правда, обжёгшись на молоке, дует на воду…
— Ладно, сдаюсь. Вроде недурная затея. Но я бы на твоём месте посоветовался с Радмилой. Она наверняка сможет подсобить. Зря, что ли, к Кощеевичу в гости ходит?
— Прости, друг, но только не в этот раз. — Радосвет поставил кружку на салфетку-самобранку, чтобы вновь наполнить её квасом. — И прошу тебя, ничего ей не рассказывай.
Яромира от этих слов будто холодной водой окатило.
— Ты что это, Радмиле не доверяешь?!
Радосвет, потупившись, молчал. Наверное, подбирал слова, но ответ и без того был ясен. И Яромир возмутился:
— Я-то думал, мы в сад пошли, чтобы ты горестями поделился али какими делами сердечными. Порой даже царям нужно поплакаться в жилетку, но так, чтобы лицо не потерять. А ты вон как, значит… Лучше бы и вовсе не рассказывал мне ничего. Как я после этого родной сестре в глаза смотреть буду?
Он в сердцах швырнул свою кружку оземь, и та раскололась пополам.
— Это простая предусмотрительность. Ради её же блага.
— Она тебе своими руками венок плела. Мы давеча втроём из одной чаши у костра пили. Эх ты!
— Да дослушай же ты меня, прежде чем укорять! — Радосвет в запале тоже свою кружку о камень хватил.
Яромир опешил. Он так редко видел друга в гневе, что уже и забыл, как это бывает. И, пока он хлопал глазами, Радосвет воспользовался возникшей заминкой:
— Я знаю Радмилу так же долго, как и тебя. Когда она сама вызвалась вывести Лютогора на чистую воду, помнишь, я что сказал?
— Помню, — нехотя признал Яромир. — Ты сказал что-то вроде: «Ладно, будь по-твоему. Ты не раз доказывала в бою свою силу и мудрость, значит, и сомневаться в тебе не след».
— Во-о-от! А ты начал кричать, спорить. Прямо как сейчас.
— Да, было дело… — Яромиру стало очень неловко за свою вспышку. — Но я же за неё беспокоился.
— Знаю. Вот и я беспокоюсь. Не о том, что Радмила нас предаст, а о том, что сама станет жертвой обмана. Слова Лютогора опасны даже без чар. Я много размышлял о нём и вот что надумал: его не интересует власть над землями. Он легко отдал моему отцу Серебряный лес и готов был пожертвовать изумрудные копи. Значит, ему не нужны и богатства. А вот к чему он действительно стремится, так это к власти над умами и чувствами людей. При должной сноровке этого можно добиться и без всякого колдовства.
— Пф! Радмила ни за что не купится на его лесть, — фыркнул Яромир.
— Кто знает, кто знает… Слышал, как она его сегодня защищала?
— Её просто злит, когда лезут не в своё дело, да ещё и без её ведома. А палачи именно это и сделали. Или я чего-то не знаю? Договаривай уж до конца.
Радосвет испустил тоскливый вздох:
— Ничего-то от тебя не скроешь, друг мой… До того как ты пришёл, мы с Радмилой говорили ещё кое о чём. Я убеждал её отказаться от затеи разговорить Лютогора и заняться чем-нибудь другим. Например, подновить защитные чары на дверях сокровищницы. Там мышиный помёт повсюду. А надо, чтобы ни мышь не прошмыгнула, ни комар носа не подточил.
— И как, убедил?
— Увы…
— Ну, в этом нет ничего удивительного, — усмехнулся Яромир. — Моя сестра не из тех, кто легко признаёт поражение. Говоришь, что пора отступиться, а она только пуще напирает. Дай ей немного времени. Вот увидишь, она одумается и поймёт, что ты был прав.
— А есть ли у нас это время? — Радосвет с тревогой глянул на соседнюю яблоню.
Над её верхушкой, не смея присесть на зачарованные ветки, кружили серые вороны — и каркали, каркали, каркали…
Глава тридцатая Прыжок в неизвестность
— Давай, ну же! — Лис чуть не плакал,
Зорёвка — та птичка, что прилетала к нему петь каждое утро, — умирала. Так и не поймёшь: то ли захворала, то ли коловерша придавил. Крови на перьях не было, но зорёвка едва дышала, клюв был открыт, а глаза, обычно живые и задорные, подёрнулись плёночками. Она уже даже на лапках не держалась.
Лис взял её в ладони, но что он мог сделать в оковах и в маске? Сейчас чары были ему неподвластны. Даже не согреть птичку дыханием. Проклятье!
Он сполз спиной по шершавой каменной стене. Рубаха задралась до ушей, да и пёс с ней. В его руках угасала маленькая жизнь, а вместе с ней — надежда.
Сколько лет он держался, преодолевал горести и напасти, сжав зубы, шёл к цели, не отчаивался даже в самые тёмные дни? А тут, казалось бы, пустяк. Подумаешь, какая-то птичка! Лис ей даже имени не дал. Почему же именно это его подкосило? У него вдруг затряслись плечи, горло сдавило от рыданий, готовых вырваться наружу.
— Живи, пожалуйста!
Сдержать слёзы не удалось. Проклятая Марена отнимала у него всех, к кому он привязался. Может, конечно, за птиц она не в ответе, а у них есть какая-то своя, птичья смерть, но какая теперь разница? Он, как всегда, не успеет. Не спасёт.
Со стороны решётки вдруг раздалось тихое и недоумевающее:
— Эй!
— А, это ты… — Лис и не заметил, как появилась Северница. Обычно он всегда слышал её шаги.
— Что с тобой такое?
Он встал, поднял ладони с полумёртвой птичкой и, пошатываясь, добрёл до решётки.
— Смотри…
— Ох, как жаль… — Северница тронула пальцем обессилевшие крылья. — Это же наша зорёвка, да? Та самая, что пела за окном, когда ты учил меня чарам?
Она могла бы сказать «твоя» — всё-таки птичку
