С ним победишь ты в решающей битве.
Можешь его в супостата метать,—
В руки твои он вернется опять.
Скрыто в другом лепестке волшебство,
Знай, как использовать силу его:
Где бы твой враг не скрывался трусливо
И превращался в различные дива,
Сыщешь противника наверняка
С помощью маленького лепестка.
Ты приложи его к правому глазу —
Хитрость врага разгадаешь ты сразу!
Слушай меня, чабаненок отважный,
Помни совет мой особенно важный:
Ты не убьешь чародея, не ранишь,
Если проклятого спящим застанешь.
Знай, что когда он без просыпу спит,
Он превращается в твердый гранит.
День да ночь — сутки прочь,
Пастушку шагать невмочь,
Ну а все же поутру
Разогнал пастух хандру
И побрел опять чуть свет
На сверкающий хребет,
Что долине был защитой, —
А за ним, в лощине скрытой,
Видит хлопец — облака,
Словно лужи молока,
Лишь колеблются слегка
Там, внизу, от ветерка.
Полно, облака ли это
Столь пленительного цвета?
То не облака, а пух —
Понимает вдруг пастух,
Это склон горы прикрыл
Плат из аистовых крыл,—
Приглядевшись, видит многих
Птиц, высоких, красноногих,—
Не взлетает ни одна,—
Словно чем-нибудь больна
И взлететь никак не может,
А тоска больную гложет
По небесному простору,—
И она, слетев на гору,
Медлит, опустив крыла:
«Полетела б, коль могла…»
Так стоят они, грустя
И крылами шелестя,—
Не взлететь им никогда —
Видно, тут стряслась беда.
Вот одна идет навстречу,
И, ему в глаза взглянув,
Открывает острый клюв,
Речь заводит человечью:
«Кто таков ты, странник, ныне
Здесь бродящий по чужбине?»
Только аист произнес.
Как вопросом на вопрос
Отвечал пастух ему:
«Птица-птица, не пойму,
Что стоите вы все вместе
В этом неприятном месте,
Где любому станет худо,—
Не летите что отсюда?»
И на тот вопрос пастуший
Аист произнес: «Послушай,
Этот край для нас — чужой,
Мы от века за межой
Этих гор высоких жили,
Наши гнезда сторожили.
Страшный Черный Вихрь сюда
В этот край песка и льда
Нас пригнал, — как ни боролась
Наша стая, — все равно
Погибаем, заодно
Песню потеряв и голос.
Нам без голоса, без песен
Небосвод широкий тесен,
Мы не сможем никогда
До родимого гнезда
Долететь, и наши крылья
Зарасти успели пылью,
Словно их окутал дым:
Мы подобны остальным
Белым аистиным стаям:
Мы без песен не летаем!
Мы хиреем, гибнем — ныне
Нас уж мало здесь, в долине…»
Так поведал речью грустной,
Тихой-тихой, безыскусной
Белый аист свой рассказ,—
С пастушка не сводит глаз.
Ясно: здесь стряслась беда.
Вопросил пастух тогда:
«Отчего в родимых гнездах
Вы не спрятались в тот миг,
Как губитель вас настиг?
Отчего взлетели в воздух?
И в ответ на тот вопрос
Старый аист произнес:
«Ты дослушай мой рассказ.
Сердце доброе у нас.
В смерче темноты и хлада
Гнал злодей овечье стадо:
Громко блеяли барашки,
Белорунные бедняжки.
В тот же миг взлетели мы,
И среди кромешной тьмы,
Друг на друга налетая,
Заблудилась наша стая…»
Грусть у мальчика в сердечке:
Это ведь его овечки,
Это ведь его барашки:
Жребий горький, жребий тяжкий
Горько слышать эту весть,
Пусть скорей свершится месть,
Время, время Вихрю сгинуть.
Страшный край пора покинуть,—
Но ведь аисты — в беде!
Как всегда и как везде,
Пастушонок звонкой, стройной
Огласил ущелье дойной!
Над кремнистою тропой,
Верный флуер, звонче пой!
Птицам больше и не нужно:
Крыльями взмахнули дружно,
Вот уже, собравшись с силой,
Первый аист белокрылый
Оторвался от земли —
Силы в крылья притекли!
Он летит — в его обличье
Что-то царственное, птичье,
Настоящее величье
Стая снова обрела,
И, долину облетая,
Возродившаяся стая
Снова песню завела,
Старинную,
Аистиную;
«Идет, идет весна,
Прекрасная, простая,
Сверкает вышина,
Вернулась наша стая.
И воздух снова чист,
И вновь горят закаты,
Я виноградный лист
Несу на кровлю хаты.
Я там гнездо совью,
Собравши листьев груду,
Я заведу семью —
И знаком счастья буду.
И, может быть, порой
Крыла чуть-чуть намаяв,
Я новой детворой
Порадую хозяев.
О да, я так спешу:
Звенят мои рулады,
Я деток приношу,
Когда мне люди рады!
Всё — так, как я хочу,
И нет судьбы достойней:
Три круга облечу
И осчастливлю тройней!»
Птицы к пастушку вернулись
И вокруг него сомкнулись,
Встали белоснежной свитой.
Он теперь — под их защитой.
И, не опуская крыл,
Их вожак проговорил:
«Андриеш, твоя дорога
Не окончена пока
И куда как нелегка,—
Ждет тебя еще немного
Испытаний: должен ты
Трижды горные хребты
Одолеть, а там, за ними,
В серной копоти и дыме
Пропасть жуткая лежит,
Дно ее всегда дрожит,
Там, под неприступной кручей,
Гад огромный и ползучий
Но не трать-ка, мой родной,
Ты минуты ни одной,
Лучше просто, без усилья
Полезай ты к нам на крылья,
Так минуешь ты хребты
И с прекрасной высоты
На ползучих гадов глянешь
И сражаться там не станешь,
Пусть-ка ползают внизу.
Мы к себе полет направим,
В край, где мы живем, где славим
Виноградную Лозу!
Чем тащиться дни и ночи —
Так ведь путь куда короче!»
Полетели. Вниз глядит
На широкий горный вид
Пастушок, — на скалы, пики
Смотрит не без недоверья,
Только слышит птичьи клики:
«Пастушок, держись за перья!»
Страшные внизу края:
Вот и пропасть, и змея
Исполинская приметна,
К небу жало тянет тщетно…
Впрочем, пастушок, следи:
Дол просторный впереди.
Вот страна отцов и дедов!
Долю горькую изведав,
Познакомясь с черной тьмой,
Наконец летят домой
Аисты — и вот
Кончился полет.
Ну, гляди во все глаза!
Красноногих белых птиц
Ждет здесь, листья свесив ниц,
Грозденосная лоза.
Ну, а с нею — вся семья:
Грозденосцы — сыновья.
Грозденосец самый важный,
Страж долины, куст отважный,
Еле удержав слезу,
Им рассказ поведал грустный:
Черный Вихрь, губитель гнусный,
В мерзостях таких искусный,
Извести решил Лозу.
«Ночью черною, сырой
Он на нас обрушил рой
Мерзких, липких, незнакомых
Безобразных насекомых.
Этот жук —
Листоед,
Всем вокруг —
Гибель, вред.
Хуже крыс
Всё погрыз!
Лишь сейчас
