друзьями всегда приятнее, спокойнее, а в подвале особенно! «Что, если сейчас из другой двери появится Племянник Григорий?» Эта мысль подтолкнула меня: я заторопился, сбросил пальто. И тут же подумал о другом: «Как я буду протискиваться сквозь узкую щель на глазах у Наташи Кулагиной?..»
Я всегда очень боялся предстать перед ней в каком-нибудь смешном виде. Парикмахер сказал как-то маме: «У вашего сына сзади красивая форма головы. Благородная!» И я старался почаще поворачиваться к Наташе затылком… «А сейчас она увидит, как я буду краснеть и сопеть, пролезая с трудом между стеной и дверью!» Эта мысль заставила меня похолодеть. Думаю даже, что мне было холоднее, чем Покойнику, когда он остался в одних трусах, потому что я похолодел внутренне.
К тому же оказалось, что мне нужно снять не только пальто, но и пиджак. Выяснилось, что я тоже довольно плотный. А под пиджаком была старая рубашка, которую мама заштопала на самых видных местах. Она была теплая, и поэтому я надел ее в тот день. Мне не хотелось, чтобы Наташа видела эту рубашку. «А все из-за Глеба! Зачем ему это было нужно?.. Зачем?! — Я, кажется, впервые взглянул на него со злостью. — Из-за Племянника! Как бы этому Племяннику отомстить? Хоть немного! Хоть чем-нибудь!..»
В тот же миг идея озарила меня.
Я нащупал в кармане карандаш и бросился обратно во мрак подвала: мне захотелось оставить кое-что на память Племяннику, какие-нибудь строчки, которые бы его разозлили.
— Куда ты?! — крикнул Покойник так, будто прощался со мной навсегда. Он боялся без меня оставаться. Это было приятно!
— Не бойся: вернусь! — успокоил я Покойника. Подбежал к старому садовому столику — и вдруг…
С ужасом услышал я, что со стороны двери, запертой на щеколду, послышались шаги. Это спускался Племянник Григорий. Он, наверно, хотел поиздеваться над нами: спросить, как мы себя чувствуем, не соскучились ли или что-нибудь вроде этого. «Если ему никто не ответит, — подумал я, — он сразу поймет, что мы убежали, и устроит погоню. Выйдет во двор и снова захватит всех!»
События с головокружительной быстротой сменяли друг друга!
Сердце замерло у меня в груди, а может быть, вовсе остановилось. Каждый шаг за дверью, на лестнице, отдавался трагическим эхом у меня внутри, будто от ужаса там образовалась какая-то пустота… Так и есть!
— Эй, гаврики! Что это вы молчите, будто мать родная не родила? Заснули? — крикнул Племянник.
— Так точно. Все спят! — громко ответил я.
— Это ты, парнёк?
— Я!
— Опять выскакиваешь?
Он не знал, что выскочили как раз все остальные, а я остался.
— Куда же я выскочу, если вы дверь закрыли?
— Посиди еще немного! Закаляться надо. Ты как считаешь, парнёк? Надо вам закаляться?
— Еще бы!
— Ты ведь хотел познакомиться с Дачником?
— Еще как!
— Теперь познакомился?
— Конечно!
— Ну вот видишь! Может, и о тебе когда-нибудь книжку напишут.
— Если я дойду до его состояния.
— Ага!
Он засмеялся мелким, дробным смешком, будто монеты рассыпал по лестнице.
«Зачем ему нужно, чтобы мы сидели в подвале? — рассуждал я. — Да ни за чем! Просто он выполняет чужую просьбу». Я знаю, чью именно! Но выполнял он ее с удовольствием: ему было приятно кого-то помучить. Такой у него был характер.
Племянник зевнул длинно, словно завыл:
— Пойду-ка тоже вздремну-у…
«А не вздумает ли он перед сном погулять? Выйти во двор?..» — подумал я. И сердце опять замерло у меня в груди.
Все же я не стал торопиться, а вынул из кармана карандаш и крупными буквами написал на крышке садового столика:
Племянник! Передай привет своей тете!
И подписался: Алик-Детектив.
А потом помчался обратно, к узкой полоске света.
«Как же мне сделать так, чтобы Наташа не увидела заштопанную рубаху? — думал я. — Пожалуй, как Принц с Покойником, разденусь до трусов и попрошу всех отвернуться!..»
— Что ты там делал? Куда убежал? — набросились на меня все, когда я высунул голову из подвала.
Соскучились! Это было приятно.
— Отвернитесь! — скомандовал я.
Было холодно, откуда-то с крыши падали капли… Дрожа всем телом, я протиснулся навстречу свободе.
Глава IX, в которой события опять с головокружительной быстротой сменяют друг друга
Когда мы наконец вырвались на свободу, нужно было немедленно бежать, мчаться на станцию, но я прирос к земле и жмурился, хоть солнца не было и даже начало уже понемножку темнеть. Мы отвыкли от света и радовались ему, как дети!
Неожиданные мысли заполнили мою голову. Они наталкивались одна на другую, потому что их было много. Да, жизненные испытания делают человека мудрее!
Я думал о том, что, если человек каждый день получает одни только радости, он, значит, их вовсе не получает. И о том, что если он с утра до вечера отдыхает, то, наверно, от этого устает. И о том, что, если человек каждый день видит деревья и небо, он их не видит, просто не замечает, а вот если он посидит в подвале… Может, я был не совсем прав, но мысли на то и мысли, чтобы в них можно было сомневаться. Наконец спокойствие вернулось ко мне, и я заорал:
— На электричку!
— Мы все равно не успеем, — сказала Наташа.
— То есть как это? Почему?
— Потому что осталось всего двадцать три минуты, а до станции — сорок с лишним.
— Я вас… — начал Глеб.
Но тут раздался длинный солидный гудок тепловоза. Электрички гудят по-другому: короче и как-то, я бы сказал, легкомысленнее. Догадка внезапно озарила меня.
— Глеб! — воскликнул я, желая перекричать тепловоз, который уже умолк. — Глеб! Я чувствую по гудку, что станция совсем близко. Ты вел нас дальним путем… Запутанным! Ты хотел, чтобы мы… — Я не стал вслух объяснять, чего именно хотел Глеб, — расследование еще не было закончено. — В общем, веди нас кратчайшей дорогой. Самой короткой!
— Я и сам… Я вот как раз об этом…
Мы побежали. Предчувствие подсказывало мне, что станция должна показаться сразу же, как только мы обогнем сосновый лесок, в который упирался дачный забор. Но ведь, как я уже, кажется, отмечал, длинный путь может показаться коротким, а короткий — ужасно длинным, особенно если все время поглядываешь на часы и прислушиваешься, не шумит ли вдали электричка. «Иногда электричка на минуту-другую опаздывает, — думал я. — Но если нужно, чтобы она опоздала, то обязательно придет вовремя или даже немного раньше…»
Покойник все время отставал. Предчувствие подсказывало мне, что он может упасть, — в тот день страх совсем измотал
