Динке не нравится слово «обезьянка», и настроение ее портится. Обезьянка это опять та же Макака. Стоит перед ними «показываться» после этого! Зажимая в руке цветы, она быстро спускается и прыгает на песок. Половина рваного рукава свисает с ее плеча, сбоку на платье — дырка, прожженная утюгом, нечесаные волосы закрывают лоб и лезут на щеки. Она стоит в нерешительности, не зная, как назвать человека в белом халате, чтобы спросить у него про утес.
«Скажите, пожалуйста, художник…» Или: «Скажите, пожалуйста, господин…»
Динка хочет быть вежливой.
— Скажите, пожалуйста… — тихонько спрашивает она. Но художник дергает за руку свою подругу.
— Смотри! Смотри, какая прелесть! — неожиданно говорит он, указывая на девочку. — Вот он, сюжет!
Динка вспыхивает ярким румянцем, глаза ее густо синеют от удовольствия. Никто еще никогда не говорил, что она прелесть. От восторга и благодарности она не знает, что делать. Отдать им цветы? Сказать спасибо?
— Что тебе нужно, девочка? — ласково спрашивает женщина.
Динка протягивает ей зажатые в руке цветы:
— Вот кувшинки… возьмите… — Она скашивает глаза на белый халат и, боясь обидеть этого человека, робко добавляет: — Поделитесь с ним.
— Спасибо! Я поделюсь? — смеется женщина и, порывшись в кармане, достает серебряную монетку. — Вот возьми… купи себе конфетку.
— Нет, — говорит Динка, отступая и пряча назад руки. — Нет! — Румянец сбегает с ее щек, глаза смотрят испуганно. — Я только хотела спросить вас: где утес Стеньки Разина?
— Что? Что? — растерянно переспрашивает женщина держа в руке монетку и вопросительно глядя на своего спутника. — Какой утес?
— Утес Стеньки Разина, о котором поется в песне, — твердо отвечает Динка.
— Постой, постой… Есть такой утес! Но где он, я тоже не знаю. Ты говоришь, что о нем поется в песне? — с любопытством разглядывая девочку, вмешивается художник.
— «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» — мечтательно говорит Динка и, вздохнув от неудачи, поворачивается, чтобы уйти.
— Подожди… Мы придем сюда завтра. Я узнаю, где этот утес, хорошо? А потом я буду рисовать тебя — вот там, на обрыве. Я художник… Ты знаешь, что такое художник? — быстро и ласково говорит человек в белом халате.
— Я знаю… — Динка бросает беглый взгляд на полотно. «Но ведь он сказал, что я лазаю как обезьянка. Может, он и нарисует какую-нибудь обезьянку». — Вы нарисуете меня красивой? — с беспокойством спрашивает она.
— Красивой? — Художник оглядывается на свою подругу, но та прячет лицо в кувшинки. — Послушай, тебе не нужно быть красивой. Я нарисую тебя такой, какая ты есть, — серьезно говорит художник и берет Динку за руку. — Ты будешь вон там на обрыве срывать цветы, а я буду тебя рисовать. Придешь?
Динка вспоминает, что завтра с утра мама уже уедет.
— Приду! — весело говорит она и, взмахнув рукой, указывает на обрыв. — Я буду там виснуть хоть целый день!
— Ой, боже мой! — смеется женщина.
— Нет, виснуть не надо. Приходи прямо сюда, и мы будем уже здесь, улыбаясь, говорит художник.
Динка кивает головой и снова поворачивается, чтобы уйти.
— Но ведь мы можем уехать завтра! — беспокоится женщина. — Предупреди ее, что мы можем уехать.
— Я никуда не уеду, я с детства не видел Волгу! — сердится художник.
Динка торопится уйти. Когда взрослые заводят между собой ссору, то попадает и детям.
— Подожди, девочка! Ты скажешь нам завтра, зачем тебе нужен утес Стеньки Разина? — снова окликает художник.
— Нет, не скажу! — отвечает Динка и бежит по берегу. Солнце уже обливает горячим теплом ее голову и плечи.
Вон как далеко еще пристань! Надо посмотреть еще раз на баржу и бежать домой.
Глава четырнадцатая
ШАПКА ШАРМАНЩИКА
Динка подходит близко к барже, но с берега не видно, что делается на палубе. Покричать Леньке она не решается и, постояв немного, идет на пристань.
«Посмотрю, что там делается, и бегом домой», — решает она.
У пристани стоит дачный пароход. По мосткам сходят дамы с зонтиками и корзиночками, мужчины с перекинутыми через руку пальто, нарядные девочки, мальчики, пожилые тетеньки… Слышны веселые дачные голоса, шутки, удивленные возгласы, смех. Около пристани — большой воскресный базар. Торговки продают свежую и соленую рыбу, ситные хлебцы и баранки. Разносчик носит большой лоток со сладостями. Лоток этот держится на ремне, перекинутом, как петля, на шее разносчика; он, наверное, очень тяжелый, потому что сзади разносчик подкладывает под ремень заскорузлую от пота, сплюснутую, как лепешка, подушечку.
— Вот рожки, тянучки, сладкие конфеты! Вот пряники с картинками — забава для детей, радость для родителей! — выкликает он зычным голосом, прохаживаясь взад и вперед по берегу.
Дети то и дело подбегают к нему, протягивая зажатые в руке медяки. Динка заглядывается на тугие черные рожки, на маковки и перевитые бумажными ленточками длинные конфеты. Но у нее нет денег, и, сглотнув слюну, она отходит ни, с чем.
А вот и два знакомых мороженщика; они стараются держаться подальше друг от друга, но всегда встречаются и, переругавшись, снова расходятся. Динка уже не раз покупала у них мороженое. Они дают его в костяных стаканчиках с костяными ложечками. Когда у человека нет ни одной копейки, то лучше не смотреть, как другие едят из таких стаканчиков.
А пароход все стоит. «Чистая» публика уже давно сошла; теперь сходят мужики, бабы с грудными детьми, торговки с корзинами, цыгане в теплых меховых шапках и цыганки с серьгами в ушах, в цветных шалях и широченных юбках. Сходят татары в тюбетейках и длинных халатах. Татары держат в степи кобылиц и продают дачникам жидкий острый кумыс — в жару он такой холодный и приятный. А татары почти все похожи на Малайку, и лица у них черные, потому что пни живут в степи.
Динка протискивается к самым сходням, ей хочется пробраться на пароход, публика уже сошла. Но теперь по сходням бегут грузчики.
— Посторонись! Посторонись! — кричат они. На спинах у них прикреплены дощечки, чтобы тяжелые ящики, которые они тащат, не сползали вниз. Посторонись! Посторонись!.
Лица у грузчиков черные, потные, ноги худые, с синими жилами, рубахи рваные, истлевшие от грязи и пота. Динка очень жалеет грузчиков.
На пристани есть чайная, она называется почему-то «Букет»; там стоят столики, и половые в фартуках разносят чай и круглых пузатых чайниках. Грузчики нарезают большими ломтями хлеб и, толпясь около стойки, пьют водку, закусывая сухой воблой и хлебом. Один раз Динка пролезла в этот «Букет» за грузчиками: ей очень хотелось знать, что они едят и почему они такие худые. В чайной стоял настоящий дым коромыслом, пахло водкой и табаком, грузчики колотили о столики сухую воблу и ругались нехорошими словами. Динка тоже купила себе воблу и хотела поколотить ее об один столик, но там сидели два грузчика, и старший из них сердито закричал на нее:
— Куда лезешь? Что, тебя дома не кормят, что ли? Динка бросила воблу и убежала; ей только хотелось посидеть в «Букете» так же, как эти люди.
Динка отходит от пристани и замешивается в толпу. Черноглазая цыганка держит руку молодой женщины и водит, пальцем по ее ладони. У женщины за спиной плачет ребенок, на локте висит тяжелая корзина, платок съехал с ее головы, но она внимательно слушает, что говорит ей цыганка.
— Через счастливую судьбу свою разбогатеешь, через черную женщину получишь хлопоты и слезы…
Лицо у женщины становится изумленным, словно ее вдруг осеняет какая-то мысль.
— Верно, верно, — кивает она головой, — через соседку и слезы… и хлопоты…
Динка отходит. Ее привлекают тягостные скрипучие звуки шарманки. Это бедный старичок шарманщик. У него очень плохая, старая шарманка. С нее свисает какая-то рыжая бахрома и темная рваная тряпка. А наверху стоит ящичек с двумя отделениями. В этих отделениях — свернутые в трубочку бумажки. Люди покупают их на счастье. Счастье стоит копейку, но если бы его вытягивал клювом попугай, то люди брали бы охотнее, а так они не очень-то верят в это счастье.
