лицо, то не будет ничего хорошего ни у меня, ни у Сони.
– Я решаю задачу, – говорю я.
Это ведь тоже правда.
– Какую задачу?
– Я как раз пытаюсь сформулировать.
– Иноземцев! Почему ты занят посторонними задачами на моём уроке?!.
– Потому что в данный момент времени мне это более интересно.
…Дальше я записываю нотами Сонино лицо уже в коридоре, на подоконнике. Хотя это несправедливо. Кому я мешал?!. И потом, по географии у меня средний балл 4,78. Я географию люблю.
А дедушке опять будут звонить по телефону. И опять он будет говорить: Лёва, ну что это!
Будто я виноват.
Но я никак не могу понять: мелодия Сониного лица неуловимо переходит из мажора в минор и обратно. Как это записать?
* * *
– Какую ты задачу решал? – спрашивает Соня.
– Я хочу придумать систему, чтобы ноты записывать. По клеточкам.
– Это совсем не сложно, я давно так делаю, – говорит она.
Как?!.
– Вот, смотри, – показывает Соня. – Две клетки в высоту – как нотные линейки. Первая, третья и пятая у тебя есть, остальные две рисуешь мысленно, и получается вот что: если нота вот здесь, посередине клетки, это ми, а если касается – ре…
Она показывает мне, и это до обидного просто. Мне так не нравится.
– Я хочу как-то по-другому, – говорю я.
– Ну и хоти по-другому, а у меня зато всё понятно, – говорит она и уходит.
Я её обидел, что ли?
И зачем она пишет ноты на клетках, неужели тоже музыку сочиняет?
* * *
– Лёвка, пора тебя стричь, это невозможно, – говорит бабушка.
– Не пора.
– Ну как, волосы в глаза лезут!
Я не выношу стрижку. У меня волосы болят!
– Волосы не могут болеть!
А вот и могут. Я вообще не выношу, когда меня трогают другие люди, а тут ножницы! Они холодные ведь!
– Я сейчас, – говорю я и запираюсь в ванной.
Тут есть ножницы, маленькие, для ногтей. Ногти я научился стричь сам, когда сам – это не больно.
Волосы у меня немного вьются, если их распрямить – и правда до носа достают, хотя мне это не мешает.
Я беру и обрезаю лишнее. Вот! Теперь ничего не лезет в глаза, и никто не потащит меня стричься!
– Лёва! Лёва, что ты сделал, какой ужас…
Почему ужас?!. Сама же сказала: в глаза лезут.
Если бабушка меня называет не «Лёвка», а просто «Лёва», значит, сердится, это я выучил.
– Пойдём в парикмахерскую! Прямо сейчас!
– Нет!
– Нет, пойдём! Лёва!
…Никуда мы, конечно, не идём. Потому что я не могу! И не надо меня никуда тащить, я же не кукла, а живой человек.
– Ну и ходи такой!
Ну и буду.
– Что дедушка скажет!!!
…Как думаете, что сказал дедушка? Правильно, ничего. Он не заметил. Потому что на самом деле это нормально.
* * *
…Я встречаю Соню ещё перед школой, и несколько последних метров – сто сорок, наверное, – мы идём вместе.
– Соня! А ты музыку сочиняешь, да?
– Лёва, – говорит она и почему-то смотрит на мои кроссовки. Нормальные кроссовки, что не так? – Лёва, ты меня прости, ладно?
– За что?
– За то. Я… Ты, знаешь, не подходи ко мне. Я бы хотела с тобой дружить, но не могу. Ты… Ты очень интересный человек, правда. Но я не могу всё равно.
– Почему? – я и не знал, что она собирается со мной дружить. Со мной ведь никто никогда не дружил, а с ней мы разговаривали просто.
– Надо мной все будут смеяться. А я так не могу, понимаешь? Я же не ты. Мне не всё равно, что обо мне думают.
Какая-то она странная, цвет лица стал странный. И мелодия Сониного лица стала звучать тихо-тихо, почти исчезла. Мы уже подошли к школе, и Соня вдруг пошла быстро-быстро, а я споткнулся на ступеньках и чуть не упал.
Когда я зашёл в раздевалку через несколько секунд, она стояла с Тоней и Верой и смеялась с ними. Я просто мимо прошёл.
У меня вертелась в голове мысль, и я никак не мог ухватить её. Как, бывает, мелодия крутится, а никак не поймаешь. Ещё это похоже на цветовые пятна, которые видишь с закрытыми глазами. Вот так закрываешь и видишь пятнышко, пытаешься за ним уследить, а оно убегает!
– Иноземец, открой глаза, ты по моей шапке ходишь!
Я думаю, думаю, думаю.
Болит голова опять.
– Лева, у тебя всё в порядке?
– Да.
Да, у меня всё в порядке. Открыли номер сто пятьдесят четыре: из пункта А выходит корабль…
…Я решил все задачи раньше всех, и у меня осталось время. Развинтил ручку – свинтил обратно, ещё развинтил – и понял, уловил мысль.
Не мог дождаться перемены. А потом не мог дождаться, чтобы Соня осталась одна; я понял, что не должен к ней подходить, если рядом другие люди. Просто такое правило; ничего в этом такого нет.
На истории писал стержнем. Не знаю, куда потерялись все эти запчасти от ручки.
И тут Соня попросилась выйти.
И я тут же за ней.
– Соня!
– Ну, чего тебе? Я непонятно сказала разве?!.
– Слушай, у тебя есть электронная почта?
– Чего?
– Почта! Я бы тебе писал. Никто не узнает и не будет над тобой смеяться. А?
– Лёва, – Соня вдруг села на лестницу. – Ты что, совсем на меня не обиделся?
– Нет. А почему обиделся?..
– Всё-таки… Всё-таки… какой ты странный.
– Я нормальный. Это вы странные.
– Давай адрес. Я сама тебе напишу. И сейчас не сразу иди в класс, понял?
– Не сразу – это через сколько минут?
– Через… Через две с половиной. Ладно?
Я кивнул. И две с половиной минуты просто смотрел в окно.
* * *
«Прости меня, Лёва. Напиши мне ещё про фракталы, это очень интересно».
* * *
Зачем она говорит это «прости»? Никто никогда не говорил мне, что хотел бы со мной дружить.
Я смотрю на это письмо, и мне хочется прыгать.
И я прыгаю. Достал до потолка почти.
* * *
Пытаюсь писать про фракталы. Это оказывается трудно, писать. Но легче, чем говорить.
«Фракталы – это такие структуры, состоящие из частей. И каждая часть повторяет саму структуру целиком. Это легко нарисовать, а объяснить труднее.
Есть треугольник Серпинского. Но лучше всего дерево Пифагора. Особенно мне нравится „Обнажённое дерево Пифагора, обдуваемое ветром“».
Не знаю, что ещё писать, как объяснить. Пытаюсь прикрепить картинки. Соня должна понять, она же умная!
* * *
Соня не ответила. Ей что, совсем неинтересно? Я бросил записывать
