Ознакомительная версия.
- Да, Валентин Антонович...
Лисунов ушёл. Володя двигал напильником взад и вперёд, взад и вперёд. Это казалось ему очень надоедливым и однообразным. Очень скоро начала ныть спина, потом заныли руки: в кистях, в пальцах, в локтях.
Но Володя продолжал работать.
Спустя час подошёл Лисунов:
- Что, Володя, хочешь разогнуться, расправить руки?
- А вы, Валентин Антонович, почему знаете?
- Что ж, думаешь, у меня первого дня в работе не было? И я это хлебнул. Поноет спина, поболят руки. Без этого не обойтись! У твоего отца и присказка была на этот счёт: "Руки делают, а спина отвечает". Не слыхал?
- Не слыхал.
Мастер взял в руки кусок железа, шероховатый, как небритые щёки, и внимательно его осмотрел. С одного бока железо было гладким, как чисто выбритое лицо. Лисунов провёл пальцем по этой стороне и сказал:
- Вот и отлично опилил. Устал, Володя? Ничего! Завтра будет работаться легче. А там, глядишь, о токарном станке можно будет подумать. Там, брат ты мой, главная у нас работа. Хотя и без молотка жить нельзя. Серп и молот - наш герб. Верно я говорю?..
В первый день Володю отпустили домой после перерыва. Он проработал только полсмены. Но, боже мой, как болела спина, плечи, руки и ноги! И к тому же очень хотелось есть и спать.
- Ну, до свидания, до свидания, - говорил на прощание Лисунов, снова забрав Володину руку в свою. - Что болит - не беда: мышцы, брат ты мой, в рост пошли. Силушка у тебя прибавится. Ну, до завтра, сынок.
У самого выхода из цеха Володю догнал Миша и сунул ему в руку кусок мягкого, чуть тёплого ржаника. Запах хлеба так и ударил Володе в нос.
- Зачем это? - спросил он Мишу.
- Бери и не спрашивай. Я сейчас в столовку бегу. Там нам ещё такой же дадут. А в первый день работы всегда больше есть хочется. Сам испытал.
И, обогнув Володю, выбежал во двор.
ПУСТОЙ ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК
Воздушной волной в комнате Ратиковых выбило оконное стекло. Купить стекло было негде. Володя забил часть окна фанеркой от старого ящика. В комнате стало сумеречно, и от этого казалось ещё холоднее. Батареи центрального отопления были ледяными, а маленькую печку-буржуйку топили только раз в день, и тепла-то она давала чуть, на час-два, не больше.
Холодно и голодно было в те годы в Москве. Но Ратиковы, все трое, даже маленькая Ната, редко жаловались, стараясь не показать друг другу, что тяжело. Страшнее холода и голода была неизвестность. Писем от отца всё не было.
Натка просила чуть не каждый час то маму, то Володю:
- Посмотри в ящике.
Ей говорили:
- Так смотрели же!
- А ты ещё посмотри.
- Почтарка так часто не ходит. Утром была, теперь только вечером будет.
Наташа не сдавалась и говорила:
- А ты всё равно посмотри...
Володя ненавидел этот пустой, холодный чёрный ящик. Ему казалось, что ящик его враг. Ну что стоит этой пустой и чёрной коробке хоть один разок осветиться маленьким белым треугольничком письма?! Нет, ящику нет дела до Володи, до мамы и Натки, которая теперь плачет, когда не хотят каждый час бегать за письмом. Володя-то знает, что плачет она не потому, что не пошли к ящику, а потому, что знает: нет там письма. Но оттого, что он всё понимал, легче не было.
Меньше всего говорила о письме с фронта Галина Фёдоровна. Она писала мужу на полевую почту почти каждый день. Но ответа не было и не было.
Однажды Володя принёс с завода газету и сказал:
- Смотри, мама, что написано!
А в газете было написано, что отделение младшего командира Н-ского сапёрного батальона Ратикова сумело выполнить трудную задачу, поставленную командованием, - сохранив живую силу и технику, перешло затем в наступление.
- Это же про папу, про папу! - возбуждённо повторял Володя.
Галина Фёдоровна не была так восторженна. Она сказала:
- Почему же нет писем?
И вот тогда-то она написала на конверте вместо фамилии "Ратиков" "Командиру части от жены М. Т. Ратикова". На это её письмо пришел ответ.
Ах, лучше бы этого ответа не было!
Что пересказывать эти горькие строчки письма? Они укладывались в три слова: "Пропал без вести".
Когда Галина Фёдоровна вынула из ящика это письмо, рядом с ней стоял Володя. И они вместе решили: "Наташе ничего не говорить". Решить-то решили, почти месяц хранили эту тайну, а потом проговорились. Думали, что Наташа занята своими книжками-картинками, но она услышала эти три страшных слова: "Пропал без вести" - и спросила:
- Что это - "пропал без вести"?
- Ну и приставучая же ты, Натка! - сказал Володя.
Сказать сказал, а всё равно отделаться от неё не смог. Всё рассказал и объяснил.
И Наташка тут же вынесла эту новость в коридор - сказала Ольге Олеговне:
- А мой папа пропал без вести. Только Володя сказал, что это пока война, а как фашистов разобьём, вести придут и папа приедет.
- Как же, - Ольга Олеговна ухмыльнулась, - держи карман пошире!
- А это как? - удивилась девочка.
- А просто так... - Соседка развела руками. - Детка ты, детка...
- Буду, буду держать! - выкрикнула Наташа.
Как же ей хотелось, чтобы папа приехал!
Володя сразу заметил: что-то Натка колдует над своим передником.
- Ты что ещё выдумала?
Наташа объяснила:
- Это чтобы папа с войны нашёлся... Тётя, Оля так сказала.
Тут всё и разъяснилось.
Володя выскочил в прихожую, куда в это время вошла с улицы Ольга Олеговна. Да, Володя в тот раз был груб с соседкой. В его голосе не было ни капли вежливости или там деликатности:
- Вы сказали Наташе, чтобы она держала карман пошире, чтобы отец вернулся с фронта?!
- Я! А что?
- Это же подлость, гадость! Вы, вы...
- Ну что ты выкаешь! Успокойся. Найдётся твой отец. Только найдётся на той стороне. Понял?
Володя хотел ей ответить, но захлебнулся: вдохнул воздух, а выдохнуть не мог, будто воздух этот спрессовался в комок и застрял в горле.
А она стала к нему спиной, но потом повернула в его сторону только голову и улыбнулась снисходительной улыбкой, как бы говоря: "Ну что особенного? Не один твой отец такой. Подумаешь!"
Нет, она этого не сказала, но Володя прочёл именно эти слова в её глазах, во всей её фигуре, в повороте головы.
- Володя! - крикнула из комнаты Галина Фёдоровна. - Сейчас же иди домой? Слышишь?!
В это время Ольга Олеговна скрылась за своей дверью, и Володя услышал, как щёлкнул замок, - она заперлась.
Володя вернулся к себе, не поглядев на стол, где мать приготовляла еду, кое-как разделся и бросился на кровать.
Теперь он знал, что надо было ответить: сказать, что она дрянь, бездельница, что она ждёт фашистов, чтобы вместе с ними издеваться над честными людьми, вешать их, истязать, а сама при этом хочет жить за счёт других, как паук, как трутень. Он должен был сказать, что презирает её, ненавидит - у, как ненавидит! А отец его честный человек, честный солдат...
Но Володя знал, что начни только - и он не сможет остановиться. Он бы её... А мама? И без того мама кругом в бедах. Если бы ко всему и этот скандал, она бы не вынесла.
И ещё вспомнилось папино: "Дать себе волю легче, чем сдержаться".
Володя натянул на голову одеяло, как делал всегда, когда хотел сразу уснуть. Но сон убегал от него. Может быть, он и засыпал, но всё время видел во сне Ольгу Олеговну с улыбающимися глазами, которые ширились, ширились и вырастали до величины точила. О разговоре с ней Володя не хотел говорить маме и не сказал. Но разве можно вычеркнуть из памяти самое страшное, что врезалось подобно кинжалу: "Найдётся твой отец. Только найдётся на той стороне".
И всё-таки самым страшным в ту ночь был не разговор с Ольгой Олеговной, хотя от разговора этого Володю стало знобить.
Но если с человеком происходит что-то страшное, тяжкое, непоправимое, всё остальное отходит на второй план.
Когда несколько часов тому назад Володя со смены вернулся домой, мама спросила:
- Вас не бомбили?
- Что значит - нас?
- Ну не прикидывайся! Я знаю, что наши зенитки сбили один самолёт где-то возле вашего завода. А этот бандит успел что-нибудь натворить?
- Не знаю, - сказал Володя, - я спать хочу.
И соврал. Он-то знал, что один шальной осколок от бомбы влетел в токарный цех и тяжело ранил Мишу. Останется ли он в живых? Этого Володе никто сказать не мог. Пойти к Мише домой он не решился.
И вот сейчас ночью, когда, как обычно, все страхи усиливаются, Володе вдруг увиделся Миша - бледный, обескровленный, порывисто дышащий. Володя не видел своего друга раненным, но представил себе его и подумал, что не имел права уходить с завода, должен был любой ценой пробиться в токарный цех, узнать всё о своём друге и помочь ему.
И снова страшная мысль: "А жив ли Миша?"
Гитлеровцы пристрелялись к заводу, хотя и был он замаскирован. В лесу что ни ночь ухали наши зенитки, от взрывов в некоторых цехах вылетали стёкла, сыпалась штукатурка. Но за время работы Володи на заводе это был первый случай, когда осколок бомбы попал в цех.
"Нет, нет, - успокаивал себя Володя. - Миша будет жить. Если бы он был безнадёжен, мне сказали бы об этом по-другому. А то Лисунов просто прогнал меня домой, сказал, чтобы я не лез в чужой цех, и ещё назвал меня малышом..." Но в тот день было не до обид.
Ознакомительная версия.
