один. Мне не стоит задерживаться, чтобы не злить отца ещё больше.
— Тогда будь осторожен в пути.
Они обнялись на прощание, и Яромир вышел из шатра. На душе у него было неспокойно. Не хотелось отпускать царевича — они ведь, считай, с самого начала войны дольше чем на седмицу не расставались, — но приказ есть приказ. Если каждый воин начнёт оспаривать слова командира, начнётся такой кавардак, что Кощеевич выиграет войну, не чихнув.
Выйдя к шатрам целителей, Яромир чуть не налетел на спешившую ему навстречу Душицу с нашлёпкой на лбу и подвязанной рукой. На скуле воительницы красовался внушительных размеров кровоподтёк, правый глаз заплыл, левый горел яростью.
— Ага! Тебя-то мне и надо! — воскликнула Душица.
Как всегда: ни здравствуй, ни до свидания. До чего же невоспитанная! Впрочем, что взять с простолюдинки?
— В чём дело? — буркнул Яромир.
— Эта заносчивая дрянь не хочет лечить Горностайку! Велела выкинуть его из шатра, представляешь? Я грю: щас старшого позову. А она мне: зови-зови, я и его выкину, коли перечить будет! Иди, проучи её, чтобы неповадно было хамить добрым людям.
— Да о ком ты?
— О лекарке, вестимо. Имени не знаю, не расслышала. Ох и мерзкая баба. Ещё и рыжая, как лисица. Тьфу! — Душица бесцеремонно ухватила Яромира за рукав и потащила за собой.
Возле палаток целителей было не протолкнуться. И запах стоял такой, что Яромиру захотелось зажать нос, но он сдержался. Чай, не неженка какой-нибудь.
Может, и хорошо, что Радосвет с ним не пошёл. Нечего царевичу смотреть на чужие страдания. Он чувствительный, а Яромир ничего, стерпит.
Среди лежащих под молодыми сосенками калек он заметил Горностайку и невольно содрогнулся. Парнишка потерял правую кисть. Не быть ему больше лучником, не сжимать рукоять меча. Яромиру подумалось, что сам он предпочёл бы смерть, чем остаться без руки или ноги. Сколько же боли приносит эта проклятая война…
— Он больше не сможет сражаться, — сорвалось с языка.
Душица двинула Яромиру локтем в живот так, что аж дыхание перехватило. Так она выражала несогласие.
— Не говори ерунды! Мамка рассказывала, у ейного кума крюк вместо руки был — так с ним даже сподручнее ворога бить стало.
— А сам Горностайка что думает?
— Да как его спросишь, коль он то в беспамятстве, то бредит? Но я знаю, что бы он сказал: мы — вольные волкобои и сражаемся до конца. Так что иди, научи эту курицу уму-разуму. — Девушка судорожно всхлипнула и подтолкнула Яромира ко входу в шатёр.
Отпираться он не стал. Горностай был и ему почти братом. Вместе в атаку ходили, вместе в засаде сидели, из одной чаши перед боем пили. Видеть друга в таком состоянии больно, а Душице, небось, ещё больней. Конечно, она из тех, кто храбрится до последнего, но Яромир заметил на её щеках не только кровоподтёки, но и подозрительные разводы. Наверняка от слёз.
Без лишних промедлений Яромир откинул полог и вошёл в шатёр. В нос сразу ударили едкие запахи травяных настоев, живицы и мёда. Повсюду, словно флаги, колыхались постиранные бинты. В котелке над очагом яростно булькало какое-то истошно-зелёное зелье. От его запаха Яромир закашлялся, но статная девица, колдующая над незнакомым спящим воином, даже не обернулась. Только отрывисто бросила:
— Полог закрой. Дует.
Яромир поспешил выполнить указание, потом поздоровался. Целительница не отреагировала. Похоже, она была очень занята. Парень ещё раз кашлянул, чтобы привлечь её внимание, и только потом заговорил:
— Я Яромир, начальник охраны царевича. Ты отказала в помощи моему человеку. Я хотел бы знать, почему?
— Раз отказала, значит, он не жилец. Не обессудь, воин. А теперь иди — у меня много раненых, которым ещё можно помочь.
— А если ты ошиблась? — Яромиру хотелось взять девицу за плечи, развернуть к себе и тряхнуть хорошенько, но он пока сдерживался. С целителями лучше вести себя вежливо, даже когда те перечат.
— Я знаю, что делаю, воин. Не учи меня.
— Но ведь всякий может ошибиться. А Горностайка сильный и удачливый. Вот увидишь, он уделает Курносую. А что кисти лишился, то не беда. Крюк приделаем — ещё пуще врагов бить станет. — Яромир, ещё недавно споривший с Душицей, теперь повторял её слова. — Иди и помоги ему. Это твоя работа, целительница. Не пойдёшь по своей воле — берегись! Силой заставлю.
— Ой, напугал! Говорю же: не жилец он. Значит, и тратить силы на него не след. Там не только с рукой беда. Живот синий весь. Смирись.
Вот тут уже Яромир не выдержал и развернул целительницу к себе — и опешил. Остриё ножниц, которыми обычно кромсали ткань для бинтов, упёрлось ему между ключиц, а девица рявкнула:
— Руки убери!
— Прости. — Он медленно разжал пальцы и сделал шаг назад. — Я погорячился.
— Извинения приняты. Теперь — вон.
— Мой друг там умирает, и я не уйду, пока ты ему не поможешь. Он мне жизнь не раз спасал. И царевичу тоже. Мы все перед ним в долгу.
— Этому раненому, — целительница указала на спящего, — тоже нужна помощь, и немедленно. Будешь отвлекать меня — станешь его убийцей. Ты этого хочешь?
— Тогда делай своё дело, а я пока принесу сюда Горностайку.
— Ещё чего не хватало! Я не стану тратить силы и лекарства на безнадёжных.
— Тогда скажи мне, как ему помочь, и я попробую сам.
— А ты лекарь, что ли?
— Нет.
Целительница фыркнула:
— Ясно. Значит, просто осёл.
— Послушай! — взвился Яромир. — Там снаружи ждёт его сестра, которую я знаю с детства. И сегодня я впервые в жизни видел, как она плачет. Не лишай надежды её и всех нас. Если хочешь знать, у меня хорошее предчувствие. А я не кто-нибудь, а сын Лады Защитницы, так что моим предчувствиям можно верить.
— Ладно,
