Конечно, Лис не питал иллюзий: он знал, что по собственной воле Кощей никогда её не отпустит. Но со временем можно было что-то придумать: заставить его подчиниться угрозами или хитростью.
Пока же ему не оставалось ничего другого, кроме как душить свою ненависть показным смирением, внутри задыхаясь от бессильной ярости.
Все дни стали похожи один на другой, и Лис потерял счёт времени. Только однажды равнодушно отметил, что весну уже сменило лето. Башня больше не была закрыта для него, поэтому он каждый вечер навещал мать, разговаривал с ней, клал руки на колдовской синий лёд и держал так, пока ладоням не становилось больно.
Он не забыл и про Анисью — обустроил темницу, чтобы пленница ни в чём не нуждалась. Снабжал её пищей и питьём, тёплыми одеялами и книгами (раз уж выяснилось, что та умеет читать), но всякий раз напоминал, что однажды его доброта закончится — ровно в тот час, когда ребёнок появится на свет.
Признаться, Лис порой думал: хорошо бы у него родился брат. Тогда можно было бы обменять его и Анисью на Василису. А что? Кощей получил бы сына — не такого негодного — и воспитал бы нового наследника по своему усмотрению. Но как только его начинали одолевать такие мысли, Лис с негодованием прогонял их прочь. На чужом несчастье счастья не построишь, а быть Кощеевым преемником — удовольствие весьма сомнительное. Врагу он, может, и не такого пожелал бы, но ещё не рождённое дитя не было ему врагом.
Впрочем, судьба избавила наследника от необходимости делать такой выбор: в урочный час Анисья родила хорошенькую дочку — рыженькую, как огонёк. Лис едва увидел её, понял: Зарянкой звать будут, и никак иначе. Так и сказал Анисье. Та пожала плечами, мол, да всё равно. И даже к груди прикладывать отказалась. Вот был бы парнишка — тогда другое дело: тут и имя бы нашлось, и молоко, и любовь материнская.
Лису аж обидно стало за сестру. Он позабыл, что сам ещё недавно подумывал сделать дитя разменной монетой в своих торгах с Кощеем, напустился на Анисью, мол, совсем спятила, дура?
Но его крики ни к чему не привели. Горе-мамаша отвернулась к стене и пробурчала:
— Унеси. Видеть её не хочу.
А как девчушка зашлась криком, натянула одеяло на голову и всё — молчок.
Лис настаивать не стал. У него, признаться, руки до сих пор тряслись: ему ведь роды самому принимать пришлось. Не тащить же в подземелье повитуху? Куда её потом девать? Сболтнёт потом Кощею, и пиши пропало.
В общем, ничего не попишешь: унёс он Зарянку с глаз долой. Мать больше о ней не спрашивала, а Лис с одной из навьих девок — не из замка, конечно, а из соседнего села — сговорился за шелка и злато, чтобы та девчоночку за свою дочку выдала. У той на днях тоже деваха народилась, а где одна, там и две. Главное, чтобы от Кощея подальше. Может, хоть так Зарянка счастливой вырастет. Первое время, конечно, следил, как сестрёнка поживает, а потом не до того стало.
В середине лета его призвал Кощей и молвил так:
— Пора тебе, сын, в путь-дорогу собираться.
— Выгоняешь, что ли? — брякнул Лис первое, что пришло в голову. Новость, признаться, изрядно его огорошила.
Отец в ответ рассмеялся:
— Придумаешь тоже! На войну поедешь вместе с дядькой Ешэ. Не отдал бы ты моего Шторм-коня, был бы у тебя сейчас добрый скакун. А теперь на горыныче полетите. Знаю, ты со змеями не в ладах, но достаточно и того, что Ешэ с ним управляться умеет. Слыхал, небось, богатырь тот в Светелград вернулся? Ваню-ю-юша, — Кощея от одного этого имени скрутило, как от зубной боли. — До того наши дела в гору шли. Уже под стенами, считай, стояли, а теперь вновь назад откатились. Вот я и решил: поедешь поднимать нашим войскам боевой дух. Они как узнают, что наследник с ними, — сразу в атаку пойдут. А ты уж постарайся: в рост вставай, от врагов не прячься. Как полетят в тебя стрелы — пропусти парочку, будто бы случайно, покажи им, что ты тоже бессмертен, как и я. Можешь сам не сражаться даже, коли неохота. Главное, чтобы враги тебя боялись, а свои — восхищались. Спой им песенок своих колдовских. Знаю, ты умеешь.
— А чего же сам не поедешь? — не удержался Лис. — Мнится мне, что тебя враги испугаются больше, чем меня. А все наши, наоборот, от восторга очумеют.
— Не твоего это ума дело, почему ты едешь, а я остаюсь, — Кощей зыркнул недобро. Конечно, никакого доверия между отцом и сыном не было и в помине. — Завтра на рассвете вылетаете — и точка! И венец свой вот держи, надеть не забудь. Ведь пока ты его носишь, тебя ни оглушить, ни связать, ни взять в полон не можно. Вернёшься, когда я позволю. А попробуешь выкинуть что-нибудь — Василисе не жить. Разобью ледяную статую в мелкое крошево. Ясно тебе?
И Лис покорно склонил голову:
— Да, отец.
Собрался он быстро — а чего там собирать-то? Смену одёжи, гусельки, пресловутый венец да краюху хлеба. Со всем остальным на месте можно будет разобраться: чай не во чисто поле едет.
Перед отбытием он зашёл в последний раз навестить Анисью. Выдал ей запас еды, воды, связку лучин и молвил:
— Навещать тебя больше не буду. Темницу отомкну, чары развею — и иди куда глаза глядят. Даст судьба — выберешься из подземелья. А не даст — значит, так тому и быть. Диким пещерным горынычам тоже кушать надобно.
Анисья на колени пала, запричитала:
— Не губи меня, княжич! Ясно же: не выбраться мне одной. Дык и куда идти? Всё равно к Кощею я вернуться не смогу. Он, небось, думает, что я удрала вместе с твоей матерью да этими дивьими дураками. Увидит — разбираться не станет, сразу убьёт.
— А ты не попадайся, — пожал плечами Лис. — Выходы на поверхность тут тоже имеются.
