Тренер надавил также на скулу, заставил подвигать челюстью.
- Зайдешь потом к врачу.
Посмотрел на Карозу, - видно, хотел что-то еще добавить, но передумал. Ушел.
Кароза принял душ. Но на этот раз и душ не помог. Все так же было тоскливо и муторно.
Да, проигрывать никогда не сладко. А этот бой - особенно...
Остался бы он в полутяжелом - выиграл бы у Эйно Стучка. Конечно, выиграл бы - вон ведь как Мухин его разделал! И все было бы прекрасно!
Он неторопливо одевался, когда в дверь постучали.
Кароза удивился. Обычно боксеры, тренеры, судьи входили без стука.
- Да, да!
Вошел старик и с ним мальчик лет двенадцати.
Старик держался прямо, худощавый, подтянутый. И костюм сидел на нем не по-стариковски ловко.
- Вы нас простите, что мы с внуком отнимаем ваши минуты для отдыха, подчеркнуто вежливо произнес старик.
Говорил он по-русски почти правильно, но с сильным акцентом.
- Ничего, ничего, - Кароза пригласил старика сесть.
Странно, зачем тот пожаловал?
- Я - большой болельщик, - сказал старик, оставшись стоять. - И мой внук - тоже большой болельщик, - он ласково положил тяжелую руку на голову парнишки.
Тот, как вошел, так не отрываясь глядел на Виктора Карозу. И глаза у него были такими откровенно восторженными!.. Кароза уже не раз видел такие глаза у мальчишек.
- У нас к вам есть большая просьба, - сказал старик. - Автограф.
Он достал из кармана программу боев и, проведя по ней пальцем, будто написав что-то, повторил все с тем же неправильным ударением:
- Автограф.
Это тоже было привычно Карозе. Автографы у него просили нередко. Но сейчас он удивился.
- Автограф берут у победителя, - сказал он. - А я...
Старик выпрямился. И сразу стало видно - в молодости он был очень высоким.
- Победа, поражение - всякое случается на длинной спортивной шоссе, поучительно произнес он. - Но настоящий болельщик... О, настоящий болельщик знает истинный цена любой победе и любой проигрыш.
Он запнулся, видимо подбирая слова. Наверно, говорить по-русски ему все же было нелегко.
- Бывает поражение, которое есть дороже победы, - сказал старик. - И я, и мой внук, мы знаем, вы - полутяжеловес... И вот... для коллективности... Нет, как это? Опять я, кажется, не так сказал?..
- Нет, все так.
Кароза торопливо подыскивал в уме, что же написать на программке? Что-нибудь хорошее, мудрое, четкое, как афоризм. Но, как назло, ничего интересного не шло в голову, и он просто поставил свою фамилию.
15 УТРОМ - 15 ВЕЧЕРОМ
На письменном столе стоит бронзовая фигурка штангиста; мускулы его груди, рук, плеч предельно напряжены, - вероятно, он выжимает рекордный вес.
Рядом на столе лежит штанга - да, да, металлическая штанга. Только маленькая. Но совсем как настоящая.
И даже "блины" на нее навешаны.
А на полу возле стола чернеет двухпудовая гиря; это уже настоящая.
И гантели.
На верхней доске книжного стеллажа выстроились в ряд кубки и статуэтки. Сплошь штангисты. Вот один - чугунный, - присев, левой рукой рвет штангу. Лицо его искажено: да, нелегко. Другой - высеченный из камня - стоит перед штангой молчаливый, сосредоточенный. Сейчас он попробует взять вес. В эти последние секунды перед решающим рывком он собирает воедино все свои силы, всю волю...
...Передо мной сидит сам хозяин квартиры - Юлий Петрович Старов, штангист, бывший чемпион Европы в полусреднем весе, уже немолодой, молчаливый, спокойный. Он в пижаме, выделяется его шея - короткая, толстая, монолитная, как столб. И на ней прочно посажена голова, тоже массивная, с круто нависающим лбом.
- Что же вас интересует? - спрашивает Юлий Петрович.
Я объясняю: мне поручено написать очерк к пятидесятилетию Старова, рассказать читателям о его спортивном пути.
Юлий Петрович улыбается:
- Это долго...
Он задумывается. Видимо, не знает, с чего начать. Как и всякий журналист, я не раз вел подобные беседы. Спешу на помощь:
- Как вы начали заниматься спортом?
Юлий Петрович долго думает, глаза его смотрят в пол, на лице появляется странное, отсутствующее выражение, и я догадываюсь: Юлий Петрович сейчас, как сказал один поэт, блуждает по тропинкам своего далекого детства.
Он отвечает загадочно:
- Пожалуй, всему причиной - Яшка Кривоносый...
* * *
Заовражная улица, петляя, взбиралась на гору, почти к самым стенам монастыря. Хотя прошло уже шесть лет после революции, монастырь еще жил: по прежнему копались на огородах молчаливые монахи, по-прежнему мелькали их черные одежды на базаре и на мельнице. Здесь, возле монастыря, на окраине маленького городка рос Юлька Старов, по прозвищу Юла.
В их домишке вечно стоял кислый, тяжелый дух: это пахла шерсть, - отец катал валенки. Пахли и шкуры, которые отец дубил: одним валянием не прокормиться. И от Юлькиной одежды тоже всегда пахло. "Псиной", - смеялись мальчишки.
Лицо у отца было тоже какое-то мятое, унылое, словно прокисшее. И нос длинный, унылый. Всю жизнь его преследовали несчастья: то пожар, то старший сын утонул, то самого так скрутила лихоманка, чуть не умер.
В школу Юльке ходить далеко: по всей Заовражной, мимо "Парикмахерского заведения братьев Жан" (все знали, что хозяин и единственный парикмахер там - Поликарп Семенович), мимо булочной Архипова, мимо пожарной каланчи, мимо клуба "Пролетарий", все вниз и вниз, до самой реки, перейти через мост, а там уж и школа.
Каждый день совершал Юла этот маршрут. И редко когда обходилось без стычки с воронихинскими. Так называли ребят из Воронихиной слободы, раскинувшейся возле моста. Верховодил ими толстый, нескладный парень - Яшка Кривоносый. В детстве он упал с печи и свернул себе нос. Так и остался нос на всю жизнь: расплющенный и повернутый влево. Из-за этого даже казалось, что Яшка косит, всегда смотрит влево. Кроме носа, на Яшкином маленьком, с кулак, личике выделялись длинные, редкие зубы.
Издавна воронихинские мальчишки враждовали с заовражными.
Воронихинцы занимали очень выгодную позицию у моста. Заовражные вынуждены были ежедневно переходить через реку: и в школу, и на базар, и в кинематограф. Вот тут-то у моста их и встречали...
Юльке влетало особенно часто.
Был он невысокий, узкоплечий, болезненный. Кожа на щеках тонкая-тонкая, словно прозрачная. Молчаливый, замкнутый, он не имел товарищей. Заовражные обычно ходили через мост группами, в любой момент готовые дать отпор воронихинцам. А Юла шагал один...
Отец чуть не каждый день посылал его: то принеси шерсть или шкурки от заказчика, то отнеси готовые катанки, то купи соды, или клея, или шкалик. И редкая из таких вылазок обходилась без синяков.
Однажды Юла нес часовщику Кронфельду валенки, завернутые в холстину. У моста его встретил Яшка Кривоносый со своей ватагой.
- А, Юлий! Цезарь! - воскликнул Яшка, как всегда сося леденец, и длинным грязным пальцем ткнул Юльке в щеку.
Юла оглянулся. Не убежишь. Яшкины приятели уже замкнули кольцо. Они стояли вразвалку, небрежно сунув руки в карманы, и ухмылялись.
- Ну, Цезарь, давай закусим, - сказал Яшка. Наклонился, сгреб горсть земли: - Ешь!
Юла глядел хмуро, исподлобья. Под мышкой он крепко зажал валенки. Только бы их не порвали, не запачкали. Отец тогда так изволтузит... Но у воронихинцев имелись свои понятия о благородстве. И главный закон: взрослых не впутывать. А валенки - это "взрослое".
- Ешь, Древний Рим! - Яшка поднес землю к самому лицу Юлы, мазанул по губам.
Юла дернулся, отвернул лицо.
- Лопай, а то силком заставим!
Яшка подмигнул своим, двое ребят вывернули Юле руки, а Кривоносый, ухмыляясь, изловчился и прижал горсть земли к его плотно стиснутому рту. Юла дергался, отбивался, выронив валенки. В конце концов, не выдержав, он заплакал.
- Будет, - негромко пробормотал кто-то из воронихинцев.
- Пускай катится...
Но Яшка по-прежнему настойчиво совал Юльке землю в рот. Она была сухая, противно скрипела на зубах. Юла давился, выталкивал языком маленькие хрустящие комки. И только неожиданно появившийся на улице милиционер спас его...
Через несколько дней Юла опять нарвался на Яшкину компанию.
- Эге! - сказал Яшка. - Непорядок! Цезарь-то был рыжим. А Юла - черный! Сейчас исправим...
Он крепко держал Юлу, пока один из мальчишек сбегал домой, принес ведерко и кисть.
- Крестится раб божий Юлиан, - густым дьяконовским басом пел Яшка и суриком мазал Юле волосы. Под дружный хохот мальчишек он жирно ляпал краску на голову Юле, волосы у того слиплись и поднялись, как колючки у ежа. Огненно-яркой краской были вымазаны и лоб, и уши...
Юла с ненавистью глядел на мучителя. Если б мог, он убил, изувечил его, отомстил бы за все обиды. Но как? Яшка был на голову выше его и, конечно, гораздо сильнее.
Весь испачканный краской, зареванный, охрипший, вырвался Юла из рук воронихинцев и бросился к реке. Убежал далеко вниз по течению на пустынную отмель, густо заросшую лозняком, долго, яростно тер голову песком и илом, остервенело скреб ногтями. Но ничего не помогало. Сурик въелся намертво. В реке, как в зеркале, Юла видел свое лицо, окруженное ярким нимбом, как у святого на бабушкиной иконе.
