эль и щелкали своими мыльницами. Все было очень мило. А потом закончилось. Новобрачные отправились в коттедж куда-то в Пайн-хиллс, который им кто-то уступил на день, прихватив с собой розы и шампанское. Они собирались вернуться на следующий день к позднему завтраку, за которым мы все, вместе с гостями из Флориды, должны были открывать подарки.
Нам с бабулей предстояло отмечать Рождество вдвоем, и мы едва успели вернуться до полуночи. Пришлось бежать со всех ног, хватая ртом острый, обжигающий воздух. Да и ветер тут был не такой, как в «Обетовании», он несся, не зная преграды, по равнинам, разгонялся, пролетая милю за милей, а потом разлетался по Майлс-сити мириадами крошечных потоков, которые со свистом огибали углы и повторяли изгибы узких улочек. Закрыв за собой дверь, мы услышали легкое постукивание по крыше: резкое стаккато сменялось паузой, потом все повторялось. У меня сердце в пятки ушло: я представила Тая в его кожаной куртке. Он прячется во мраке, поджидает нас. То, что Тай, видимо, затаился на крыше, никакого значения не имело. Бессмысленно? Ну и что! Зачем искать во всем смысл?
– Наверное, ты так хорошо вела себя, что Санта решил вернуться, – сказала бабуля, пока я без всякого успеха пялилась, прижавшись носом к окну задней двери, в темноту двора.
– Вряд ли, – ухмыльнулась я. – Наверное, это к тебе.
– Как ты, девочка? – Бабуля внимательно изучала мое лицо.
– Нормально, – ответила я. – Хорошо.
– Всякое бывает. – Она дотронулась до моей щеки.
– Да, – согласилась я. – Давай-ка я посмотрю, что это.
Она наблюдала, как я просовываю руки в рукава, натягиваю капюшон.
– Помнишь стихотворение? – спросила она. – «Вдруг на крыше стук раздался, кто же это к нам забрался…»
– Да, кажется, так, – ответила я, распахивая дверь навстречу ветру, от которого тут же перехватило дыхание. – Там еще был «кто-то в вязаном платке».
Я шагнула за порог, и ветер с силой захлопнул за мной дверь. Я сбежала по ступеням и пошла через безжизненную лужайку, чуть припудренную снегом, который хрустел под ногами так, словно я шла по кукурузным хлопьям. Я подняла глаза: дикий равнинный ветер оторвал один конец гирлянды, прикрепленной вдоль крыши, и теперь играл с ним: ловил, удерживал в воздухе, а потом швырял вниз, иногда с такой силой, что лампочки стукались о черепицу, прежде чем вновь взмыть ввысь. Как же я была рада найти причину этого звука, какое облегчение испытала! И до чего же красивы были эти яркие лампочки, мечущиеся на фоне ночного неба.
– Что там, котенок? – Бабуля стояла в дверях.
– Гирлянда! – завопила я.
– Что? – заорала она в ответ.
– Посмотри сама.
Она заспешила ко мне прямо в тапочках, с полосатой шалью на плечах. Подойдя ко мне, она подняла голову и улыбнулась:
– Ты только погляди! – Слова вырывались из ее рта в облачках пара. – Да они еще горят!
– Ага, – ответила я. – Красота.
– Красота, – согласилась она. – Иначе и не скажешь.
С этим словами мы обнялись. Так мы и стояли на ледяном ветру, следя за яркими огоньками, которые вновь и вновь то взмывали в небо, то падали, вверх-вниз, вверх-вниз, еще и еще.
Позже, пожелав друг другу доброй ночи, мы разошлись по своим комнатам, я забралась в постель, и до меня стали доноситься звучные удары и поскребывание по крыше, а несколько раз я даже замечала яркий светящийся хвост, которым, словно хлыстом, у самого моего окна щелкнул ветер, а потом утащил за собой. Днем, когда валившиеся с ног от усталости новобрачные вернулись из своего свадебного путешествия в леса, Рэй взял лестницу, нашел кожаные рабочие рукавицы, залез на крышу и отключил предательницу. Вместе с другими украшениями она провисела до первого января, а потом ее сняли, быстро и ловко, потому что Рэя ужасно раздражало, что люди не снимают гирлянды едва ли не до самой Пасхи.
* * *
Мне так и не представилось случая посмотреть в глаза Коули. Да и с Джейми я не повидалась, хотя однажды он позвонил мне из Хайшема. Мы проболтали минут десять или около того. Рут была в соседней комнате. Она ничего не говорила, не гримасничала, но и не скрывала своего присутствия, поэтому по-настоящему делиться новостями мог только Джейми. Он встречался с Андреа Диксон, и, если только это не было враньем, она уже дала ему, такая вот покладистая девчонка. Когда он сказал, что ему пора, что он скучает по своей подружке-лесбиянке, мне стало грустно. Дважды я встречалась с пастором Кроуфордом. Мы с бабушкой напекли не слишком сладких пирогов. Рэй сыграл со мной не знаю сколько партий в «Монополию», и, кажется, я все их продула. Как-то раз Рут выдала мне несколько листков, оставленных ей Лидией. Я пошла за кухонный стол. Там была обычная мура, которую нам постоянно приходилось делать в «Обетовании». На сей раз надо было прочесть эссе преподобного Джона Смида «Развенчание мифа о гомосексуальности» и ответить на вопросы, обычное задание на понимание текста, ничего сложного. Справилась я быстро.
Рут попросила меня принести работу в гостиную, когда я закончу. Я принесла. Рэй сидел рядом с ней. Телевизор был выключен; очевидно, они меня ждали, чтобы провести очередную душеспасительную беседу. Хорошо бы на этот раз, я очень на это надеялась, без моря слез, как в августе, или, по крайней мере, без такого количества откровений.
Не заплакал никто: ни Рут, ни я. Рут очень спокойно объявила мне, что она несколько раз беседовала с Лидией и Риком о моем состоянии и, даже если весенний семестр пройдет удачно, на что я тоже рассчитывала, они единогласно сочли лучшим для меня остаться в «Обетовании» на все лето.
– Прошлое лето выдалось для тебя очень тяжелым, – сказала Рут.
Вид у нее был по-прежнему усталый, хотя все свадебные хлопоты остались позади. Волосы свалялись и выглядели неухоженными. Лицо осунулось. Рэй, напротив, выглядел молодцом, просто парень-хват, только что выигравший самое большое чучело на ярмарке. Это преображение произошло с ним сразу же после моего приезда домой.
– Напротив, я нахожу прошлое лето просто прекрасным, – отозвалась я.
Рут нахмурилась.
– Я лишь хочу сказать, что тебе было предоставлено слишком много свободы, слишком много возможностей попасть в беду. Частично в этом есть и моя вина, не спорю, но этим летом ни я, ни Рэй не сможем присматривать за тобой.
– А бабуля? Почему она не может посидеть со мной, если уж кто-то должен?
Губы Рут вытянулись в жесткую линию.
– Нет. – Она разгладила невидимую складку на коленях. Давно я не видела этот жест. – Не пойдет. Не нравится
