Костя улучил минутку, когда Марфа Петровна отошла в сторону поглядеть яблоньку, которая ей показалась живой, и сказал ей:
— Марфа Петровна, я с вами в Горно-Алтайск поехать не смогу — ухожу в Кологош. Но вот о чем я вас попрошу: возьмите вы, пожалуйста, с собой этого бурундука… ну, Чечек эту, Чечек Торбогошеву! Пусть она своими глазами на живые яблони посмотрит — они сейчас цветут там… Если она поверит, то хорошая юннатка будет. Она на работу ловкая. И потом, она ведь из тайги. Там люди никогда яблонь не видали. Пускай она будет тем человеком, который в аил принесет яблоко!
— Я тебя понимаю, Костя, — ответила Марфа Петровна. — Жалко… ах жалко мне, дружок, что мы тебя в классе больше не увидим! — И подумала: «Ах, дети, дети, как они быстро растут! Только сроднишься, только привяжешься, а они уже и уходят из твоих рук!»
Марфа Петровна вытерла глаза. Костя растроганно посмотрел на нее. Он хотел сказать, что ведь и ему нелегко расставаться и со школой и с учителями, что ведь и он любит Марфу Петровну, что и ему грустно до смерти… Но он не умел все это высказать своей старой учительнице. А старой учительнице ничего и не надо было говорить — она это и без слов знала.
НА КРОЛИЧЬЕЙ ЗАИМКЕ
В Кологош — присматривать за кроликами — Анатолий Яковлевич решил послать Костю. Он долго думал над этим, колебался: не хотелось ему отсылать Кандыкова, когда такая беда случилась с их садом. Кандыков очень был нужен здесь, да и сам Костя с тяжелой душой оставлял сад.
— Как же я поеду, Анатолий Яковлевич? Недоделано, недосажено. И арык бы начинать надо.
Это так. Но кого послать в тайгу? Интернатские уезжают и уходят в свои дальние деревни — по домам. Можно бы послать Манжина, но Манжин упрям, не поедет. Он уже сказал, что никуда не пойдет, пока сад не зазеленеет. Петухова? Он смелый и работящий, но беспечный человек. Он кроликов не особенно жалует, они у него голодными насидятся. И еще несколько имен прикинул в уме Анатолий Яковлевич, а остановился все-таки на Косте.
«Да, в тайгу не всякого пошлешь. А Кандыков — парень твердый, сообразительный, честный. Сделает все, что надо. И животных любит, и с ружьем умеет обращаться. Возьмет свою собаку. Нет, кроме Кандыкова, никого не пошлю — тут уж я буду спокоен».
Анатолий Яковлевич повидался с Костиным отцом, договорился, чтобы он отпустил Костю. Отец сам вычистил, проверил и зарядил Косте свое охотничье ружье. Рано утром на школьном дворе снарядили возок — все кроличьи клетки поставили друг на друга и связали веревками. С одной стороны в сено уложили ружье, с другой — хорошо отточенную косу-литовку, а в середину — мешок картошки, сумку с крупой, хлебом и маслом и еще чайник и котелок.
Больше всех хлопотал и суетился около возка Алеша Репейников, хотя и был удручен. Услышав, что в тайгу едет Костя, а не он, Алеша побежал к Анатолию Яковлевичу:
— Почему это Кандыков? А почему же не я, Анатолий Яковлевич! Я бы и сам мог! А чо?
— А «чо»? Такого слова в русском языке нет.
— Ну, Анатолий Яковлевич, я не буду «чокать», ладно… Так ведь это и несправедливо!..
У Алеши на глаза навернулись мимолетные слезы, и он с досадой отвернулся.
Анатолию Яковлевичу стало жалко его. Но не посылать же двенадцатилетнего парнишку одного в тайгу!
— Нельзя, Алеша, — мягко сказал он. — Там волки ходят, а ты еще и стрелять не умеешь!
— Умею!
— И кролики тебя не слушаются, разбегаются. Ты их слишком жалеешь. Кто тебя знает — возьмешь да и выпустишь их погулять на лужок. Или вырвутся у тебя… Ну, и что ты так спешишь? Подрасти немножко!
— А уж как будто и не справлюсь! Я же день и ночь буду за ними глядеть!
Но просьбы не помогли: в тайгу все-таки поехал Костя.
Костю отправились провожать товарищи — Вася Манжин и Ваня Петухов. Ребята все трое пошли пешком. А на повозку с кроличьими ящиками уселась Настенька и взяла в руки вожжи. Она хотела посмотреть, как будет жить Костя в избушке: есть ли там постель, не надо ли добавить туда какой посуды, не повесить ли занавески. А то у этих ребят все будет кое-как!
— Алешка! Так ты прибегай кроликов проведать! — сказал Костя Репейникову.
Алеша ответил холодно:
— Чего их проведывать? Авось не заскучают.
— Ну, а хочешь, поедем вместе, поживешь там?
У Алеши дрогнуло сердце, но обида была слишком глубока.
— Нет, — ответил он, — чего уж мне… Какой от меня толк, ты и один справишься! — И, последний раз окинув взглядом кроличьи мордочки, Алеша сунул руки в карманы и ушел со школьного двора.
Желтый Кобас первым выбежал за ворота, когда лошадь тронулась в путь.
— Счастливо! — сказал Анатолий Яковлевич. — Поезжайте. А я пойду другую партию собирать — в Горно-Алтайск. Эх, дела наши!.. — И, чуть-чуть усмехнувшись, махнул рукой. — Горе-садоводы!
…Дорога шла хоть и отлого, но все вверх, все наизволок. Серый школьный меринок Соколик тащил повозку внатяг, а она то проваливалась в ухабы, то подпрыгивала на камнях или на скрюченных древесных корнях. Настенька то и дело ахала от неожиданных встрясок.
А три товарища шли сзади и вели всё один и тот же разговор — о саде, о яблоньках…
— Ребята, что мне показалось… — сказал Петухов. — Я сегодня еще раз посмотрел: не все погибли. Зелененькие сердцевины есть!
— А вы, ребята, заметили? — подхватил Манжин. — Некоторые даже листики приподняли!
— Может, какие и оживут, — неохотно ответил Костя, — но разве в этом дело? Ведь они же мичуринские — как же они могли замерзнуть? Ни одна яблонька не должна была бы замерзнуть, а они вон что… Больше половины погибло. Какая же тогда разница — мичуринские они или не мичуринские, если все-таки замерзнуть могут?
Тихие горы встали по сторонам — и обнаженные, и укрытые зеленью, и заросшие тайгой. Они словно менялись местами, выглядывая друг из-за друга, — островерхие, округлые, отвесные. Придорожные травы становились все гуще и выше. Среди дудников и ромашек замелькали красные головки мытника. Нежно-лимонные лилии засветились на склонах, легкими стайками взбегая куда-то на неизвестную высоту.
Часа через два повозка поднялась на перевал. А потом лошадь приободрилась, зашагала легче, быстрее — дорога пошла под уклон.
— Слышите? — сказал Манжин. — Вот Кологош журчит!
Соколик рвался вперед, Настенька еле сдерживала его:
— На гору — хоть плачь, а с горы — лихач! Ишь ты какой! Учись ровно ходить — и в гору и под гору!
Ребята тоже прибавили шагу.
— Вот и хибара!
— Вот и речка!
— А вот и загон наш стоит!
Настенька остановила лошадь около самой избушки, соскочила с повозки и тут же принялась распрягать Соколика. Она похлопывала его по гладкой спине, приглаживала темную жесткую гриву и разговаривала, как с человеком:
— Ну что, запарился? Ну ничего, сейчас отдохнешь. Что же делать, братец, на то ты и лошадь, чтобы возить возы… Ничего, братец, не поделаешь…
И Соколик вздыхал, словно соглашаясь: да, что же тут поделаешь! Но Настенька, вытирая свежей травой его вспотевшие бока, возражала против этих вздохов:
— Что вздыхаешь? Думаешь — ты один работаешь? Ведь и мы работаем тоже. Да вот не вздыхаем же! А ты поработал да и пойдешь сейчас на всю ночь гулять по травам — плохо ли? Ну, ступай! — и звонко шлепнула его ладонью.
Ребята тем временем таскали кроличьи клетки к загону. Изгородь была высокая, почти в рост человека. Толстые горбыли, крепко вбитые в землю, стояли плотным частоколом. Ваня Петухов взобрался вверх по кривой иве, нагнувшейся внутрь загона, а Костя и Манжин подали ему клетки с кроликами.
— Э-э, ребята! — закричала Настенька. — Не выпускайте без меня! Дайте я их сама выпущу!
Настенька прибежала, живо взобралась на кривую иву и оттуда прыгнула внутрь загона:
— Эх, строители! Не могли калитку сделать!
Но Костя возразил:
— Тут калитку нельзя делать: подкопаются — удерут.
Было весело и занятно смотреть, как кролики вылезали из клеток, как они шевелили мордочками и ушами, как разбегались по загону, прячась в густой траве. Особенно хороши были маленькие. Настя, прежде чем выпустить, брала крольчат в руки, гладила, целовала их атласные ушки. Некоторые были так малы, что помещались в пригоршне. Настенька прижималась к ним лицом, прижимала их к груди, к шее:
— Ну просто съела бы! Ну что это за куколки родятся на свет! Глазки-то, глазки-то — кругленькие бусинки! Ну что с вами сделать, а?
— Выпустить, вот что, — сказал Петухов, — пока ты их всех не передушила!
— Эх, Алешки нету! — пожалел Костя. — Зря, чудак, не поехал. Вот порадовался бы сейчас!
— Совсем обиделся, — улыбнулся Манжин.
— Ну ничего, — сказала Настенька, — я приеду домой — все ему расскажу… Поглядите, ну вы поглядите, как радуются, как бегают! И уж скорей принялись траву жустрить!
