— Кстати, — вставил Тарас, — и пусть Гусь не только себя, но и Жору-Интеллигента призовёт к порядку, и всю его "хиз оркестру".
— Да, Гусь, — встревожилась Елена, — я надеюсь, что ты не только сам будешь вести себя как подобает, но не позволишь никому здесь хозяйничать.
Гусь снисходительно посмотрел на неё.
— Гуляева, я же тебе сказал, что буду ангелом-хранителем ваших олимпийских игр. — Он достал из кармана маленький иконописный портрет казанской божьей матери и широким крестом благословил весь двор, на котором кипела подготовка к играм! — С вами бог! И я!.. Так что вы в полной безопасности!
Затем он, походя, снял висящие на гвозде пять скрещённых олимпийских колец из фанеры и приставил их к затылку, словно нимбы:
— Так начинается житие святого — разумеется, только на время олимпийских игр! — Гуся-великомученика! Извините, побыл бы с вами ещё, но ведь я не только ваш раб, но и божий!
Ударив по струнам гитары, Гусь запел:
Окружу я себя разной свитою.
Из амфор буду есть я и пить!
И, как Цезарь со своей Нифертитою,
На приемы в посольство ходить.
С этой чудовищно неграмотной песней Гусь отправился в обратный путь.
Вообще-то для Гуся не существовало ни дорог, ни тротуаров, ни дорожек, ни переходов. Он прокладывал их сам, спрямляя выкрутасы пешеходных тропинок и укорачивая пространство всеми дозволенными и недозволенными способами. (Впрочем, Гусь ведь не только так перемещался, он так и жил!) Гусь сноровисто перепрыгнул во дворе всё, что можно было перепрыгнуть, спрямил, что можно было спрямить, сэкономил всё, что можно было сэкономить и во времени и в пространстве, и, перемахнув через забор, скрылся в никому не известном направлении своей жизни.
— Но ведь Нифертити была женой не Цезаря, а Тутанхамона! — в отчаянии вскричала Надежда. — Это же какая-то очередная фальсификация истории!..
Не обращая внимания на Фокину, все бросились поздравлять Гуляеву.
— Получить от Гуся такую расписку! — восхищался Тарас. — Чудеса! А ты, Толкалин, сомневался! Ура Гуляевой! Качать её!
Все подхватили Гуляеву на руки и подбросили её в воздух. Подхватили и осторожно поставили, как хрустальную вазу.
— Гуляева, ты богиня победы! Ты — Ника Самофракийская! восторгался Толкалин. — Я обязательно напишу об этом стихи! Елена Гуляева — Ника Самофракийская, — продекламировал он, Самофракийская… Самофракийская… — Рифма с ходу не подыскивалась.
— Сама… фракийская… сама знаю, что Ника!.. — донельзя довольная, сказала Елена.
— Теперь нам остаётся только выработать для Ларионова перечень конкретных поступков, по которым будет ясно всем, что он у нас зазнался, — вспомнила о главном Надежда.
— Итак, кто что предлагает? — спросила Елена. — Что он должен сделать такое, чтобы все видели, что он действительно зазнался? Но прежде всего, я хотела бы знать, кто возьмёт на себя музыкальное оформление нашей безумной идеи.
На словах "музыкальное оформление нашей безумной идеи" все непонятливо переглянулись между собой, но Гуляева быстренько разъяснила смысл этих слов:
— У кого есть знакомый флейтист, который согласится ходить по пятам за Ларионовым… как в Древней Греции.
— И свистеть, — добавила Фокина.
— И свистеть, — подтвердила Гуляева.
— Мой двоюродный брат учится играть на флейте в Гнесинском музыкальном училище! — сказал Тарас после некоторой и нерешительной паузы.
— А он согласится играть и сопровождать Ларионова?
— А почему бы ему не согласиться? Он любит спорт.
— Так, значит, с флейтой для чемпиона у нас всё в порядке! Теперь к Ларионову: какие он будет у нас выбрасывать коники, когда зазнается, кто что думает по этому поводу? Прошу высказываться…
В беседке наступило продолжительное молчание. Гуляева терпеливо ждала, нетерпеливо постукивая пальцами по столику.
— Между прочим, насчёт сходства Гуляевой с Никой Самофракийской, — раздался за стенами беседки голос Татьяны Цветковой. — Как известно, скульптура Ники дошла к нам без головы. Так что, если считать, что греческая богиня Победы действительно не имела головы, так тут сходство с Гуляевой полное…
Двор был весело залит солнцем. На скамейке разбросаны тренировочные костюмы и спортивные сумки. Рядом высилась на столбе табличка с красным крестом — медпункт. Светлана Мухина поправила на рукаве повязку с таким же красным крестом и присела на свободный краешек скамьи.
Из открытого окна разносился по двору голос диктора Виктора, усиленный микрофоном:
— Итак, дорогие товарищи, олимпийские игры по марафон-прыжкам в высоту, как говорится, не очень медленно, но очень верно набирают высоту!.. Вы все знаете, что по условиям игр все участники должны совершить по триста прыжков. Сейчас в разгаре первая половина марафон-прыжковых игр. Все соперники сделали уже примерно по тридцать пять прыжков. Сейчас будет заканчивать свою очередную серию фаворит Вениамин Ларионов, а пока к прыжку готовится Вадим Масюков.
Из ворот вышли Татьяна Цветкова и Гиви Мебуке. У Гиви на плече тяжело восседала тренога и портативная кинокамера.
— Понимаешь, что они из этого Ларионова хотят сделать? — горячо говорила Татьяна.
— Что значит — хотят? — хмыкнул Гиви. — Уже сделали… морскую свинку или какого-то подопытного кролика… — После этих слов Гиви понёс вдруг, с точки зрения Тани, какую-то чепуху. Он произнёс, закатывая глаза под лоб, как молитву: — "Билет номер два: воздушная перспектива. Закономерное изменение масштабов предметов, связанное с их удалением от глаза наблюдателя, носит название линейной перспективы. По аналогии, закономерное изменение цветов и тонов предметов, также обусловленное расстояниями между предметом и наблюдателем, а точнее, толщиной воздушного слоя, связанной с этим расстоянием, получило название тональной или воздушной перспективы…" — Отчитав всё это, как молитву, он сказал Тане уже совсем другим голосом: — Не обращай внимания, деточка, у меня на носу госэкзамены, и я немного ненормальный… В голове какой-то кефир вместо сливок…
— Я тебя очень прошу, — торопливо понизила голос Таня, — поснимай Ларионова, может, он твоей камеры побоится, или хотя нет, снимай и Ларионова, и Гуляеву, и Фокину — одним словом, всех. Поснимай, скажи, что ты с "Научпопа"! — горячо уговаривала она Гиви Мебуке. — И главное, ты произведи впечатление на эту Гуляеву. Произведи… и поснимай.
— Татьяна, что значит — поснимай, — темпераментно отказывался Гиви, — у меня плёнки отпущено на диплом. И что значит сказать, что я с "Научпопа", я с "Научпопа" и есть. Я научно-кинодокументалист. Снимаю диплом под названием "Московские балконы".
— Ну, я тебя очень прошу, — умоляла Татьяна. — Ну, хоть сделай вид, что снимаешь!
— Ты что, влюблена в него, что ли? — презрительно сказал Гиви.
— В него все влюблены, — закивала Татьяна.
— Ну ладно! — нехотя согласился Гиви. — Сделать вид, что снимаю, могу, на это плёнки не надо.
— Спасибо! — обрадовалась она и убежала в подъезд.
Гиви поставил камеру па треногу.
Из соседнего с Татьяной подъезда вышли Лена Гуляева с портфелем и Леонид Толкалин с папкой. Гиви сделал вид, что снимает.
— Ты воспел прыжок Ларионова? — спрашивала Елена Леонида и, заметив пришельца, подозрительно покосилась на него.
— Почти, — уверял её Леонид. — Но… конца нет.
— Давай скорее. Он скоро прыгать будет… — Она чуть заметно кивнула головой в сторону Гиви Мебуке: — Это ещё что за тип?
— Понятия не имею, — изумился Леонид, разглядывая кинооператора.
Машинально взглянув на старинные балконы, Гиви вдруг профессионально заинтересовался и стал снимать всерьёз, по-настоящему.
Елена вновь подозрительно покосилась на Гиви, подошла к "медсестре" Светлане и что-то шепнула ей.
— Произвожу впечатление, — в это же время шепнул Гиви Татьяне и тут же громко произнёс, обращаясь к Цветковой: — Мелочей, деточка, у нас в искусстве не бывает!.. Я смотрел на днях, например, по телевизору "Шагреневую кожу" Бальзака. Там, если вы помните, есть такой момент: Рафаэль де Волонте приходит в гости к Полине, и она говорит ему: "Я знаю, Рафаэль, вы очень любите молоко, но у нас сегодня сметана…" Рафаэль после этих слов взял кувшинчик и наклонил над стаканом и — о ужас! — из кувшинчика в стакан полился кефир… После этого я лично дальше эту передачу смотреть не мог. Я не люблю, когда из кувшина льётся вместо сметаны кефир. У нас в кинозарисовке, посвящённой начинающему, но уже выдающемуся спортсмену Ларионову, которую я делаю по заказу гостелерадио, из нашего кувшина будет литься одна сметана… и никакого кефира…
Рассказ Гиви о Бальзаке, "Шагреневой коже", кефире и сметане произвёл на всех, кто слушал эту историю, сильное впечатление. Хмурые Гуляева и Мухина нахмурились ещё больше, а меланхолический Толкалин даже тихо рассмеялся и усиленно начал рыться в пухлой папке своих стихотворений.
