class="p1">Принесла домой, сбегала за Иваном Сидоровичем, сидят, ждут врача.
Коля рассказал им, как неладно все вышло, а потом сразу обессилел, посерел.
— Бумажки листочек! — сказал он чуть слышно.
Запасливый Иван Сидорович пошарил по карманам, нашел бумажку, нашел огрызок карандаша.
Коля стал выводить буквы, а рука не слушается, скачет. И еще чем-то застилаются глаза Буквы прыгают: одна выше, другая ниже. Написал:
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Последнюю букву не смог дописать. Карандаш выпал, и нет силы держать его. Перевел глаза на оленя.
Иван Сидорович взял оленя, поднес к кровати. Коля еле заметно мотнул головой.
— Не то, — понял Иван Сидорович. — Но что же тебе нужно?
— Прилепи! — еле-еле выдохнул Коля.
Иван Сидорович размял хлебный мякиш, прилепил бумажку на вторую ногу оленя.
— Так? — спросил он Колю. И понял без слов, что — так! Прибежал врач, весь запыхался, еле отдышался. Вымыл руки, осмотрел Колю, перевязал, покачал головой. Унесли Колю в больницу.
— Оздоровеет! Молодой еще! — сказала солдатка. Но Иван Сидорович ничего ей не ответил, а только тоже покачал головой.
Да, не пришлось им дождаться Колю: он и до утра-то не дожил. А пришлось схоронить его на Нолинском кладбище.
Горько Ивану Сидоровичу: словно с сыном расстался!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Яночка — Сережке
⠀⠀ ⠀⠀
— Сережка приехал! Сережка приехал! — вот сколько радости у Яночки и Мишки.
Он не насовсем. Он после тифа выздоравливает (тоже хворал, как Мишкина мама), и ему разрешили ненадолго домой, а потом опять на фронт — к отцу, к матери.
Сигизмунд ушел, некому сторожить Яночку. Она выскочила из дома — и на крылечко, где уже давно сидит Мишка, слушает Сережкины рассказы.
Сережка рассказывает, как воюет, как ходит в разведку. Прямо завидно слушать — хочется самому воевать за Советскую власть.
И вдруг откуда ни возьмись Иван Сидорович. Он печальный, и у Яночки сразу екнуло и замерло сердечко.
— А Коля где?
— Нет Коли…
— А почему хоть не написал? А что с ним? А почему вы приехали, а он опять не приехал?
Иван Сидорович вздохнул, развязал свой заплечный мешок, вынул небольшой сверток, подает Яночке.
Яночка взяла сверток осторожно, словно он жжется, недоверчиво развернула, увидала оленя и заплакала.
А Мишка с Сережкой еще не поняли, удивляются:
— Почему олень? Почему Коля расстался с ним?
Потом увидали вторую бумажку и на ней надпись, тогда стали догадываться.
Ни о чем не спрашивают, но все трое глядят на Ивана Сидоровича. И он сказал:
— Нет больше нашего Коли. Убили его. Этот живоглот убил, наверно, — Маевский…
Стала теперь Яночка с оленем. И она старается, чтобы он всегда был с ней. Она боится поставить его на комод. Боится, потому что ее отец ходит злой, никуда ее не выпускает и все сговаривает уехать — поближе к своей Польше.
Увидит оленя, так, пожалуй, разобьет!
Пока Коля был жив, пока Гэля была здесь, Яночка еще держалась — никак не соглашалась уехать. И Гэля ее поддерживала, говорила Сигизмунду:
— Ты, отец, поезжай! Я тебя понимаю! А Яночку оставь мне!
А теперь Гэли нет, некому заступиться. Она со своим матросом тоже на фронте, тоже воюет с беляками. И у Яночки не хватило силы устоять против отца. Сигизмунд осилил обоих: и ее и Тоську.
Стали расставаться, прощаться. Сережке так жалко, что она уезжает! И ей не хочется! Но ничего не сделаешь!
Она принесла оленя. А на нем еще одна бумажка — третья. И говорит:
— Сережа! Мне его не сберечь! Все равно отец разобьет! На уж, возьми, Сережа! Вспоминай обо мне да о Коле!
Сережка покраснел:
— Спасибо!
И Яночка уехала. Неужели навсегда? Неужели больше не увидимся?
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка в женской гимназии
⠀⠀ ⠀⠀
Яночка уехала. Сережка тоже уехал, только на другой день. Плохо без них, но ведь жить-то все равно надо!
Правда остался у Мишки Ардальон. Но уж очень он занят.
Когда у него много работы, он даже Катю выгоняет из комнаты, запирается и пишет, пишет, пишет.
В это время хоть зазвонись телефон — Ардальон даже трубки не снимет, не то, чтоб поговорить. И в дверь к нему хоть прикладом стучи — все равно не откроет.
Но все-таки есть такая договоренность: если у Мишки случится что-нибудь очень важное, тогда он имеет право подойти к двери и царапаться. Да-да, царапаться, как кошка. И тогда — хочешь не хочешь — Ардальон должен встать, дверь открыть, Мишку выслушать.
В один хмурый день так и случилось: Ардальон услышал, что в дверь царапаются.
— Брысь, проклятая! — нарочно крикнул он самым страшным голосом.
За дверью стихло. Но потом снова скыр-р, скыр р…
Ардальон встал, открыл дверь и заорал на весь коридор:
— Некогда мне с кошками возиться!
Но Мишка не испугался, ведь у них уговор, а «сказано — сделано!» Он спокойно вошел и сел на стул. Ему ведь больше не к кому ходить, и это надо понимать!
— Ну, что случилось?
— Меня в женскую гимназию перевели!
— Что ты городишь? — сказал Ардальон, и глаза у него стали круглые.
— Ей-богу! — говорит Мишка. — Перевели в женскую гимназию. Сказали: «Ты способный».
Ардальон подумал, сообразил.
— Ну, правильно! — сказал он. — Раньше богатые учились в гимназиях, а теперь ты поучись.
— Дак в женскую…
— Да, — согласился Ардальон. — С бабами дело плохо!
Но потом он вспомнил:
— Так не будет же теперь гимназий. Все школы будут одинаковые. И везде мальчишки будут учиться вместе с девочками. Это получается уже не гимназия. Это — бывшая гимназия. И ведь не одного тебя перевели?
— Не одного.
— Ну, так что же? Чем трудно?
— Учительницы травят. Говорят, что мы им божье наказание. Говорят, что мы — уличные. А девчонки вовсе с нами не разговаривают!
— А ты не бойся! — сказал Ардальон, — Не бойся и терпи. Думаешь, нам легко? Нам еще труднее. У нас врагов — море, бушующий океан! А мы не боимся и делаем все по-своему! Ясно?
— Ясно! — печально сказал Мишка и ушел.
Утром новая беда. Надо было быстро одеться и в гимназию, то есть в школу Мишка стал натягивать рубашку и вдруг — тр-р-р-р-р! И рубашка разъехалась на лоскуточки. Мама подскочила, посмотрела, но нет — не починить!
А больше рубашек нет!
Мама села на кровать, уставилась глазами в угол и сидит не шелохнется. И думает — что можно сделать, когда ничего нельзя сделать?
