что знал: не поверят.
Ходили слухи, что кто-то из дивьих героев даже добрался до острова Буяна, чтобы проверить, нет ли там сундука, зайца и утки. Как им удалось там оказаться, история умалчивала, а Лис, узнав о неудачном путешествии от Северницы, хохотал, как ненормальный.
— Ха! Стал бы я повторяться! Я же не дурак.
Признаться, он не ожидал, что воительница выполнит угрозу и отдаст его палачам. Они же в последнее время неплохо ладили. И как бы Северница ни старалась это скрыть, а искры между ними пролетали. Лис хорошо это чувствовал, и даже его неспособное любить сердце порой пропускало удар от её улыбки. А как она злилась, когда Лис посулил, что выберется из темницы и украдёт её в жёны! Он не собирался делать ничего подобного, но в гневе Северница становилась особенно красивой, и он просто не упускал случая ею полюбоваться. Она так и не узнала, что потом Лис корил себя за эти слова, потому что именно так сказал бы Кощей.
Сегодня вот опять вспомнилось, и к горлу подкатил удушливый стыд. Не только за ту глупую шутку: за все поступки, которыми отец гордился бы. В такие моменты лучше всего было забыться сном, дав отдых измученному телу. Лис вертелся и так и сяк на своём ящике, но не мог найти положения, в котором боль была бы не такой сильной. Всё тело ныло, дёргалась рассечённая бровь, под правым глазом наливался багровый кровоподтёк. Саднили даже ладони, в которые он впивался ногтями, чтобы не проронить ни звука, — незачем было радовать палачей.
Вдруг над головой раздалось знакомое карканье.
— Вертопляс! — обрадовался Лис.
Он решил, что пока будет называть ворону этим именем, ведь Май спит где-то глубоко в птичьем теле. Проснётся ли когда-нибудь? Одной судьбе известно.
Вещун сел ему на грудь, протянул Лису листок подорожника и тут же упорхнул за следующим. Так перетаскал с десяток и опять раскаркался.
— Хочешь, чтобы я приложил к ранам подорожник? Ладно-ладно, как скажешь. Невелика помощь, но спасибо за заботу.
Сжав зубы, он встал, смочил листья в воде и налепил, куда дотянулся. Странное дело: через некоторое время боль и впрямь утихла. Может, это был не обычный подорожник, а какой-нибудь вещуний? В сказках упоминалось, что вороны ведают, где растут особенные травки — вроде похожие на обычные, да не совсем.
— Ты бы себе тоже нашёл чего-нибудь — для памяти. Хоть поболтали бы: о природе, о погоде… Слушай, а вдруг ты вообще мне чудишься? Мог же я спятить, сидя в этом каменном мешке? Ну, сам посуди. — Лис принялся загибать пальцы. — Сначала папка Кощей. Потом Доброгнева и ее родня всё время меня убить пытались. Матушка заснула вечным сном. Смерть прилипла и не отвязывается. Потом предательство за предательством: Галарид, Маржана, Весьмир, Айен. Всюду рожи упыриные. Ещё и тебя я лишился. Дивья тюрьма, пытки, змеи со скорпионами в подарок от сестры… Я ничего не забыл? М-да. Наверное, всё-таки я того, тронулся. Потому что ещё на что-то надеюсь, цепляюсь за жизнь. А зачем? Не каркай, дружок, не спорь. Даже вороне должно быть ясно, что моя жизнь с самого начала свернула не туда. Эй, ты меня ещё щипать будешь, негодник?! Могу я хоть раз в жизни поныть? Ночами порой не сплю, думаю: за что мне всё это? Не знаешь? Вот и я не знаю.
Вещун слушал внимательно: то каркал, то кивал. Даже если он был порождением воспалённого рассудка, то это порождение неплохо понимало навью речь. А с трактовкой птичьих ответов Лис неплохо справлялся и сам.
— Говоришь, нельзя сдаваться, когда такой большой путь проделан? Да, пожалуй, ты прав. Всякий раз, когда руки опускаются, я думаю: а что, если я сдам назад за миг до рассвета? Ночка, конечно, затянулась. Но, говорят, на севере, в Полуночном краю, по нескольку месяцев кряду солнце вообще не встаёт. А потом так же долго торчит на небосводе, не уходя за окоём, представляешь?…
Забывшись, он потянулся к вороне — Вертопляс, помнилось, любил, когда ему чешут голову. Вещун шарахнулся в сторону, и Лису стало обидно едва ли не до слёз.
— Эх ты! А ещё друг называется…
Он закрыл руками лицо и через некоторое время почувствовал острые коготки на своём колене. Вещун переминался с лапы на лапу, выдёргивал клювом ниточки из его полотняных штанов и совсем не выглядел виноватым.
— Явился не запылился? — усмехнулся Лис. — Ладно, прощаю. Я же великодушный! Вот что мне скажи, мудрая ты голова: а куда подевалась Птица-война? Прежде она мне часто во снах являлась, а сейчас что-то не видать. Неужто правда, чтобы победить эту дрянь, нужно было засадить меня в темницу — и всё? Мир, дружба, солнце, все братаются, битвы остались в прошлом. Неужели это я во всём виноват?
Эта мысль подспудно уже давно подтачивала его сердце, а теперь вдруг взяла и выплыла наружу. Вертопляс, конечно, ничего не ответил. До боли закусив губу, Лис прикрыл глаза, и вдруг перед внутренним взором предстала серая выжженная пустошь Изнанки. Уцелела лишь пара кривых безжизненных деревьев. На затянутых паутиной ветвях поскрипывала открытая клеть — она была пуста. Птица-война всё ещё летала на свободе, а значит, воцарившийся мир был не более чем передышкой — мостиком между былыми и грядущими кровавыми битвами. От этого зрелища стало страшно: ничего ещё не закончилось. А быть может, никогда и не заканчивается? Но одновременно с этим Лис испытал и облегчение. Не его вина, что на всём белом свете не нашлось любви, способной запереть эту клеть.
— Я не виноват. — Он открыл здоровый глаз и, глядя на Вертопляса в упор, повторил уже громче, смакуя каждое слово: — Я. Не. Виноват.
— С кем это ты там болтаешь?
Лис и не заметил, когда с наружной стороны решётки появилась Северница. А ведь обычно узнавал её по шагам. Но сегодня он был слишком слаб для этого, слишком расстроен.
Фр-р-р! Вертопляс стремглав вылетел в окно. Заметила его Северница или нет, пленник решил, что скрывать ему нечего.
— С птичками.
