«Я буду жить, и жить вечно!»
Покой, внезапно снизошедший в душу Арчибальда Крейвена, не оставил его и вечером, и он забылся лёгким, бодрящим сном. Но это продлилось недолго. Арчибальд Крейвен не знал, как поступить, чтобы сохранить свой душевный покой. К ночи следующего дня он вновь впустил в свою душу мрачные мысли – и они овладели им с прежней силой. Он покинул долину и продолжал скитания. Но странно, в жизни его стали выдаваться минуты, а порою даже часы, когда тяжесть, давящая ему на сердце, вдруг отпускала и он опять ощущал, что к нему возвращается жизнь. Медленно-медленно он оживал – оживал вместе с таинственным садом, хотя и не подозревал этого.
Яркая позолота осени сменила краски лета, и Арчибальд Крейвен прибыл на озеро Комо. Там было красиво, как во сне. Дни он проводил, любуясь хрустальной синевой озера. Иногда он уходил в горы, поросшие густыми мягкими травами, и бродил там, пока не чувствовал, что теперь наверняка будет ночью спать. И правда, к этому времени сон у него стал гораздо лучше – его перестали мучить кошмары.
«Возможно, – думал он, – я окреп телом». Это была правда: он окреп телом, но – благодаря спокойным часам, выпавшим на его долю, когда мысли его меняли направление, – он окреп не только телом, но и душой. Он вспоминал Мисселтвейт и размышлял, не вернуться ли домой. Порой вспоминался ему и сын. Интересно, что почувствует он теперь, когда вернётся, подойдёт, как всегда, к старинной кровати под балдахином и глянет с высоты своего роста на изжелта-белое точёное лицо спящего мальчика и на чёрные ресницы, окаймляющие крепко сомкнутые веки? Нет, только бы этого не видеть!
В один из дивных солнечных дней Арчибальд Крейвен отправился в горы и зашёл так далеко, что, когда вернулся, луна уже поднялась высоко в небо. Было полнолуние, всё вокруг заливал серебристый свет, кое-где шевелились лиловые тени. На озере, на берегу и в лесу стояла такая удивительная тишина, что он не пошёл в снятый им дом, а спустился к небольшой беседке у воды, сел на скамью и глубоко вдохнул волшебный воздух ночи. Знакомый удивительный покой снова снизошёл на его душу, и, погружаясь в него всё глубже, глубже, он наконец заснул.
Он не заметил, когда заснул и начал грезить; сон был так глубок, что он его не ощущал. Ему казалось, будто он необычайно бодр и даже не помышляет о сне. Он сидел и вдыхал аромат поздних роз, слушая, как плещет вода у его ног. И вдруг услышал какой-то зов. Мелодичный, звонкий, весёлый голос доносился издалека, но до того ясно, будто совсем рядом.
– Арчи! Арчи! Арчи! – звал голос.
И опять, ещё мелодичнее и звонче:
– Арчи! Арчи!
Он словно бы вскочил на ноги, хотя нимало не удивился.
– Лилиэс! Лилиэс! – отозвался он. – Лилиэс! Где ты?
– В саду! – зазвучало в ответ, будто пела золотая флейта. – В саду!
На этом сон кончился. Но он не проснулся. Всю эту дивную ночь он проспал глубоким, крепким сном. Когда он наконец открыл глаза, было солнечное утро, а перед ним стоял слуга и смотрел на него. Слуга был итальянец; как и все остальные слуги на вилле, он привык ничему не удивляться, что бы ни делал их жилец-иностранец. Никто не знал, когда этот господин уйдёт, когда вернётся и где будет спать: проведёт ли он всю ночь в саду или устроится в лодке на озере. Слуга держал поднос, а на подносе лежали письма – слуга терпеливо ждал, чтобы мистер Крейвен взял их. Когда слуга удалился, мистер Крейвен посидел несколько минут, держа письма в руке и глядя в озеро. Его всё ещё окутывала странная умиротворённость, он чувствовал необычную лёгкость, словно чего-то ужасного, свершившегося в прошлом, на самом деле не было… словно что-то вдруг изменилось. Он вспомнил свой сон… ясный, как явь!
– В саду! – повторил он с недоумением. – В саду! Но дверка заперта, а ключ где-то в земле!
Немного спустя он взглянул на письма и заметил, что сверху лежит письмо с английской маркой – оно пришло из Йоркшира. Конверт был надписан чётким женским почерком, который был ему незнаком. Не думая о том, кто бы мог ему писать, он вскрыл конверт; первые же слова приковали к себе его внимание.
Дорогой сэр, я – Сьюзен Сауэрби, однажды я позволила себе остановить Вас на вересковой пустоши. Тогда я говорила о мисс Мэри. Теперь я снова беру на себя смелость кое-что Вам сказать. Прошу Вас, сэр, на Вашем месте я бы вернулась домой. Я думаю, Вы будете рады, когда вернётесь. Простите, что говорю об этом, сэр, но думаю, что Ваша хозяйка – будь она здесь – просила бы Вас вернуться.
Ваша покорная слуга
Сьюзен Сауэрби.
Мистер Крейвен прочитал письмо дважды, прежде чем положил его обратно в конверт. И снова ему вспомнился сон.
– Я возвращаюсь в Мисселтвейт, – произнёс он. – Да, я еду тотчас.
Он прошёл садом в дом и приказал Питчеру уложить вещи – они возвращаются в Англию.
Через несколько дней мистер Крейвен снова был в Йоркшире. Всё долгое путешествие он думал о сыне, как никогда не думал о нём прежде. Десять лет он всячески старался забыть о нём. Сейчас же, хотя он вовсе не собирался о нём размышлять, в памяти то и дело всплывали воспоминания. Он вспомнил чёрные дни, когда он рыдал как безумный, потому что его сын выжил, а жена – нет. Он не желал видеть сына, а когда наконец пошёл взглянуть на него, то увидел слабое, жалкое существо. Все говорили, что малютка не проживёт и нескольких дней. Однако, к удивлению тех, кто ухаживал за ребёнком, время шло, а он не умирал, и тогда все решили, что он выживет, но будет больным и калекой.
Мистер Крейвен не хотел быть плохим отцом – просто он совсем не чувствовал себя отцом. Он нанял врачей и нянек, он окружил ребёнка роскошью, но, погрузившись в своё горе, он старался не думать о сыне. После нескольких лет отсутствия, когда он в первый раз вернулся в Мисселтвейт и жалкий заморыш медленно и безразлично обратил на него огромные серые глаза с длинными чёрными ресницами, такие похожие и в то же время до ужаса не похожие на те глаза, которые мистер Крейвен любил, он не совладал с собой и отвернулся, побледнев как смерть. Впоследствии он смотрел на сына, лишь когда тот спал, и знал о нём только,
