керосин прямо на второй этаж сквозь разбитое окно.
Старый черт опять высунулся:
— Огоньку, господа! Огоньку надо подкинуть!
А как его подкинешь?
Но кто это подходит к Маевскому? Это подходит его старый знакомый Симка Знаменский, Он — в мятой гимназической шинели, в мятом картузе.
Он, видите ли, тоже сюда прибежал. Он, видите ли, отечество защищает. Ему хочется героем стать!
Подходит и говорит:
— По трубе бы забраться и забросить в окно огоньку!
Маевский вгляделся. Правильно: водосточная труба совсем рядом с окном. Но, конечно, он сам не полезет: зачем рисковать своей драгоценной жизнью!
— Господа! — говорит он. — Вот юный герой берется выкурить большевиков. Слава юному герою!
У Симки душа ушла в пятки. А отказываться — неудобно — осрамишься.
Маевский стал подбадривать:
— Вы лезьте, не бойтесь! А мы возьмем их на мушку, не дадим подойти к окну!
Старый черт расстегнул пальто, потом пиджак, потом рубаху, вытащил нагрудный крест:
— Благословляю! Тут чудотворные мощи! Сохранят от пуль!
У Симки прибыло немного смелости.
— Я бы разулся. Босому способнее!
— Правильно, Симочка! — сказал Маевский.
Симка разулся, веревку в зубы и полез по трубе.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Училище горит
⠀⠀ ⠀⠀
В училище ни на ком еше нет царапинки. Все еще надеются, что отобьются, дождутся помощи. Запахло керосином, и то не испугались, шутят:
— Ну, теперь ни одна блоха не укусит!..
Мелис и Коля у одного окна.
Мелис — бывалый солдат: зря не высовывается, зря патронов не тратит. Но уж если выстрелит, значит, кто-то лег на сырую землю и больше не встанет!
Мелис первым услышал, как заскрипела старая водосточная труба.
— Кто-то лезет? Не с гранатой ли?
Не утерпел, высунулся, чтобы посмотреть. А у белых каждое окно давно на припеле. Пошатнулся Мелис, выронил винтовку и рухнул на пол: нашла его прилетевшая с площади белогвардейская пуля! Отдал жизнь за Советскую власть наш дорогой немецкий товарищ!
А Симка все ползет по трубе.
Но Коля уже настороже:
— Пусть ползет! Пусть с гранатой! Отведет руку, чтобы бросить гранату, а я его тогда по руке!
Вот Симка дополз до второго этажа. Ах, какой я — спаситель отечества!
К веревке подвязали смоченный в керосине сноп соломы. Он подтянул его к себе, зажег, одной рукой держится за трубу, а сам откинулся, размахнулся…
Этого и ждал Коля. Он выстрелил почти в упор. Симка крикнул и, как мешок, упал вниз…
Но его выстрел раздался на мгновение позже, чем надо. Зажженный сноп все-таки влетел в окно, и взметнулось над полом пламя…
…А в маленьком домике у солдатки снова заскрипела лесенка на подволоку.
— Сидорыч! Ты где? — тихо спросила солдатка.
Вотинцев подполз поближе, выставил голову из-под сена.
— Что делают-то, ироды! Подожгли духовно-то… Керосину накачали и подожгли!.. Так и полыхает!..
И она горько-горько заплакала.
Вотинцев прислушался. Правда: стрельба стихла, а в горящем здании целыми пачками рвались патроны.
— А! Пусть убьют, пусть сожгут, но только бы попасть туда, умереть со своими!
— Пусти! Пойду! — со злобой крикнул он на хозяйку.
— И не думай лучше! Шагу не пробежишь! Беляк-то все еще у ворот дежурит. Да у них везде патрули. Люди-то боятся на двор выйти. Вон у соседки — у Тимофеевны — сын пошел в аптеку, они его тут же, у крыльца, цап: «Куда? — В аптеку! — С какого года? — С тыща восемьсот девяносто пятого! — Ты мобилизован!»
Так и забрали его в свою армию, увели с собой. А он больной-пребольной. Не увидеть его больше.
— Магазины-ти, лавки-ти — и те все закрыты! — добавила она.
Снова послышался беспорядочный треск рвущихся в огне патронов.
— На другую сторону перешло! — сказала солдатка. — Ну, я побегу, а то вдруг беляки снова заявятся!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Встреча на подволоке
⠀⠀ ⠀⠀
На улице уже стало темнеть, когда Иван Сидорович снова услышал, что кто-то вошел в сени и осторожно поднимается по лестнице на подволоку.
Скрип ступенек все ближе и ближе. И непохоже, что это — хозяйка.
Вот этот кто-то уже на подволоке. Подходит к сену.
Иван Сидорович окаменел. Даже не дышит.
Зашуршала сухая трава: кто-то стал влезать в сено.
— Тоже прячется, не иначе, — подумал Вотинцев. — Кто тут? — хрипло спросил он и сам не узнал своего голоса.
Пришедший замер, затаился. Ответа не было.
Но сердце все увереннее подсказывало Вотинцеву, что пришел кто-то свой. И Вотинцев тихонечко запел:
⠀⠀ ⠀⠀
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем…
⠀⠀ ⠀⠀
Но он не успел ничего спеть больше:
— Иван Сидорович! Отец! Это — я! Коля!
— Коля! — выдохнул Вотинцев и пополз навстречу. И они крепко-накрепко обнялись! И долго лежали молча, не разжимая рук.
— Ты откуда? Как там? Как наши? — наконец спросил Вотинцев.
— Горит все! Подожгли, гады!.. Комиссар велел мне уходить по трубе. Говорит: не для чего всем гибнуть. Говорит: не сгорим, так одни отобьемся, а ты уходи. Приказал. Поцеловал на прощанье.
— А Мелис где?
— Убили Мелиса!
Вотинцев вздохнул.
— А тебя-то как не убили?
— А я спустился на двор да между поленниц. Кое-как выбрался. Потом суюсь туда-сюда, а везде беляки. И здесь у ворот беляк. Так я по дворам. И в комнату не совался — сразу сюда…
Поздно-поздно вечером солдатка еще раз заглянула на подволоку. Ох, и обрадовалась она, когда узнала, что Коля тоже здесь!
— Нате-ко, поешьте, попейте!.. А то кабы те ироды не пришли сюда ночевать!..
Потом снова заплакала и стала рассказывать:
— Сгорели ваши-ти… Погибли, голубчики… Тихо уже… А комиссар-то укрылся в подвале. Там пол-потолок каменный, туда пожар не дошел… Так эти-ти и туда накачали керосину… Он патроны-ти расстрелял, ему биться нечем… Он вылез из подвала, а разве убежишь?.. Они сразу его бить. Потом раздели, разули, веревку на шею и повели к реке… Камень привяжут и утопят…
Всхлипнула и ушла.
Спустилась по лестнице, вышла на крылечко, прислушалась. Но все было тихо.
Солдатка снова тяжело вздохнула и вошла в комнату. Из под одеяла в нее впились измученные Мишкины глаза.
Она метнулась к столу, налила мальчишке молока, отрезала хлеба, поднесла:
— Ha-ко, миленький, смочи во рту. Скорей, скорей! Я тебя на полати запрячу! Скорее, выучек!
— Бабушка! — отозвался на внучка Мишка. — А как наши-то?
— Сгорели ваши-ти! Сгорели, миленький! Подожгли их!
— А Коля?
— И Коля сгорел! — соврала на случай солдатка. А то вдруг придут белые, и Мишка проговорится
