По распоряжению барыни, что в матерчатых туфлях, отец завел тетрадочку и отмечал в ней посетителей.
Придет посетитель - отец поставит в тетрадке палочку, придет другой - другую палочку. А ночью, когда чайную закроют, отец все палочки подсчитывает. И каждый раз говорит:
- Как заворожил кто! Десять, двенадцать, от силы пятнадцать человек - и баста. Того и гляди, выгонят меня. А что я могу сделать!..
Но, когда с неба полил холодный дождь, - а потом замелькали в воздухе снежинки, все у нас изменилось.
НАШИ ПОСЕТИТЕЛИ
Никита и раньше говорил: "Вот подождите, Степан Сидорыч, залезет под рубашку мороз, так тут яблоку негде будет упасть". Так оно и получилось. С самого раннего утра в залы стал набиваться народ. У одного на голых грязных ногах рваные калоши, у другого - рыжие головки от сапог, третий натянул старые дамские туфли на высоких каблуках и козыряет на каждом шагу. Штаны - всех заплатанные; из старых стеганок и даже шапок вылазит бурая вата. Волосы нечесаные, подбородки щетинистые, глаза красные, слезятся, руки грязные, трясутся. Придет вот такой и сядет в уголок, чтоб быть неприметнее. Но в углах всем места не хватает: люди идут и идут, целый день визжит блок на дверях. У кого в кармане задержались две-три медные монеты, те пьют чай, а большей частью босяки сидят просто так, греются в теплом помещении. Одного отец спросил:
- Кто ж вы такие: пропойцы, погорельцы или, может, каторжники беглые? И откуда вас набралось сразу столько?
Оборванец подышал на замерзшие руки, покряхтел и только потом ответил:
- Всякие. Одним словом, перелетные птицы, вроде журавлей. К зиме журавли летят в теплые края, а весной вертаются назад. Вот и мы так. А кого в пути застанет холод, тот оседает на месте. Нынче зима что-то рано пожаловала, не успел я и до Батума добраться.
- И что ж, все пешком? - удивился отец.
- Когда пешком, а когда на буфере.
Дела в чайной пошли живей, и отец опять подбодрился. Мы с Витей привыкли скоро к босякам. В обоих залах висел сизый махорочный дым, от босяков несло водочным перегаром, да и вообще запах тут был не из важных, но мы чувствовали себя как рыба в воде. Каждый день происходило что-нибудь новое: то ввалится пьяный, буянит, ругается, и мы с Витей бежим в полицейский участок за городовым; то придет фокусник и начнет глотать огонь и разбитое стекло; то появится новый босяк, такой занятный, что все бы слушал и слушал, как он рассказывает о своих скитаниях.
Босяки были разные.
Однажды к нам пришел человек в дорогом, но сильно поношенном пальто, с редкой русой бородой, с широким лбом и маленькими глазками. Он прошел в "тот" зал, сел за длинный стол и потянул к себе газету. Немного почитал и отбросил ее.
- На кой черт мне знать, что там, в городской думе, болтает хлебный ссыпщик или рыбопромышленник? - зло сказал он. - Все говорят и говорят. Один доказывает, что надо электрическую станцию заказать бельгийцам, другой - что лучше немцев водопровод никто не проведет, а третий добивается, чтоб трамвай строили французы. Но ни трамвая, ни водопровода, ни электричества как не было, так и нет. Зато свои инженеры, которые могли бы земной шар заставить вдвое скорей вращаться, ходят по родной земле с волчьим паспортом! - Он помолчал, глянул на шашки, что рассыпались среди газет, и предложил: - Кто желает сыграть со мной на интерес?
Красноносый бродяга почтительно сказал:
- Какой же, господин инженер в отставке, может быть интерес, когда у нас ничего, за исключением вшей, не имеется. А вшей, я думаю, у вас и своих в избытке.
- Врешь, головастик, я хоть в данную пору и безработный, но в баню хожу каждую неделю. Ладно, садись, сыграем так.
Оборванцы столпились около стола и все взяли сторону красноносого: подмигивали ему, кивали, а то и прямо подсказывали.
Но скоро от его шашек, кроме запертых, не осталось ни одной.
Инженер сказал:
- Это что! Вот в шахматы бы! Да они в такой богадельне вряд ли водятся.
- Нет, водятся! - крикнули мы с Витей и побежали за буфетную стойку, где в коробке лежали причудливые фигурки. Отец был уверен, что в такую игру играют только образованные люди, и в "тот" зал шахматы не выносил.
Инженер расставил фигуры на доске и спросил:
- Ну, кто умеет?
Оборванцы молча переглянулись. Умеющих не нaшлось. Только один, патлатый, отозвался:
- В прошедшее время, когда я служил в Пречистенской церкви диаконом, мне не раз приходилось вступать на шахматном поле в единоборство с нашим благочинным, отцом Феофаном, но по доносу оного же благочинного был изгнан за вольнодумство, от водки и горя утратил зрение и теперь без очков не могу распознать, которая фигура есть лошадь, а которая королева.
Витя попросил:
- Научите меня.
Инженер оглядел его.
- Ты, брат, еще мал, не поймешь.
- А может, пойму, - настаивал Витя.
- Хорошему делу почему не научить! Только эта игра трудная.
- Поучи, поучи, - сказал дьякон.
- Ну, ладно, попробуем.
Инженер стал объяснять, как фигуры называются и как ими ходят. Объяснял он хорошо, даже я понял. Потом опять расставил фигуры и принялся играть сам с собой. Пойдет белой фигурой и тут же объяснит, почему так пошел. Потом пойдет черной и тоже объяснит. После этого Витя уже стал сам за себя играть, но играл так плохо, что инженер его все время поправлял.
Следующие три дня Витя только и делал, что играл сам с собой в щахматы. А когда увидел, что инженер опять пришел, схватил доску и побежал в "тот" зал.
- Ты, хлопец, башковитый, из тебя выйдет толк, - сказал Вите в этот день инженер.
Со мной Витька играть не хотел. Только после того, как инженер куда-то пропал, он сказал мне:
- Да научись ты играть, дурачина!
Мы сели за доску, и я проиграл семь раз подряд.
С Витей я играл часто и всегда проигрывал. Только раз (это было три года спустя) мне удалось выиграть у брата партию. Но эта победа меня не очень порадовала.
Витя сказал: "Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться". Вообще брат был во всем гораздо способнее меня.
- Скажи какое-нибудь слово, - предлагал он.
Я говорил, и он сейчас же называл число букв в этом слове.
Раз он спросил:
- Какое самое большое слово ты знаешь?
- Превышеколоколенходященский.
- Двадцать семь, - сейчас же сказал он.
А спорить с ним было совсем невозможно: он всегда меня побивал.
- Что сильнее - вода или керосин? - спрашивал он.
- Конечно, керосин, - не задумываясь, отвечал я.
Да и как могло быть иначе! Вода ничего не стоила, а за керосин мы в лавочке деньги платим. Вода в лампе не горит, а керосин горит. Облей керосином полено и чиркни спичкой сразу вспыхнет, а облей водой - не вспыхнет. Так я Витьке и объяснил.
А он мне:
- Ну и что ж! А я возьму и залью его водой. Значит, вода сильней твоего керосина.
Я чувствовал - тут что-то не так, но доказать не мог и от досады чуть не плакал.
Инженер то приходил каждый день, то исчезал на неделю и больше. Однажды вечером, когда он играл с Витей в шахматы, к нам пришел еще новый человек.
В это время пел фонограф. Человек остановился перед ним, поднял бровь и прослушал всю песенку до конца.
Я его хорошо рассмотрел: худой, высокий, полуседые, зачесанные кверху волосы, лицо бритое, длинное, нос с горбинкой, а глаза серые, большие. Когда фонограф замолчал, он медленно поднял плечи и сказал:
- Поразительно! Французская шансонетка в российском босяцком вертепе. Жизнь - сплошной парадокс.
Повернулся и пошел в "тот" зал.
Что такое "парадокс", я не знал, но и для меня было ясно: этому человеку наша чайная не понравилась.
- Что я вижу! - опять поднял он плечи. - Герр Стейниц готовит себе смену. И где же! В российском босяцком... гм... клубе. Парадокс! Сплошной парадокс!
Инженер насмешливо сказал:
- А, граф! И вы сюда забрели? Стейница себе оставьте: Чигорин мне родней. Не хотите ли продолжить сей парадокс и сразиться на звание чемпиона... босяцкой команды?
Граф поклонился.
- Сочту за честь. Что ставите?
- Будущий мост моей конструкции через Дон и вот жилетку, что на мне, против вашего особняка на Невском и, с позволения сказать, пиджака, что на вас.
Граф опять поклонился.
- Условия приняты.
Они играли и один над другим насмехались до тех пор, пока не закрыли чайную. Но так партию и не кончили. На другой день пришли доигрывать, но опять не кончили. Только на третий день помирились на ничьей и ушли на толкучку. Вернулись оба пьяные. На инженере не было жилета, а на графе пиджака.
Инженер кричал:
- Вырожденец! Гнилая кровь! От вашего брата земля уже сто лет пользы не знает!.. А за что я гибну, я, человек одной крови с Ломоносовым!..
- Все погибнем, все! - в свою очередь кричал граф. - В водке сгорим, в спирте!.. В голубом огне!..
С тех пор граф стал приходить каждый день, и, хотя никогда не скандалил и не шатался, а только шептал не по-русски какие-то стихи, видно было, что он сильно пьяный.
