедду с качалки и закружилась с ней так, что все половики в кучу сбились. — Вижу! Вижу!..
— Сразу слышно! — тяжело дышала тетушка. — Хоть уши затыкай.
Потому что, если человек каждый день курит из трубочки можжевельник, то голос у него делается хриплый-хриплый.
А только кто не порадовался бы, слушая, как бабушка поет:
И к юным и к старым
Божественным даром
Приходит весна.
Та-ти-та, та-та!
Даже тетушка Гедда и та заслушалась. Ведь этот же самый стих пели в Дании — в Орхюсе и в Эсбьерге!
Тетушкины губы зашевелились сами собой, на глазах выступили слезы: родная Дания, лен на полях, аисты на речке…
Петрус Миккельсон вошел со двора с ломом в руках и тоже загорланил. Почти на тот же лад, только слова другие:
Когда над морем шторм бушует,
А мы идем под парусами!..
Лом он бросил за деревянный ящик.
«Бушует шторм! — презрительно фыркнул про себя Миккель. — В тесной комнатушке, где только один корабль и тот игрушечный, чуть больше аршина в длину!..»
«Не-ет, — подумал он. — Вот придет капитан Скотт, только меня и видели!»
Что, если подложить кусочек кожи в башмак, может, никто и не заметит заячьей лапы? Он мысленно повторил, что собирался сказать: «…а если команда уже набрана, то я готов картошку чистить или что угодно без жалованья первые шесть месяцев…»
Тетушка Гедда, тяжело дыша, опустилась на качалку и посмотрела на Туа-Туа.
— Теперь разве что музыки недостает, — сказала она своим обычным, скрипучим голосом. — Совсем запамятовала: орган-то я ведь привезла. На пустоши стоит. Заберите для Туа-Туа, как уеду.
В кухне воцарилась мертвая тишина. Глаза Туа-Туа стали большие-большие, чуть не с блюдечко.
— Что глаза таращишь? — буркнула тетушка Гедда. — Неужто трудно в честь отца хоть «Ютландскую розу» выучить?
— Но… как же… — И Туа-Туа бросилась в объятия старой Гедды.
— Ну-ну, дитя мое, ты уже большая! — пробормотала тетушка. — Старые девы — слепые курицы. Им бы всем головы оторвать!
— И вовсе я не большая! — ревела Туа-Туа.
— И вообще, дикая жимолость плохо приживается в Эсбьерге. — Тетушка Гедда часто заморгала и высморкалась. — Люди говорят, ей особый ветер нужен… Да вытри ты слезы, какую мокроту развела!
— А ты будешь приезжать нас проведывать? — всхлипнула Туа-Туа.
— Каждую весну, как лед сойдет. — Тетушка Гедда нагнулась и прошептала на ухо Туа-Туа. — Мне обещан бесплатный проезд туда и обратно.
Тем временем Миккель зашел в каморку и появился оттуда с отцовой бескозыркой на голове. Из дыры сбоку торчал упрямый светлый вихор.
— И далеко ты собрался? — спросил отец.
— Скотта повидать, — угрюмо ответил Миккель. — Хочу на его бриг наняться… — Он повернулся к Туа-Туа; уши его слегка порозовели. — Ничего не поделаешь, Туа-Туа. Нельзя мне на берегу засиживаться. У меня от этого зуд во всем теле.
— А что?.. — Петрус Миккельсон сунул руку за шиворот и почесался. — Правду сказать, меня последнее время тоже чесотка одолевает!
Чудно. Отец пошутил, а бабушка Тювесон вдруг побледнела, как простыня.
Миккель опустился на колени возле порога и достал складной нож.
— Постой чуток, Миккель, дело есть! — окликнул его отец.
Миккель нехотя побрел назад. Только левая нога была обута; правый башмак он снял, чтобы подложить кусочек кожи.
Петрус Миккельсон прокашлялся:
— Так вот, Миккель: Скотт не придет…
Миккель смотрел мимо отца в каморку. Игрушечный корабль стоял на подоконнике, купаясь в лучах вечернего солнца.
— Не придет?.. — прошептал он.
— Ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе, — продолжал отец. — А хочешь на бриг наняться, то можешь сделать это, не выходя из дому.
Бабушка Тювесон схватила миску со стола и трахнула о пол так, что осколки и картошка полетели во все стороны.
